Глава четвертая Прорыв

Глава четвертая

Прорыв

Я уже писал, почему 4 октября отец оказался в Киеве. Весь день он провел с военными, поздно вечером в обширном обеденном зале Мариинского дворца собрались московские гости, украинское руководство: Первый секретарь ЦК Украины Кириченко, Председатель Президиума Верховного Совета Коротченко, Председатель Совета министров Кальченко, секретари ЦК. Тут же были приехавшие на маневры секретарь ЦК КПСС Брежнев, занимавшийся оборонными вопросами, и первый заместитель министра обороны, командующий Сухопутными войсками Малиновский. Пили чай. Разговор за столом шел самый обычный. О чем говорят в таких случаях? Об урожае и недостатке капиталовложений, о новых заводах и устаревшем оборудовании. Цель прозрачна: хозяевам хочется «выбить», выпросить, а именитый гость прикидывает, решает, стоит ли пойти навстречу или отказать. Отец хорошо понимал своих собеседников. Совсем недавно он также «выдавливал» ресурсы из центра.

Разговор затянулся. Время приближалось к полуночи, когда в зал вошел помощник и что-то прошептал на ухо отцу. Тот кивнул: «Я сейчас вернусь» — и вышел в соседнюю комнату, где стояли телефоны. Я догадывался, с чем связан звонок, и весь напрягся: «Наверное, запустили. Как там, удача или опять авария? Ведь счет явно не в нашу пользу, из пяти попыток только две закончились благополучно». Отец отсутствовал недолго. Когда через несколько минут он, широко улыбающийся, появился в дверях, у меня отлегло от сердца. Если только что звонил Королев, то пуск явно прошел нормально.

Отец молча прошел на свое место, сел, но не спешил продолжить разговор. Он, не торопясь, обвел присутствующих взглядом, лицо его просто сияло.

— Могу сообщить очень приятную и важную новость, — наконец не выдержал он, — только что звонил Королев (тут он сделал таинственное лицо). Он — конструктор наших ракет. Имейте в виду, его фамилию не надо упоминать, это секрет. Так вот, Королев доложил, что сегодня вечером, только что запущен искусственный спутник Земли.

Отец обвел присутствующих торжествующим взглядом, все вежливо заулыбались, не понимая, что же такое произошло.

Забыв о теме предыдущего разговора, отец переключился на ракеты. Он стал рассказывать о коренном изменении соотношения сил в мире с появлением баллистической ракеты. Присутствовавшие слушали молча. Но лица их оставались равнодушными, они привыкли внимать отцу, независимо от того, что он говорил. О ракетах киевляне услышали впервые и не очень представляли, что это такое. Но раз отец говорит, дело важное, значит, так оно и есть.

О спутнике отец отозвался как об очень важном и престижном производном от межконтинентальной ракеты достижении. И подчеркнул, что здесь нам удалось обогнать Америку. Как ему хотелось и мечталось на деле продемонстрировать преимущества социализма!

— Американцы на весь мир растрезвонили, что они готовятся запустить спутник Земли. Он всего-то величиной с апельсин, — заводился отец. — Мы молчали, а теперь наш спутник, не малютка, а восемьдесят килограммов, крутится вокруг планеты.

Отец еще некоторое время порассказывал о ракетах и вернулся к прерванному разговору. Снова появился помощник, он сообщил, что сейчас по радио передадут сигналы со спутника. Включили стоявший в углу радиоприемник. Все с любопытством вслушивались в прерывистый писк первого сеанса космической связи.

По возвращении в Москву отец сразу же связался с Королевым, ему очень хотелось расспросить о деталях, узнать, как все происходило.

Кто первым завел разговор о возможности запуска второго спутника к 7 ноября, к годовщине Октябрьской революции, сейчас сказать невозможно. Историки ракетной техники приписывают это отцу, да еще, говорят, сделано это было в приказной форме. Мне подобное представляется весьма проблематичным. Отец понимал, что в технических вопросах он не властен, здесь все зависит от главного конструктора, и даже не от него, а от степени готовности разработки. Приказами можно только лишь породить спешку и в результате навредить делу. Поэтому свои пожелания отец обычно облекал в форму вопросов.

Он мог спросить Сергея Павловича: «А нельзя ли порадовать советских людей еще одним запуском, желательно чтобы к празднику?» Королев немедленно подхватил идею. Через несколько дней он позвонил отцу и сказал, что запуск дело реальное, впервые в истории в космос полетит живое существо — собака. За вторым спутником последуют новые запуски.

Отца его напор насторожил. Он поинтересовался, не повредит ли такой оборот испытаниям боевой ракеты. Пропаганда пропагандой, наука наукой, но оборона прежде всего. Королев заверил: ни в коей мере. Испытания уложатся в год, возможно, чуть больше. Не соразмерил он свои силы, ошибся или покривил душой, но «семерку» удалось принять на вооружение лишь через три с лишним года, в начале 1960 года.

Работа над вторым спутником велась денно и нощно. Чтобы уложиться в сроки, требовалось свершить почти невозможное, ведь до 7 ноября оставалось меньше месяца. Запустить к «красному» дню второй спутник, продемонстрировать всему миру свое, пусть анонимное первенство Королеву хотелось во сто крат больше, чем кому бы то ни было. Однако все в конструкторском бюро знали, что они работают не щадя себя, выполняя личный приказ Самого, а Главный каждый день докладывает в Кремль о ходе работ. Таким нехитрым приемом пользовался не один Сергей Павлович. Когда я начал работать, наш Главный тоже не раз ссылался на приказы отца, на то, что Никита Сергеевич лично следит, как идут дела. Надо сказать, что подобная тактика приносила успех, люди проникались значимостью своего труда, работали не покладая рук и творили невозможное.

