Произведение ненаучное, неисторическое: Интервью Натальи Решетовской, первой жены, Солженицына, корреспонденту французской газеты «Фигаро»[1]

Произведение ненаучное, неисторическое: Интервью Натальи Решетовской, первой жены, Солженицына, корреспонденту французской газеты «Фигаро»[1]

Вопрос: Правда ли то, что Вы собираетесь написать книгу о Солженицыне?

Ответ: Я пишу заметки о своей жизни, с ним я прожила 30 лет. Поэтому, конечно, его персона занимает значительное место в моих записях. Я не тороплюсь. Я стараюсь собрать максимум достоверных воспоминаний.

Я ознакомилась с биографиями, опубликованными на Западе, и я не хотела бы, чтобы моя книга, моя биография могла вызвать недоразумения или противоречия, как это часто случается. Я основываюсь не только на своей памяти. Поэтому нельзя сказать, что я пишу «мемуары». Я использую письма, которых у меня сохранилось большое количество, начиная со времен войны, свой дневник, который я всегда с увлечением писала, и, если случаются провалы в моей памяти, я стараюсь узнать, с кем он встречался, с кем был в переписке. Тогда я обращаюсь к этим людям, чтобы не было пустых мест в нашей совместной жизни.

Мне так хотелось бы, чтобы это была интересная книга. Будет это так или нет? Не мне судить. Во всяком случае, я непременно хочу написать правду, чтобы читатели мне поверили.

Вопрос: Какое Ваше происхождение и Александра Исаевича?

Ответ: Я родилась в Новочеркасске, в казацкой семье. Я донская казачка. Мой отец был казак, мать — наполовину казачка, наполовину полька. Мой отец был юрист. Мой дед — судья. В 1920 году я была еще маленькой, когда мой отец бесследно исчез. Моя мать была учительница, потом бухгалтер. Она меня вырастила. Вот мое социальное происхождение.

Что касается Александра Исаевича, он сам рассказал свою биографию читателям, в частности, в «Августе?14», где он описывает семью своего деда.

Он начал свою жизнь с небольшими средствами. Впоследствии он стал действительно богатым человеком. О своей матери он пишет в «Августе?14» Это Ксения — в жизни ее звали Таисия Захаровна, она училась в Ростове-на-Дону. Его отец также фигурирует в «Августе?14» в образе студента Исаакия. В действительности настоящее имя его отца было Исаакий, а не Исай. В романе он уходит добровольцем на фронт, но я мало знаю о его отце.

Вопрос: Каковы были материальные условия и источник Ваших доходов?

Ответ: Закончив в 1948 году аспирантуру в Московском университете при известном ученом профессоре Кобозеве, я защитила кандидатскую диссертацию и стала кандидатом наук, у вас доктор наук. Потом я всегда хорошо зарабатывала. Затем я преподавала в течение нескольких лет на кафедре в Рязани. Я занималась в основном педагогической деятельностью, так что в материальном отношении в нашей семье никогда не было проблем.

Кроме того, мы жили скромно, у нас не было детей, моя мать получала пенсию — поэтому у нас были сбережения. Я могла оставить работу и посвятить себя написанию книги, что меня всегда привлекало. Я могла позволить себе такую роскошь. Кроме того, я проработала достаточно долго, чтобы иметь право на пенсию, так что сейчас я живу на те сбережения, которые я сделала. Так как у меня была более чем достаточная зарплата для такой семьи, Александр Исаевич никогда не знал материальных проблем.

Когда он был в Рязани, он работал. У него было мало часов. В основном он писал, но никто об этом не знал. Преподавал он только, чтобы иметь социальную ширму.

Вопрос: Помогает ли он Вам сейчас?

Ответ: Меня огорчают вопросы о материальной помощи. Я в ней не нуждаюсь. Я вполне самостоятельный человек. Не надо забывать, что я химик и могу преподавать.

Для меня Александр Исаевич перестал существовать в 1970 году. С тех пор это другой человек, который меня интересует постольку, поскольку его личность связана с нашим прошлым.

Вопрос: Не могли бы Вы рассказать мне немного о нем, о его характере, его привычках?

Ответ: Должна сказать, что его характер сложный, противоречивый и непостоянный. Я буду говорить об этом в своей книге обстоятельно, а в интервью это сделать трудно. Впрочем, его характер постоянно менялся в течение всей его жизни.

Вопрос: Но все-таки есть в его характере черты, которые Вам больше нравятся или которые Вам не нравятся?

Ответ: В своей книге я опишу черты его характера. Я постараюсь раскрыть его психологию. Сейчас не хочу говорить об этом поверхностно.

Вопрос: Вы помогали ему в его творчестве? Что вам известно об «Архипелаге Гулаг»?

Ответ: Большинство его книг было написано в пору нашей совместной жизни: «Один день Ивана Денисовича», «Случай на станции „Кречетовка“», «Матренин двор» и «Круг первый».

Я могу сказать, что полностью «Архипелаг» я не прочла. Но я печатала частично это произведение на машинке. Одним словом, я знала об этой книге, я была его женой, я любила его и помогала ему. Естественно, я была участницей всех его дел. Я настолько была поглощена ими, что забросила свою работу.

Что же касается «Архипелага Гулаг», могу поделиться некоторыми мыслями, если это Вас интересует, но я бы хотела выразить их поточнее.

Я иногда включаю приемник и слушаю передачи, посвященные этой книге.

