ЛИВШИЦ Бенедикт Константинович (Наумович)

ЛИВШИЦ Бенедикт Константинович (Наумович)

25.12.1886(6.1.1887) – 21.9.1938

Поэт, переводчик (Ронсар, дю Белле, Беранже, Теофиль Готье, Леконт де Лиль, Бодлер, Верлен, Рембо, Валери и др.), мемуарист. Стихотворные сборники «Флейта Марсия» (Киев, 1911), «Волчье солнце» (М., 1914), «Из топи блат» (Киев, 1921), «Патмос» (М., 1926), «Кротонский полдень» (М., 1928). Книга воспоминаний «Полутораглазый стрелец» (Л., 1933). Погиб в ГУЛАГе.

«Когда я вспоминаю о Бенедикте Лившице, передо мною отчетливо встает облик высокого красивого молодого человека с открытым мужественным лицом и приятным баритональным голосом. И вижу его я в его маленькой студенческой комнате…Юриспруденция его не очень привлекала. Два-три растрепанных учебника по римскому и гражданскому праву выглядели странным диссонансом на столе, заваленном томиками новой французской поэзии. Три сборника антологии Вальша, где была собрана длинная вереница поэтов XIX и начала XX столетий, всегда сопутствовали молодому поэту, отличавшемуся широким знанием мировой лирики. По самой природе своей поэт романтического духа, он особенно любил строгий и чеканный стих античных поэтов, французских парнасцев и итальянской классики» (А. Дейч. О Бенедикте Лившице).

«Бритый, с римским профилем, сдержанный, сухой и величественный, Лившиц в Киеве держал себя как „мэтр“: молодые поэты с трепетом знакомились с ним, его реплики и приговоры падали, как нож гильотины: „Гумилев – бездарность“, „Брюсов – выдохся“, „Вячеслав Иванов – философ в стихах“. Он восхищался Блоком и не любил Есенина. Лившиц пропагандировал в Киеве „стихи киевлянки Анны Горенко“ – Ахматовой и Осипа Мандельштама. Ему же киевская молодежь была обязана открытием поэзии Иннокентия Анненского» (Ю. Терапиано. Встречи).

«Весь рисунок его внешности – высокая, плотная, представительная фигура, четкая дикция, шляпа, трубка, трость – все удивляло. Он плохо вписывался в полотно тогдашней литературной среды. Когда он шел по улицам города, он привлекал к себе внимание. Иногда люди специально шли следом, вдыхая аромат его трубки или запах духов. Он был не такой, как все окружающие. И само его имя – Бенедикт – торжественное, звучное, как будто специально для него изобретенное…

Но так же величественен был Бенедикт Константинович в быту, в своей семье. Иногда на улицах привлекала внимание супружеская пара: рядом с барственного вида мужчиной шла молодая, тоненькая женщина и несла на одной руке малыша, а в другой – большой мешок с хозяйственной кладью. Принимать участие в этом – ему не пристало.

…Работа его в литературе была разнообразна и многолика. Он блестяще переводил стихи грузинских поэтов, перевел много больших романов французской классики, наконец, выпустил свою уникальную книгу „Полутораглазый стрелец“. Поэзия его была не проста, не легко доступна.

Лившиц умел не уступать, не заигрывать с неискушенным читателем. Казалось, ему не важно быть понятым всеми и каждым. Пусть немногочисленна будет его аудитория, но поэт не хотел опускаться до уровня среднего читателя.

Для понимания его поэзии требовались не только чуткость и духовная культура (без чего невозможно понимание никакой поэзии), но еще образование, знания, способность философски мыслить. Для чтения его произведений нужна была эрудиция.

И наряду с этим его стихи петроградско-ленинградского периода очень конкретны, зримы, объемны. Его поэзия сродни скульптуре. В стихах часто появляются образы нашей Северной Пальмиры, ее уникальных архитектурных ансамблей. И все они выпуклы и осязаемы, это не поэтическая живопись, не графика – это зримая монументальность.

Вероятно, Бенедикта Лившица можно было упрекнуть в излишней отстраненности от бытия, в сухости, в отсутствии эмоциональности, в некоторой высокомерности… Он сам поставил себя на котурны и чувствовал себя выше многого. И так умел и творить, и жить. И когда случилась беда – его крушение было жестоким. Он падал с высоты…» (И. Наппельбаум. Угол отражения).

«Бенедикт Лившиц, умница и сибарит, по национальности еврей, а по воспитанию – „европеец до мозга костей“, относился к антисемитской свистопляске дураков с глубоким безразличием и в „Гилею“ – то есть в бурлюковскую организацию „настоящих футуристов“ – вошел как настоящий гилеец. Более того: этот истый поборник и ценитель языковой стихии воссоздал в „Гилее“ нечто вроде культа хлебниковского речетворчества и востоколюбия, а впоследствии подружился с Хлебниковым и был верен бескорыстной дружбе с ним до конца.

Престиж „Гилеи“ благодаря участию в ней Бенедикта Лившица, блестящего эрудита, знатока французской поэзии и апологета многовековой поэтической культуры Запада, в глазах публики повысился, что и требовалось доказать. Без Лившица теперь уже не обходилось ни одно выступление футуристов.

…Бенедикт Лившиц, после того как он, окончив университет, сломя голову ринулся в футуристическую пучину, очутился вдруг на мели: родители отказали ему в помощи, а жить на случайный литературный заработок с замашками сибарита вряд ли было возможно. Но он, перекочевав в Питер, тем не менее жил и даже щеголял, прогуливаясь по Невскому в цилиндре, в новейшем смокинге и в лакированных башмаках. У него не переводились романы со студийками театральных курсов. Бурлюки его, очевидно, поддерживали материально» (П. Карпов. Из глубины).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.