Второй спутник сделали в срок, 3 ноября запустили на орбиту собаку Лайку на спутнике весом 508 кг. Отец был в восторге. Я тоже, хотя и не мог отогнать от себя мысль о том, какая злая судьба уготована симпатичной дворняжке. Я попытался заговорить об этом с отцом, но он, в земной жизни большой любитель животных, только отмахнулся: «Ученые знают, что делают». Памятником собаке-космонавту стали сигареты «Лайка» с симпатичной лохматой улыбающейся мордочкой на пачке.

Королев вошел во вкус и уже сам предложил запустить следующий еще более тяжелый, весом 1327 кг, спутник к Первомаю.

Старт назначили на 27 апреля 1958 года. Закончился он аварийно, спутник потеряли. Имевшийся в запасе второй экземпляр вывели на орбиту только 15 мая.

Отец сделал для себя выводы и, когда начались пилотируемые полеты, стал непреклонен. Любые предложения приурочить запуск космонавта к дате отвергал с порога, запрещал. Аргументировал свою позицию он просто: «Радость успеха может в одночасье обернуться траурным похоронным маршем. Риск, потери в новом деле неизбежны. Поэтому не следует испытывать судьбу». И с улыбкой добавлял: «Поспешишь — людей насмешишь».

Перелистайте календарь: до конца 1964 года пилотируемых запусков к праздникам не делали.

Неприятие отцом трюкачества в воздухе, а затем и в космосе, грозящего людям гибелью, уходит корнями в 1930-е годы. Произрастает оно из трагедии «Максима Горького». Так назывался наш самый большой самолет конструкции Туполева. Построили его в единственном экземпляре и утверждали, что он не имеет равных в мире.

«Максимом Горьким» гордились по праву, самолет в сознании людей отождествлялся с могуществом страны, неоспоримыми достоинствами социализма. Его демонстрировали по любому подходящему поводу. Первого мая 1935 года придумали катать в московском небе отличников авиационной промышленности. Затея пришлась всем по нраву, катания продолжались и в последующие дни. А для сравнения рядом пустили поликарповский юркий биплан — истребитель И-153. Устроители считали: на его фоне гигант станет глядеться еще грандиознее. Истребитель крутился вокруг «Максима Горького», как оса над банкой меда. До тех пор, пока 19 мая, не рассчитав маневра, летчик не врезался в его крыло. Оба самолета рухнули на землю. Все пассажиры и экипаж погибли.

На отца, работавшего в те годы секретарем Московского комитета партии, трагедия подействовала сокрушительно. Погибли люди… К тому же Сталин обвинил отца и председателя Моссовета Булганина в потворстве опасной затее. Праздничная бравурная музыка сменилась траурным маршем. Отец и Булганин вместе с другими несли урны с тем, что удалось наскрести среди обломков…

Испытания «семерки» продолжались параллельно с запуском спутников. Удачи сменялись каскадами взрывов, падений, отказов. Не моя задача описывать их, получится толстенная книга. А вот один случай я считаю необходимым упомянуть.

В тот день отец пришел домой не то чтобы расстроенным, скорее, сильно обеспокоенным. Произошла кошмарная история. При пуске «семерки» отказал прибор, управляющий дальностью полета. Ракета пролетела над Камчаткой, вышла за пределы нашей территории и устремилась в направлении США. К счастью, соседнего континента она не достигла. Кончилось горючее, последняя ступень вместе с боевой частью упала в Тихий океан. Никто не знал, засекли американцы перелет или нет. Отец взволновался. Ведь так можно спровоцировать войну.

В те дни отец впервые заговорил о том, что желательно установить специальную линию связи с Вашингтоном с целью предупреждения об ошибках и устранения случайной возможности возникновения ядерной войны.

Стремительно возраставший вес советских искусственных спутников Земли породил обошедшую весь мир легенду о каком-то особенном засекреченном советском топливе. На самом деле обе стороны находились примерно на одном уровне. Американцы несколько опережали нас в автоматике, мы их в двигателях.

В 1950-е годы в обеих странах разрабатывались очень похожие ракеты. В США готовили к испытаниям межконтинентальный «Атлас» на кислороде и керосине. На тех же компонентах летала наша «семерка». Другая американская ракета этого класса, «Титан», использовала окислитель на базе азотной кислоты. Он не требовал сложного криогенного оборудования, как жидкий кислород, но обладал другим недостатком: его пары — настоящие отравляющие вещества. В те годы на это не обращали особого внимания. Азотная кислота, ее ржавого цвета испарения прочно вошли в быт двигателистов. Редко кто из них обходился без профессиональных отметин — ожогов на лице и руках. На кислоте создавались и наши ракеты средней дальности Р-12, Р-14. Аналогичные по дальности полета, а следовательно, и по назначению ракеты за океаном получили название «Юпитер» и «Тор». Они использовали керосин и кислород. Как видите, выбор оказался небогат.

И не могли наши страны очень уж далеко разойтись в ракетной технике. Танцевали мы от одной печки — ФАУ-2 Вернера фон Брауна.

Как же родилась легенда о нашем превосходстве и их отставании? Мы действительно оказались чуть впереди, первыми начали испытания межконтинентальных ракет. Обошли американцев на год-полтора, а в ракетах средней дальности — на несколько месяцев. Причины тому простые — мы очень торопились, а они нет.

Нашей последней надеждой в гонке за паритет стала межконтинентальная баллистическая ракета. За работой над ней пристально следило правительство, ЦК. Сюда в первую очередь выделялись ресурсы. По звонку главного конструктора свершалось, казалось бы, невозможное.