Обращает на себя внимание тот факт, что западные критики — во всяком случае большинство — рассматривают «Архипелаг Гулаг» как окончательное завершение (поиска) абсолютной истины на заключительном этапе.

Мне кажется, что признание столь бесспорное Западом всего того, что говорит Солженицын, т. е. позиция, совершенно лишенная всякой критики, даже элементарной, — способствовало тому, что он утратил все сомнения даже там, где они у него еще имелись. Как будто его убедили в правоте его собственных взглядов. Я не знаю, и это естественно, — сохранился ли подзаголовок «Опыт художественного исследования». Этот подзаголовок не случаен. Он означал, что это — опыт, попытка художественного исследования и только художественного исследования, а не научного или исторического.

Цель «Архипелага Гулаг», как я представляла ее в процессе того, как книга создавалась, — это, по существу, не показ жизни страны и даже не показ быта лагерей, а сбор лагерного фольклора.

На Западе, на основании ненаучного анализа узкой темы, склонны делать выводы, касающиеся глобальных проблем. У меня складывается впечатление, что там переоценивают значение «Архипелага Гулаг» или дают ему неправильную оценку.

Солженицын создавал какие-то «концепции». Впоследствии все, что не соответствовало, им отбрасывалось. Ему нужны только факты, которые подтверждают «концепцию».

Здесь позволю себе вспомнить профессора Кобозева. Меня поражало в нем то, что он любил результаты, которые не укладывались в его теорию. Они будили его мысль, заставляли его делать новые предположения, новые гипотезы, искать новые пути в науке.

Вот в этом-то плане Александр Исаевич — полная ему противоположность. Как только он находит идею, он ищет только подтверждения ей и отметает все, что противоречит ей.

Вопрос: Сохраняет ли он связи со своими старыми рязанскими друзьями?

Ответ: Здесь — нет. Мы всегда жили очень уединенно, т. к. Александр Исаевич всегда стремился уйти от общества в самом широком смысле этого слова. Его всегда интересовали определенные проблемы, определенные люди. Прежде всего, заключенные, бывшие заключенные, и люди, которые были нужны ему в силу тех или иных причин, оказывали ему услугу, помогали ему в работе. Поэтому он не мог получить достаточную информацию.

Так, мои коллеги признались мне, что, когда Солженицын приехал в Рязань в 1957 г., у них было такое чувство, что он у них меня украл. У меня, знаете ли, было много друзей, особенно любителей музыки. Со всем этим было покончено, потому что Александр Исаевич, может быть, в силу своей сверхподозрительности (может быть, в этом и не было необходимости), хотел хранить в тайне свою писательскую деятельность со времени своего освобождения.

Вот почему наша здешняя жизнь походила на жизнь подпольного писателя. У нас не было друзей. В школе он давал только уроки.

Едва закончив занятия в школе, он больше не думал о них. Он торопился домой, чтобы уйти с головой в свою работу. Именно по этой причине даже в школе он не испытывал нужды в общении с другими преподавателями, т. к. никто не должен, был знать о его основном занятии. Какие контакты могли быть у него в Рязани? Прежде всего он верил своим друзьям, своим друзьям — бывшим заключенным, большинство их было в Москве. Там, в Москве, он был искренен. Именно там, в Москве, он находил людей своего круга.

Вопрос: Что Вы думаете о той кампании, которая развернулась в прессе, обвиняющей его в антисоветизме?

Ответ: Я познакомилась с Александром Исаевичем в 1936 году. В ту пору я была студенткой 1?го курса университета. Я знала его как человека в высшей степени лояльного (в политическом значении этого слова), полностью разделявшего нашу внутреннюю и внешнюю политику. Когда я получала письма с фронта, мое мнение о нем нисколько не изменилось.

О да, в начале своего заключения в лагере он написал эту злосчастную книгу «Пир победителей», которая стоила ему многих неприятностей, он написал ее в спецлагере (описанном позднее в «Одном дне Ивана Денисовича»), когда в какой-то степени его желание мести было оправданным. В этой пьесе, может быть, гнева даже больше, чем нужно.

В ту пору Александр Исаевич отверг эту книгу, что со всей очевидностью свидетельствует о том, что это произведение не было выражением его взглядов. Он упорно отвергал эту рукопись.

И все же я не хочу давать какие-то определенные оценки. Для меня Солженицын — проблема моральная. Нужно его раскрыть, сделать его понятным другим, дать объяснение изменениям, происшедшим в его характере, но я чувствую себя недостаточно сильной, чтобы дать политическую оценку. Я не хочу заниматься политикой. Для меня это — вторичное. Меня интересует сторона моральная, его моральный облик, этика его поведения.

Вопрос: Повлияла ли его слава на Вашу жизнь?

Ответ: Не слава и известность влияют на семейные отношения, а чувства. Дело не в том, известен он или нет. Впрочем, могу добавить, что слава к нему пришла еще в пору, когда мы были вместе. Его известность пришла к нему в 1963 году, а наш разрыв произошел в 1970 г. Я была его женой, когда он получил Нобелевскую премию.

Может ли быть известность большей, чем присуждение звания лауреата Нобелевской премии? Меня это событие нисколько не взволновало. Я шла рядом с ним, рука об руку, и мне было все равно, куда идти.

Я не хотела бы обо всем этом говорить. Все это слишком тяжело для меня. Не в 20, не в 30, не в 40, а в 50 лет все это обрушилось на меня, и уже невозможно начать жизнь сначала…