МАЛЯВИН Филипп Андреевич

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

МАЛЯВИН Филипп Андреевич

10(22).10.1869– 21.12.1940

Живописец. Ученик И. Репина. Участник выставок Товарищества передвижников, «Мира искусства». Член «Союза русских художников». Живописные полотна «Крестьянская девушка с чулком» (1895), «Старуха» (1898), «Три бабы» (1901–1902), «Баба в желтом» (1903), «Девка» (1903), «Вихрь» (1906) и др. С 1922 – за границей.

«Малявин, открытый В. А. Беклемишевым в Новом Афоне, где молодой послушник, готовясь в монахи, по образцам-шаблонам писал иконы, и взращенный в мастерской И. Е. Репина, проявил необыкновенное дарование в изображении деревенской жизни, в поэтизации русского женского характера. Да и сам Филипп Малявин – по происхождению оренбургский крестьянин, со смелым лицом и простодушными выражениями – был, как говорится, солью земли. Его суждения об искусстве были весьма энергичны. Говорил он просто, ясно, сильно. Малявин – цельная личность, яркий талант» (С. Коненков. Мой век).

«При более близком личном знакомстве с этим человеком, „элементарным“, невероятно примитивные его суждения, ограниченность взглядов, полная некультурность вызывали во мне смущение: мог ли он развернуться вширь, вывезет ли один талант? С гривой волос, хитрыми глазами, грубым голосом и лицом, неглупым и выразительным, этот бывший афонский монах, бросивший монастырь, явно бывший для него неким недоразумением, поражал стихийностью, самобытной мощью заложенного в нем таланта. Малявин со своей мужицкой стихией ворвался, как полевой ветер с запахом ржи, сена и земли, в утонченную, надушенную атмосферу „Мира искусства“, с его рафинированными культурными эстетами, и это поразило и даже многих озадачило. Но все то, что являлось отличительным свойством Малявина и что, благодаря некоей интуиции, импульсивности и огромному темпераменту, обуславливало его временный яркий успех, таило в себе и некий приговор, ибо живопись его, во всяком случае, не выдерживала отсутствия того, что могло бы обеспечить углубленное развитие его творчества и мастерства, словно замершего на известной точке. Не хватило и вкуса, все более и более ему изменявшего. Расцвеченность, краска все более заменяли „цвет“ в живописи Малявина. Сказывался недостаток в смысле понимания колорита и гармонии, столь, увы, часто встречающийся в русской живописи в противоположность французской.

…Как бы то ни было, Малявин, с его „ядреным“ самобытным искусством, занял в русском искусстве немаловажное место, а за радость, которую мне давал его холст „Бабы“, я ему благодарен до сих пор» (С. Щербатов. Художник в ушедшей России).

«Это – „идея“!.. Три… не „крестьянки“, не „русские“, но именно „бабы“ – до такой степени выразительны, что могут поспорить с известными „Богатырями“ Васнецова как символ „святоотечественного“…

…“Три бабы“ Малявина выражают Русь не которого-нибудь века, а всех веков – но выражают ее не картинно, для сложения „былины“, а буднично, на улице, на дворе, у колодца, на базаре, где угодно» (В. Розанов. Среди художников).

«В Петербурге он женился на дочери генерала Савича, от которой имел дочь лет трех. Они приобрели небольшое имение в нескольких верстах от станции Пущино Рязано-Уральской железной дороги. Малявин выстроил здесь деревянный дом с большой прекрасной мастерской, в которой много работал. Когда я приехал, то застал его в мастерской вместе с четырьмя или пятью бабами, разодетыми в цветные сарафаны. Бабы ходили по мастерской, а Малявин быстро зарисовывал их движения в огромный альбом. Он рисовал большими обрубками прессованного мягкого грифеля, которые откуда-то выписал. Чиня грифель в виде острого плоского долотца, он одновременно мог проводить им тончайшие линии и широкие жирные штрихи, сочетая контурную манеру с живописными эффектами светотени. В то время он только начинал рисовать цветными карандашами – прием, впоследствии им доведенный до высокого мастерства.

На мольберте у него стояла законченная большая картина, изображавшая баб, а у стен стояло еще несколько холстов, также с фигурами баб. Зная, что я много возился с технологией красок, он просил меня дать ему какой-нибудь рецепт связующего вещества, поднимающий светосилу и интенсивность цвета, – он собирался сам тереть краски. Ядал ему рецепт, главными составными частями которого были: венецианский терпентин и копаловый лак, предупредив его, что успех зависит от правильности дозировки: слишком большой перевес терпентина может сделать краску почти несохнущей, почему его надо регулировать смолой – копалом, расплавленным в льняном масле.

На этом связующем веществе он стер краски, которыми с того времени стал писать все свои картины. Ими написан и „Вихрь“ в Третьяковской галерее. Неумеренное количество венецианского терпентина, взятое Малявиным в связующем веществе, превратило красочное тесто этой картины в массу, до сих пор не затвердевшую, в жаркие летние дни распускающуюся и даже грозящую прийти в движение. Но яркость красок, их блеск действительно изумительны, оставляя далеко позади яркость простых масляных красок.

Владея хорошо рисунком и чувствуя форму, Малявин позволял себе роскошь таких фокусов и трюков, на которые немногие способны. Так, картина, которая стояла у него на мольберте, – три толстолицые бабы – была начата им без рисунка и без какой-нибудь наметки композиции, прямо красками по чистому холсту, притом с глаза одной из этих баб» (И. Грабарь. Моя жизнь).

«Конечно, Малявин не тот путь, по которому пойдет искусство будущего, он не пророк, он даже не завтрашний день, у него нет ключей от тайн, он, так же как и Цорн, Сарджент или Больдини, есть заключительный аккорд красивой, но уже сыгранной мелодии, и все-таки в нем есть богатство пестрой осени, стихийная игра красками» (С. Дягилев. Выставка «Союза русских художников» в Москве).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.