Американцы двигались не торопясь. В их стратегической концепции ракеты всех дальностей только дополняли авиацию. Конечно, у баллистических ракет имелись преимущества, в первую очередь неуязвимость от противовоздушной обороны. Достоинства нового оружия в значительной степени уравновешивались недостатками: меньшей точностью поражения целей, а главное, необходимостью скрупулезной их привязки. Последнее требовало проведения огромного объема геодезических работ. Ведь раньше никто особенно не обращал внимания на километры, сотни метров в определении местоположения таких крупных объектов, как города. Куда они денутся? Когда стали разбираться повнимательней, возникли проблемы, ранее интересовавшие только академических ученых: никто не знал точного взаимного расположения даже континентов. Поэтому к ошибкам самих ракет добавлялось наше нетвердое знание места, откуда мы стреляли, и весьма приблизительная информация о координатах цели. Другими словами, стреляли в белый свет как в копеечку.

Характерный штрих. Военные не беспокоили руководство по таким «пустякам». Отец, потрясая ракетами, не подозревал, что военные просто не знают, куда стрелять.

Авиация не испытывала подобных затруднений, ошибку всегда мог поправить штурман. Американцы рассчитывали уточнить координаты целей на нашей территории с помощью У-2. Мы о такой возможности и не мечтали. Проблему разрешили только спутники. Они увязали континенты, уточнили цели, большие и маленькие.

Тем не менее отец своего добился. Мы гляделись грозным противником, оставившим пусть не очень далеко, но все же позади самую могущественную страну мира. Отец просто сиял. Воевать он, естественно, не собирался, а пригрозить теперь было чем. Казалось, расстановка сил в мире начала кардинально меняться. Отец намеревался продолжать успешно зарекомендовавшую себя политику ракетного давления, шантажа, если угодно, и в будущем. Он снова и снова вспоминал прошлогодние события в Суэце, феноменальный эффект, произведенный одним упоминанием об Р-5. Сейчас наша мощь не нуждалась в доказательствах. Достаточно поднять голову и увидеть перемещающуюся по небосводу звездочку. Наш спутник. Включить радио и услышать его сигналы.

Сколько ракет стоит на боевом дежурстве — другой вопрос. Кто и как проверит? Главное, что они могут стоять.

Килограммы, тонны, выведенные на орбиту, впечатляли, порождали массу домыслов. Строились сложные умозаключения. Разведчики, рискуя жизнью, старались выведать секрет поразительного успеха. Ответ же лежал на поверхности: отсталость нашей технологии. Особенно не удавались приборы. Они получались громоздкими, тяжелыми. Недостаточная надежность требовала дублирования, троирования. А это снова вес, вес, вес… Не слишком высокая точность попадания требовала повышения мощности взрыва. «Семерка» стала первой советской ракетой, ориентированной на термоядерный заряд. А он весил тогда пять с половиной тонн.

Где тут американцам тягаться с нами! Стартовый вес «семерки» приближался к тремстам тоннам. Предназначенная для выполнения тех же задач американская межконтинентальная ракета «Атлас» весила втрое меньше. Соответственно и груз она поднимала много меньший.

На ум приходит русская поговорка: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Заложенная в «семерку» энергия многие годы позволяла нам держаться в далеком отрыве от конкурентов в космических делах. Только через десятилетие «Сатурн» побьет все мыслимые рекорды, но быстро сойдет с дистанции. А «семерка» продолжает трудиться уже более полувека. Срок немыслимый для летательного аппарата.

Знал ли обо всем этом отец? И да и нет. Он внимательно следил за развитием ракетной техники. Трезво оценивал ее реальные боевые возможности. С другой стороны, бальзамом на его душу ложились рассказы Королева и Глушко о том, как им удалось обогнать Америку.

Шум о превосходстве нашей страны в ракетных делах воспринимался американскими ракетчиками как подарок. Под него без споров и проволочек утверждались ассигнования, одобрялись проекты, о которых вчера не смели и мечтать. Чего стоит одна лунная программа! Если бы не наша «помощь», полет человека на Луну и по сей день, возможно, оставался бы уделом научной фантастики.

Как тут не вспомнить состоявшийся через два года разговор отца с президентом Дуайтом Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде.

«Эйзенхауэр поднял следующий вопрос:

— Скажите, господин Хрущев, как вы принимаете решение о финансировании военных проектов?

Раньше, чем я успел что-нибудь сказать, он продолжил:

— Может быть, сначала я расскажу вам, как это происходит у нас.

— Хорошо, как это бывает?

Он улыбнулся, и я улыбнулся ему в ответ. Я догадывался, что он собирается рассказать:

— Обычно дело обстоит так. Наши военачальники приходят ко мне и говорят "Господин президент, нам нужны такие и такие суммы на такие и такие программы. Если мы не получим нужного финансирования, мы отстанем от Советского Союза". Я вынужден им давать. Так они вытаскивают из меня деньги. Они затем требуют еще, и я даю им. А теперь расскажите, как это происходит у вас?

— Точно так же. Люди из Министерства обороны приходят и говорят: "Товарищ Хрущев, посмотрите! Американцы разрабатывают такую-то и такую-то систему. Мы можем разработать такую же, но это будет стоить столько-то денег". Я отвечаю, что денег нет, они все уже распределены. Тогда они говорят: "Если вы не дадите денег, то в случае войны противник будет иметь преимущество". Разговор продолжается, я сопротивляюсь, как могу, но в конце концов приходится отдавать военным, что они просят. Тогда я ставлю вопрос в правительстве, и мы принимаем решение, рекомендованное военными.

— Да, — сказал он, — я так и думал. Вы знаете, хорошо бы заключить какое-то соглашение, чтобы остановить эти бесполезные, на самом деле пустые траты.

