РОЖДЕСТВЕНСКИЙ Всеволод Александрович

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ Всеволод Александрович

29.3(10.4).1895 – 31.8.1977

Поэт, переводчик, мемуарист. Член «Кружка поэтов» (Пг., 1916). Член «Цеха поэтов» (до 1921). Стихотворные сборники «Гимназические годы» (СПб., 1914), «Лето (Деревенские ямбы)» (Пг., 1921), «Золотое веретено» (Пг., 1921), «Большая медведица» (Л., 1926), «Гранитный сад» (Л., 1929) и др. Книга воспоминаний «Страницы жизни» (М.; Л., 1962; 2-е изд., доп. М., 1974).

«Он был общителен, постоянно стремился к новым впечатлениям, к новым людям и вместе с тем любил свою комнату, природу, уединение… Он жил обычно в небольших комнатках. Удивляли чистота и порядок всюду и во всем – на рабочем столе, на книжных полках, на постели и на полу. Свои книги Рождественский любил как подлинный библиофил, с удовольствием показывал редкостные издания. Поражала широта его интересов: история, живопись, скульптура, музыка, литература, научные открытия. С увлечением наклеивал он вырезки из журналов и газет в различные альбомы… Тут были характерные пейзажи, знаменитые сооружения, портреты исторических деятелей, писателей, художников, музыкантов, актеров – в ролях и в жизни. Особое внимание Рождественского привлекали театральные костюмы, потому что он любил театр, ценил художников „Мира искусства“ и среди них работавших для театра.

Рождественский не играл ни на каком музыкальном инструменте, но музыку очень любил, часто бывал в концертах, слушал у себя дома граммофонные пластинки, посещал дома знакомых музыкантов и композиторов. Поэзия и музыка в его восприятии сливались с природой воедино» (В. Мануйлов. Записки счастливого человека).

«Огромная комната в три окна.

Налево на стене кругликовский портрет Михаила Кузмина. Три шкафа с книгами. Старинное бюро – сколочено и склеено, без одного гвоздя, еще при крепостном праве. Ширма, как у кровати девушки… На одном из шкафов – рюмочка с засохшим цветком. У железной печи посреди комнаты (последний вид „буржуйки“) стол с бархатной скатертью. Просторно.

Это комната Всеволода Рождественского.

Мне кажется, комната в некотором роде выражает ее обитателя.

Всеволод Рождественский – человек молодой, живой. Ничто человеческое ему не чуждо. Внешне – он весь в сегодняшнем дне. Люди, живущие настоящим, в большинстве – легкие. Если он пишет о грусти – его грусть светла. В его иронии – безобидная улыбка.

На улице он не носит очков, но в театре обязательно: он близорук. Ходит быстро. Пальто застегивает на все пуговицы. Конец длинного шарфа засовывает назад за пояс пальто. Вид получается молодцеватый.

Быт свой он строит соответственно привычкам. Дома не обедает, так как живет один. Днем бегает по редакциям, книжным магазинам, по уличным развалам букинистов, издательствам. Вечером – театры, концерты, многочисленные знакомые и знакомки. Над ним весело, беззлобно посмеиваются, иронизируя над непостоянством его привязанностей, называют его мотыльком: „А наш Всеволод все порхает“.

Ему тридцать лет.

Читает свои стихи с удовольствием. Немного картавит. Читает медленно, с пафосом, увлекаясь. Пишет много. Иногда пишет стихи только для печатания, иногда – только для себя. Которые для себя – душевны, искренни, но с ангелами.

Он учится быть крепким в мыслях и не показывать самого главного – нутра. Что у него там – он сам не знает что. Но незаметно для самого себя идет медленная упорная борьба нового со старым. Он то отступает с боем, то наступает, учась и накапливая силы.

Читатели его любят как жизнерадостного поэта. В нем чувствуются необычные запасы энергии и мягкого света жизни. Руки его прошли школу „Цеха поэтов“. И у него, как он сам говорит, есть „глаз на стихи“.

Первая книга стихов Рождественского – „Лето“ (не считая ученических стихов, вышедших отдельной книжкой в 1914 году). Она – как новенькая гимназическая фуражка. Незатейливо, искренно, наивно. „Золотое веретено“, изданное в 1921 году, – книга франтоватая, автор форсит акмеистическим плащом, взятым напрокат у символистов. Но так как он делает все это весьма честно и живо, – ему даже веришь, как подростку.

Теперь он готовит „Большую Медведицу“. Отсюда будущие его биографы будут считать новые даты. Здесь голос юноши ломается и начинают расти усы. Поэтому „Медведица“ ломаная книга. В ней есть классические традиции, есть строки первых книг, но звучат и новые голоса. Умом познаешь новое скорее, чем сердцем. А „сердце“ у Рождественского романтически-теплое, живое и капризное» (И. Басалаев. Записки для себя).

«У Всеволода Рождественского есть тот беспредметный и напряженный лиризм, который владел нашими поэтами лет десять тому назад. Меня он пленяет едва ли только по воспоминаниям. Есть магия в этом набегании строк одна на другую, набегании, не дающем задерживаться ни на одном образе и оставляющем не память о стихотворении, а лишь вкус его. Я верю, многое переменится в поэте, многое привлечет его внимание и потребует быть сказанным – ведь путь поэта это путь его любви к миру, – но мне хотелось бы, чтобы это его качество осталось. В нем залог самодовлеющего очарования, самого важного в поэзии» (Н. Гумилев. Письма о русской поэзии).