— Это наша мечта! Мы готовы приложить все наши усилия для достижения такого соглашения с вами, чтобы обуздать военные расходы.

Одной из причин моего приезда в Соединенные Штаты был поиск взаимопонимания. Но как мы можем достичь соглашения? На какой основе?

В этом была главная проблема мы не могли договориться тогда, не можем мы договориться и сейчас».

С друзьями отец готов был делиться самыми сокровенными секретами Китайской Народной Республике мы решились передать даже технологию изготовления ядерных зарядов. Для обеспечения доставки[43] их к цели отец пообещал документацию на Р-12. Как только закончатся испытания. Предполагалось, что производство ракет в обеих странах начнется практически одновременно. Пока же им предстояло научиться работать с ракетами. Для этого им передали старенькие королёвские Р-2, послали инженеров-инструкторов.

Отдавали мы китайцам не только Р-12. В Китай ушли образцы самонаводящихся крылатых ракет: катерной П-15 и береговой обороны — «Сопка». Их собирались выпускать на вновь строящихся с нашей помощью заводах. Всего не перечислишь. К сожалению, идиллия вскоре кончилась. История нашего конфликта с Китаем выходит далеко за рамки моих воспоминаний. К тому же закулисная сторона событий мне просто неизвестна. Остановлюсь лишь на отдельных эпизодах.

Распахнув перед друзьями ворота наших арсеналов, отец искренне рассчитывал на взаимность: противник у нас один, империализм Соединенных Штатов Америки. На деле все получилось иначе.

Я описывал баталии, развернувшиеся вокруг Военно-морского флота. В соответствии с принятой новой стратегической концепцией на западных и восточных, северных и южных верфях день и ночь клепались, варились, собирались океанские подводные лодки. На первых порах дизельные. Здесь максимально использовался опыт строительства субмарин последних немецких проектов.

Заканчивались разработки суперсовременных атомных подводных кораблей, классических, вооруженных торпедами, и новых — с баллистическими и крылатыми ракетами.

Подводный флот становился океанским, отрывался от берегов, обеспечивая наше грозное присутствие на всех акваториях планеты. Для управления многочисленными кораблями требовалась связь. О спутниковых системах тогда и не мечтали. Обеспечить устойчивую связь со всеми океанами с собственной территории оказалось крайне затруднительным, требовались многомиллиардные затраты, а денег, как обычно, не хватало.

Проблему долго обсуждали в Главном морском штабе, один за другим отвергались различные варианты. С трудом увязанные предложения вынесли на обсуждение Совета обороны. Первый, более дорогой и менее эффективный вариант предусматривал использование только своей территории. По второму радиопередатчики выносились как можно ближе к побережью. Для южной части Тихого океана предлагался район острова Хайнань в Китае, для Индийского океана — оконечность полуострова Индостан.

Индийский вариант отец отверг с порога. Обращение с такой просьбой к Неру он считал совершенно невозможным: отец опасался, что подобное предложение может подорвать дружеские отношения между нашими странами. Не так много лет прошло после изгнания английских колонизаторов, а тут заявимся мы со своей военной базой.

— Какие у вас интересы в Индийском океане? — допытывался он у главнокомандующего Военно-морским флотом адмирала Горшкова. — С кем там собираетесь воевать?

Горшков не принял бой. Он пояснил, что в предложениях рассмотрен проект глобальной сети связи, ориентирующейся на весь Мировой океан. Планов развертывания крупных подводных сил в Индийском океане нет. Так что с использованием территории Индии можно повременить, а на организации станции на острове Хайнань он настаивал. Там чрезвычайно важный район: военно-морские базы США на Гавайских островах, на острове Мидуэй, не говоря уже о Филиппинах и Тайване. Одновременно предполагалось поставить вопрос о возможности базирования и ремонта лодок в портах Китая в случае возникновения угрожающей обстановки. Это резко сокращало время, затрачиваемое на переходы, позволяло повысить боевую эффективность флота. Свои базы располагались так далеко, что почти треть кораблей постоянно находилась или на пути домой, или из дома. Отец не предвидел затруднений — дружественный, строящий социализм Китай, без сомнения, пойдет навстречу, тем более что сами китайцы приступили к строительству подводных лодок. Естественно, по нашим чертежам и с нашей помощью. Так что предложение Горшкова выглядело заманчивым для обеих сторон: и радиостанцией, и ремонтными базами смогут пользоваться и китайские моряки. К тому же наше присутствие в портах КНР свяжет руки агрессору. Нападающему придется иметь дело с советскими вооруженными силами. На основе взаимности отец предложил предоставить право военно-морскому флоту Китая в случае необходимости пользоваться нашими базами. Отец попросил подготовить конкретные предложения за его подписью для отправки Мао Цзэдуну.

Китайцы не спешили с согласием. Тогда отец решил встретиться с Мао Цзэду-ном лично. Ему казалось, китайцы чего-то недопоняли, стоит поговорить — все преграды отпадут. С такими намерениями он вместе с маршалом Малиновским в конце июля 1958 года направился в Пекин.

Историки немало писали об этих переговорах. Рассказывает о них и отец в своих воспоминаниях. Я только напомню, что китайцы попытались получить заверения о поддержке силой их попыток овладеть Тайванем. Точнее, прилегающей к берегам Китая акваторией. Отец уклонился. Он считал, что общие усилия должны согласованно направляться на отпор агрессии, а не провоцировать американцев на ненужную конфронтацию. По мнению отца, главной задачей должен стать подъем экономики Китая, повышение жизненного уровня народа.

Освобождение Тайваня он считал важной политически, но совершенно невыполнимой с военной точки зрения задачей. Отец убеждал своих собеседников, что при отсутствии военно-морского флота Китаю не решить тайваньскую проблему силой. Мы ничем не сможем помочь, наш Тихоокеанский флот не в состоянии бороться с 7-м флотом США. Подобная авантюра, считал отец, способна привести к возникновению мировой войны. Поэтому он наотрез отказался от участия в боевых действиях в Тайваньском проливе. Китайцы заявили, что они намерены действовать самостоятельно. Отец заверил: они могут рассчитывать на нашу политическую поддержку.

С радиостанцией и базированием подводных лодок у отца ничего не получилось. От переговоров у него остался неприятный осадок. Почти неприкрытые попытки втянуть нас в вооруженный конфликт с американцами, отказ в нашей просьбе — все это не соответствовало пониманию отца принципов пролетарской солидарности.

В разгоревшемся после визита отца в Пекин конфликте из-за прибрежных островов СССР всецело держал сторону Китая. Газеты метали громы и молнии, осуждали агрессоров. Но отец решил этим и ограничиться, не было даже намека на возможность нашего вмешательства. Правда, в одном из своих публичных заявлений он пригрозил американцам, что в случае нападения на дружественный Китай мы не останемся в стороне.

Сами китайцы тоже не очень рвались в бой. После громогласных заявлений о вооружении народа они перешли к нескончаемым серьезным предупреждениям о нарушении американскими самолетами и судами их воздушного пространства и недавно установленной двенадцатимильной береговой зоны. Предупреждения скрупулезно подсчитывались и вскоре достигли внушительной цифры, приближались к тысяче.

Во время одного из таких нарушений в конце 1958 года американский пилот потерял подвешенную под истребителем ракету «Сайдуиндер» типа «воздух — воздух». Инцидент не остался незамеченным, о нем сообщили московские газеты со ссылкой на китайские источники. Отец заинтересовался. Послу в Пекине пошло указание попросить друзей передать нам ракету для изучения. Отец обещал, что результатами анализа и снятыми с ракеты чертежами мы поделимся с китайцами.

Прошло время, Пекин молчал. Отец попросил напомнить. Опять ничего. После третьего напоминания китайцы ответили, что они ищут. Отец рассердился, попенял: мы бесплатно передаем друзьям свои знания, чертежи, технологию, делимся всем без утайки, а здесь речь идет не о китайских, об американских секретах.

Увещевания не подействовали.

Зимой 1959 года, видимо в феврале, отец решился на давление. В ответ на затяжки с «Сайдуиндером» отец распорядился попридержать передачу документации на наши военные разработки. Подействовало. Ракета мгновенно нашлась.

Через несколько дней ее уже разглядывали в Москве. При ударе о землю ракета раскололась на две части, следов других поломок не было заметно. К сожалению, отсутствовала важная деталь — чувствительный элемент тепловой головки. У нас к тому времени накопился некоторый опыт по этой части, и специалисты очень интересовались, что придумали за океаном.

Когда ракетой занялись вплотную, обнаружили, что ее уже не раз разбирали и, только заново собрав, передали нам. Собственно, на это и ушло время «поисков». Извлекли ли для себя китайцы пользу — трудно сказать. Они еще мало знали и еще меньше умели. Но упорно пытались разобраться.

Мне рассказывал один из наших моряков, обучавших своих китайских коллег обращению с П-15, как однажды утром, вернувшись в ангар, он обнаружил оставленную вечером целехонькой ракету, разобранную до винтика. Ночью местные специалисты, не доверяя своим русским наставникам или по какой иной причине, решили до всего докопаться самостоятельно. Разобрать разобрали, а собрать не смогли. Вышел конфуз. Наши сделали вид, что ничего не произошло. Дружба. Двое суток собирали, налаживали ракету, пока она снова заработала. Китайцы ничего не объясняли, вежливо улыбались. И это не единственный случай.

Так и с «Сайдуиндером». Китайцы хотели все постичь сами, не рассчитывая на друзей. Головка самонаведения сохранилась в целости, чувствительный элемент из нее выпасть не мог. Явно китайцы сочли, что он им самим нужнее. Доложили отцу. Он поручил обратиться с новой просьбой. Пекин заверил: передали все. Переговоры тянулись несколько недель, наконец отец рассердился и приказал прекратить бесплодные препирательства.

Инцидент с ракетой сыграл не последнюю роль в процессе пересмотра отцом отношения к Китаю. Он послужил как бы зацепкой.

Именно в те дни я впервые услышал от отца о соглашении, предусматривающем передачу Китаю атомных секретов. Он заволновался, не поторопились ли мы? Через пару дней во время прогулки он снова вернулся к беспокоившей его теме, сказал, что советовался с Министром среднего (атомного) машиностроения Ефимом Павловичем Славским. Тот успокоил: передача технологии еще не начиналась, пока идет подготовка документации.

— Р-12 пусть берут, — задумчиво, как бы на ощупь прикидывал отец, — две тысячи километров, не такая уж и дальность. Он замолчал, возможно, ему пришло в голову, а не повернется ли это оружие против нас?

После паузы отец продолжал. Его беспокоило, что нарушение нами подписанного в 1957 году соглашения китайцы истолкуют как явно недружественный акт.

— Так оно на самом деле и получается, — со вздохом произнес отец и повторил, — Р-12 пусть берут. Остальное тоже. А с атомной бомбой надо еще подумать.

Еще через несколько дней он сказал, что на Президиуме они внимательно обсудили вопрос передачи ядерной технологии и дали распоряжение Славскому заволынить дело.

Теперь настала очередь китайцев слать нам запросы, а нам приходилось их успокаивать, изворачиваться.

Как-то я высказал отцу сомнения в целесообразности принятого решения. Ведь атомного секрета как такового не существует, китайцы и без нас сделают свою бомбу. Отец не возразил по существу, но заметил, что атомное оружие — страшная сила, не дающая права на малейший риск. Конечно, китайцы сами додумаются до своей бомбы, но потребуется время, и много времени.

— Все меняется быстро, будем надеяться, к тому времени тучки рассеются, — отец всегда был оптимистом, — а если нет, то чем позже они научатся атомным премудростям, тем лучше.

В те дни отец еще сохранял надежды на изменения к лучшему. Но по мере потепления в отношениях с Америкой мороз на Востоке крепчал.

В конце весны китайцам с извинениями сообщили, что из-за технических трудностей мы не сможем выполнить взятые на себя обязательства. В Пекине просто взбесились. Отношения натянулись, в письмах появились резкие нотки, правда, до оскорблений пока не доходило.

Отец скорее расстроился, чем рассердился, ведь соглашение предусматривало наши односторонние обязательства по передаче современных технологий. Ничем подобным китайцы отплатить не могли. Реакция Китая только подтверждала обоснованность возникших сомнений.

— Сколькими секретами мы поделились, — сокрушался отец.

Действительно, мы делились всем без утайки, построили в Китае более тысячи заводов, передали двадцать четыре тысячи технических и научных отчетов, четыреста боевых кораблей и подводных лодок, четыре тысячи самолетов, не говоря уже о другом вооружении. А вместо благодарности получили…

По мнению современных историков, эта передача знаний и технологий — самая крупная во всей мировой истории.[44]

К маю отец созрел окончательно: ни под каким видом атомные секреты передавать нельзя. Президиум ЦК проголосовал за, и 20 июня 1959 года соглашение, предусматривавшее передачу Китаю новейших технических достижений, в первую очередь в военной области, нами было в одностороннем порядке аннулировано.

Китай не получил советской атомной технологии,[45] как, видимо, не получил и Р-12. Решение отца долгие годы рассматривалось как серьезно повлиявшее на ухудшение отношений между двумя странами. А получи китайцы атомную бомбу в 1959 году, они бы улучшились?

Американскую ракету «Сайдуиндер» решили воспроизводить один к одному. К такому выводу пришел отец, ознакомившись с заключением экспертов. Оно свидетельствовало, что «Сайдуиндер» существенно превосходит наши разработки, в первую очередь, он много легче. Конструкторы сопротивлялись, оспаривали выводы экспертизы. Принятое решение ударяло по их престижу.

Не помогло. Создали конструкторское бюро, передали ему чертежи и станки ракеты, работа началась. Сроки установили жесткие. Больше всего хлопот доставил пресловутый чувствительный элемент головки. Принцип его работы не составлял секрета, а вот при организации производства завод столкнулся с чрезвычайными трудностями. Брак превышал девяносто девять процентов. Бились долго, ничто не помогало. Решили создать компетентную комиссию из ученых, производственников и администраторов. Ей поручили разобраться и найти выход из кризиса. Отец рассуждал просто: «Раз в Америке налажено серийное производство, они могут работать без брака. Что же нам мешает?»

Комиссия заседала долго, скрупулезно исследовала технологию, выслушала десятки предложений и сотни жалоб. Электронщики кивали на машиностроителей — нет необходимого оборудования. Пошли к машиностроителям, те сослались на некачественный металл: из того, что им поставляют, лучшего не сделаешь. Металлурги только развели руками — руда поступает такого качества, что скажите спасибо и за это. Горная промышленность сослалась на низкое качество оборудования для обработки руды, поставляемого машиностроением. Круг замкнулся.

В сталинские времена проблемы, подобные описанной мною, решались по-иному. Однажды, уже после смерти отца, я попал в больницу. Как во всякой больнице, время тянулось медленно. Пустопорожние часы каждый заполнял чем мог. Один из моих соседей по палате оказался как-то связан с химией. Он и рассказал мне эту историю.

События относились к лету 1943 года, шла подготовка к битве на Курской дуге. И тут случилась чрезвычайно неприятная история. У истребителей конструкции Яковлева специальная ткань, которой обтягивали крылья, перкаль, вдруг стала отклеиваться в полете, рваться. Произошло несколько аварий.

О происшедшем доложили Сталину. Он поручил разобраться и принять действенные меры. Создали правительственную комиссию. Среди действующих лиц оказался добрый знакомый рассказчика. Работал он тогда в Сибири, кажется, в Новосибирске директором крупного химического предприятия, выпускавшего в том числе нитрокраску и клеи для авиации.

Герой рассказа только что вернулся из Москвы, перелет занимал несколько дней, если еще повезет с погодой. Прямо с аэродрома он поехал на завод взглянуть, как шли дела в его отсутствие. Не успел директор переступить порог своей приемной, как взволнованная секретарша сообщила: «Несколько раз звонили от наркома, просили срочно связаться с Москвой».

Москву дали быстро. Нарком приказал директору, главному инженеру и начальнику отдела технического контроля со всей технологической документацией по производству нитрокраски и клея, идущего на Яки, немедленно прибыть в Москву.

Директор ничего не понял: ведь он только что из Москвы, путь не близкий, и дел на заводе невпроворот.

Нарком объяснять не стал — только повторил:

— Вылетай немедленно, здесь все и узнаешь.

Собрали документы и полетели. В столице на аэродроме их уже поджидали. Всех доставили в гостиницу «Москва», разместили в отдельных номерах.

Осмотревшись, директор с удивлением обнаружил, что весь этаж занят его коллегами — директорами, главными инженерами и главными контролерами родственных предприятий со всей страны. Никто не знал причин срочного вызова, но стали догадываться, в чем дело, каждый имел при себе документацию по производству авиационных красок и клеев.

Утром на совещании нарком проинформировал об авариях истребителей, сказал, что создана специальная комиссия, а сейчас они все поедут в Кремль.

В Кремле их проводили в кабинет Молотова, где, кроме хозяина, находились еще Ворошилов и Берия. Молотов не стал рассусоливать: по указанию товарища Сталина необходимо выяснить, почему при изготовлении самолетов применяются негодные краски и клей. В результате в разгар боев истребители не могут подняться в воздух. Началось следствие, допросы. Эксперты кропотливо изучали документацию. Никто ничего не скрывал, ведь дело общее. Конечно, на душе было муторно, чем все кончится?

Следствие завершили быстро. Через пару дней вечером всех собрали и почему-то повезли на Центральный аэродром, — он находился по другую сторону Ленинградского шоссе от Петровского путевого дворца. Уже стемнело. На летном поле всех построили. Ожидали начальство. Наконец появились правительственные «паккарды». Из машин вышли члены комиссии: Молотов, Ворошилов, Берия.

Молотов объявил о результатах следствия. Причиной аварии послужило изменение технологии приготовления нитрокраски на одном из заводов. Мой собеседник назвал Московский химический завод, в своей книге авиаконструктор Яковлев пишет об Уральском.

Недоставало какого-то компонента, а краска требовалась позарез. Умельцы придумали замену. Попробовали — все нормально, и пустили в дело. Портиться она стала с течением времени под воздействием снега и дождя. Казалось, все ясно — злого умысла не обнаружено. Однако оставить происшедшее без реакции наверху не посчитали возможным.

Вот тут-то и выяснилось, почему выбрали такое необычное место. Провинившихся — директора, главного инженера и главного контролера вызвали из строя. Под конвоем их отвели в сторону к поджидавшему отделению красноармейцев. Дальше все произошло быстро и на удивление буднично. По команде вскинуты винтовки, раздался залп, и расстрелянные рационализаторы упали на землю.

— Все свободны, идите работайте, — услышали они голос Берии.

Потрясенных директоров погрузили в машины и через полчаса доставили в гостиницу. Чтобы забыть и забыться, они зверски напились. На следующий день все разъехались по домам. Больше неприятностей с краской не отмечалось. Технология выдерживалась строго.

Теперь времена поменялись. В истории с «Сайдуиндером» виновных не нашли. Постепенно к фантастическому проценту брака стали привыкать. Он же по мере освоения производства потихоньку стал снижаться. Положение признали удовлетворительным, комиссия сама собой распалась, о ней просто перестали вспоминать.

Советский «Сайдуиндер» прошел испытания, показал хорошие результаты и, получив безликое наименование К-13, поступил на вооружение нашей авиации. Служил он долго. И нам и им.

И даже попал в Индию. Когда Советский Союз в начале 1960-х годов продал индусам лицензию на производство МиГ-19, встал вопрос о его ракетном вооружении. Доморощенные ракеты военные передавать за границу опасались, оберегали тайны. Остановились на К-13. Правда, беспокоило, как обойти закон, ведь конструкция — ворованная. Обошлось без скандала.

Весной очередной участник «антипартийной группы» Булганин сошел со сцены. 1 апреля 1958 года Председателем Совета министров стал отец. Его первым шагом в новом качестве стал призыв ко всем ядерным державам прекратить испытания. Не дожидаясь ответа, отец провозгласил с первого января наступившего года односторонний мораторий.

Его решение громыхнуло как гром при ясном небе. Ни конструкторы, ни даже Устинов со Славским не привлекались к его подготовке. Они узнали о нем в последний момент, чуть ли не из газет. Нечего и говорить, что военные отнеслись к идее моратория более чем прохладно. Наши заряды оставались еще очень несовершенными и тяжеловесными. Возможностей для их улучшения виделось немало.

Я испугался — не отстанем ли мы в гонке, не позволим ли себя обмануть?

Свои вопросы я вывалил отцу. Он рассуждал просто: у нас уже есть атомные и водородные бомбы. Мы испытали термоядерные заряды для ракет. Не за горами окончание испытаний и самих ракет. Пора остановиться. Того, что имеется, достаточно для обеспечения безопасности, а усовершенствованием оружия можно заниматься бесконечно. Это впустую выброшенные деньги. В мире не остается недосягаемых для ракет регионов. Значит, не найдется и желающего начать войну.

Я не сдавался: разве можно доверять им? Пока мы будем бездействовать, за океаном наделают таких зарядов, какие нам и не снились. Мы окажемся в дураках…

Отец меня успокоил, работы продолжаются. Надо дать возможность нашим соперникам пораскинуть мозгами, примериться. Не самоубийцы же они? Ну а если американцы не последуют нашему примеру, мы возобновим испытания. Если же мы придем к соглашению, новые разработки так и останутся на полках. Отцу хотелось в это верить.

Момент он выбрал не случайно. Именно с 1958 года появлялась возможность заморозить арсеналы СССР и США в состоянии если не равенства, то наименьшего неравенства. Мы едва завершили серию своих испытаний, американцы, имевшие фору в пять лет, только изготовились к новым взрывам. Самое подходящее время остановиться, считал отец. Если, конечно, есть на то добрая воля. Мы не догнали американцев, но это не беда, если они не устремятся дальше, увеличивая разрыв. Слово оставалось за нашими соперниками.

К сожалению, призыв отца не нашел отклика. На послания о запрещении испытаний, направленные США, Франции и Великобритании, за всех ответили американцы. 27 апреля на атолле Эниветок в Тихом океане прозвучал термоядерный взрыв.

У отца начался тяжелый и длительный период борьбы на два фронта. С американцами, которых он безуспешно пытался убедить в гибельности продолжения испытаний. И со своими, как военными, так и штатскими оппонентами, утверждавшими, что односторонний мораторий в случае вооруженного столкновения может послужить причиной поражения. Пока американцы подкрепляли аргументы наших противников моратория непрекращающимися ядерными взрывами.

На стол отца ложились докладные о завершении новых и новых разработок. Заряды становились мощнее и одновременно легче, меньше и дешевле. Задержка оставалась за малым, их требовалось испытать. Отец нервничал. На Запад уходили новые призывы, сопровождавшиеся угрозами прервать мораторий. Призывы оставались без ответа, угрозы не действовали.

Тем временем я заканчивал свой диплом. Пришло время позаботиться о будущем месте работы. Как отличник, я имел право выбора, но на чем остановить свое внимание, не знал. Сохранилась детская привязанность к военно-морскому флоту, хотя с годами романтики и поубавилось. Влекла к себе авиация. А тут еще — ракеты. Не вызывало сомнений одно — моя работа будет связана с обороной. В те годы мирные отрасли представлялись чем-то второстепенным, не заслуживающим внимания.

Своими сомнениями я поделился с отцом. Он внимательно выслушал меня и высказался за ракеты. Я соглашался. Но это в общем… А чем заниматься конкретно?

Решение неожиданно пришло само собой.

Не очень престижный в нашем электротехническом вузе курс теории машин и механизмов читал странный, несколько не от мира сего человек, доцент Ткачев Лев Иванович. Он не придерживался традиционной, устоявшейся программы и вообще рассказывал совсем о другом. Всю свою жизнь он занимался проблемами навигации летательных аппаратов, придумывал, как поточнее их вывести на цель. Ничто другое его не интересовало. О своих идеях он мог рассказывать бесконечно. Человек одержимый, Ткачев опередил свое время и так и не смог прижиться в настоящем, рвался в будущее.

Еще во время войны, в 1943 году, в эвакуации в Саратове, он предложил измерять ускорения летательного аппарата и по ним определять место, где он находится. Принцип сегодня широко известный, наверное, нет самолета, ракеты, космического корабля, подводной лодки и многих других, как их называют в академической науке, самодвижущихся устройств, на которых не стоял бы подобный прибор. В то время особого интереса предложение не вызвало, а один из будущих академиков и корифеев в этой области даже пошутил: «Что же получается, Ткачев, как барон Мюнхгаузен, пытается поднять сам себя за волосы?»

Шутка понравилась, ее часто повторяли. Когда же инерциальная навигация (такое наименование получила в мире наука, вылупившаяся из идеи Ткачева) кружным путем пришла из-за океана, ее реализацию в нашей стране поручили организации, которую возглавлял шутник.

Лев Иванович тем временем работал над новой идеей. В самом конце войны, в 1945 году, он предложил новую конструкцию гироскопа, в сотни и тысячи раз более точного, чем имелись тогда в мире. Я удержусь от объяснения принципов работы гироскопа, иначе книга начнет превращаться в научно-популярную. Скажу только, что без такого прибора не обходится ни одна система навигации. Не погрешу против истины — точность гироскопа в те годы стала проблемой, определяющей судьбу ракетной техники.

К сожалению, и новое предложение Ткачева не нашло воплощения. Гироскоп повышенной точности, его называли, в силу особенностей конструкции, поплавковым, пришел к нам уже на исходе 1950-х годов тоже из-за океана.

Лев Иванович принадлежал к типу людей, обреченных на неудачу в практических делах. Блестящая идея, опередившая свое время, никак не желала в его руках превращаться в осязаемый продукт. Даже через годы, когда у Ткачева, казалось, появились все возможности: мастерские, лаборатории, цеха, — дальше единичных экземпляров дело не шло. Для успешной организации производства требуется иной талант.

Мне Ткачев уделял особое внимание. Не стану льстить себе, относить его на счет моих способностей. Хотя я относился к тем немногим, кого всерьез заинтересовали его лекции. Льва Ивановича куда больше влекла фамилия. Ему представлялось, что с ее помощью он сможет наконец отыскать выход из тупика.

Общение с Львом Ивановичем принесло в мою жизнь много нового. Он познакомил меня с миром, в который мне вскоре предстояло войти. Ткачев запросто входил в двери научных институтов, разрабатывавших интереснейшие вещи: секретные системы управления огнем артиллерии, ракетами, кораблями. Порой в свои походы он захватывал с собой и меня, в одном НИИ ему за спирт механики изготавливали детали для нового прибора, в другом его приятель, начальник отдела, испытывал уже собранный гироскоп. Нормальная жизнь советского изобретателя.

В начале 1958 года, когда до выпуска оставалась всего пара месяцев, Лев Иванович рассказал мне, что познакомился с очень интересным человеком — главным конструктором ракетного вооружения подводных лодок. Ткачев предложил съездить к нему. Организация располагалась неподалеку, в одном из подмосковных ситцевых городков, в Реутове.

Я уже говорил, что с раннего детства флот манил меня. От предложения я пришел в восторг, одно меня останавливало: насколько это удобно, ведь я студент, а там… Главный конструктор. Ткачев разубеждал меня: он очень простой и милый человек, с удовольствием примет нас. Тем более они уже обо всем договорились.

Как выглядят ракетные и авиационные конструкторские бюро, я себе представлял, побывал с отцом у Королева и Мясищева. Огромные, во много этажей, застекленные цехи, светлые залы конструкторских бюро. Гладко заасфальтированные дворы и много цветов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.