Пушкин и «гекзаметрическая сказочка»
Пушкин и «гекзаметрическая сказочка»
Во второй «масонской тетради» Пушкина (ПД № 835) на л. 54 об.–55 имеется несколько черновых набросков, доставивших немало хлопот издателям и исследователям творчества Пушкина.
Вот эти наброски в том порядке, в каком они представлены в тетради:
1. – Что козырь? – Черви. – Мне ходить…
2. – Кто там? – Здорово, господа!..
3. – Так вот детей земных изгнанье…
4. – Сегодня бал у Сатаны…
В большинстве изданий сочинений Пушкина эти наброски печатают вместе с четырьмя другими, перекликающимися с ними по смыслу, под общим заглавием «Наброски к замыслу о Фаусте». На неправомерность такого объединения указал в 1979 г. М. П. Алексеев и позже – С. А. Фомичев[182].
Однако дать убедительную интерпретацию содержания пушкинских набросков ни тот, ни другой автор не смог. Между тем, если внимательно вчитаться в тексты из тетради ПД № 835, в особенности первого из них, то нельзя не обратить внимания на их сходство с некоторыми местами баллады Гебеля «Der Karfunkel», известной Пушкину по переводу Жуковского «Красный карбункул»[183].
Баллада Гебеля повествует о судьбе деревенского парня Михеля (в переводе Жуковского имя заменено на более, по его мнению, немецкое Вальтер), который любил выпить и играть в карты. За душу Вальтера борются сатанинские силы, персонифицированные в образе традиционного черта, именуемого здесь Зеленым, a с другой стороны, столь же традиционные силы добра – жена и сын Вальтера. Сам Вальтер колеблется, но постепенно все более уступает пристрастию к вину и картам, что полностью отдает его и его семью в руки Зеленого. Последний разоряет семью Вальтера, доводит его до состояния, в котором тот убивает свою жену, гибнут дети. Наконец, в ситуации, точно рассчитанной Зеленым, оказывается вынужденным покончить собой сам Вальтер. Вот как выглядят фрагменты баллады, привлекшие внимание Пушкина в переводе Жуковского.
Первый фрагмент: Зеленый приглашает Вальтера сыграть с ним в карты:
«Я не играю», – Вальтер сказал…
…«Вздор! – возразил, сдавая, Зеленый. —
Мы играем не в деньги, а даром, садись, не упрямься».
У Пушкина:
Ведь мы играем не из денег,
А только б вечность проводить.
(II, 382)
Второй фрагмент: сын хочет отвлечь Вальтера от игры.
У Жуковского:
Вот белокуренький мальчик к окну подошел и стучится.
«Вальтер (кличет он), Вальтер, послушай, выдь на словечко».
Вальтер ни с места. «После приди, – говорит он. – Что козырь?»
Взятку берет он за взяткой…
У Пушкина:
– Что козырь? – Черви. – Мне ходить.
– Я бью. – Нельзя ли погодить?
– Беру. – Кругом нас обыграла.
(II, 381)
«Нельзя ли погодить?» – это слова мальчика, уговаривающего отца остановиться.
Третий фрагмент: мальчик продолжает уговаривать Вальтера отвлечься от игры и выйти к нему.
У Жуковского:
«Вальтер (кличет мальчик опять и пуще стучится),
Выдь на минуту; словечко, не боле». – «Отстань же, не выду;
Козырь!.. туз бубновый!.. семерка крестовая!.. козырь!»
У Пушкина резкий ответ Вальтера дан в развернутой форме:
– Молчи! ты глуп и молоденек.
Уж не тебе меня ловить.
(II, 381)
Что же побудило Пушкина набросать собственный вариант перевода нескольких стихов, уже переведенных Жуковским?
Одной из причин было уже упомянутое негативное отношение Пушкина к ритмико-интонационной стороне переводов Жуковского из Гебеля, в чем Пушкин, между прочим, расходился с большинством своих собратьев-поэтов.
24 декабря 1816 г. на заседании общества «Арзамас» Жуковский читал свой новый перевод из Гебеля – балладу «Красный карбункул». Сохранился шутливый протокол этого заседания:
«Секретарь Светлана <арзамасское прозвище Жуковского> представил членам донесение о своих поступках; и члены уверились, что он приобрел новые великие совершенства, документами сих новоприобретенных совершенств служат: <…>
2-е. Гекзаметрическая сказочка о том, как черт, играя в карты, выигрывает душу; их пр.<евосходительства>, выслушав эту сказочку, сказали в один голос: мы никогда не будем играть в карты! Это непохвально! <…>
4-е. Члены, осыпав различными заслуженными похвалами своего друга Светлану, простерлись к ужину…»[184]
В отличие от арзамасцев, осыпавших Жуковского «заслуженными похвалами», Пушкин, как мы уже знаем, относился к гекзаметрическим опытам Жуковского довольно прохладно. В данном случае он даже попробовал перевести несколько тяжеловесных гекзаметров Жуковского в рифмованный четырехстопный ямб.
Вероятно, определенную роль в поэтическом соперничестве с Жуковским сыграло и собственное увлечение Пушкина картами, желание ярче, рельефнее выразить реальную динамику карточной игры, чем это удалось Жуковскому, который был чужд карточной игре.
В этой связи стоит обратить внимание на еще один фрагмент из баллады «Der Karfunkel». Жене Вальтера перед свадьбой снится вещий сон. Незнакомый прохожий в одежде чернеца предлагает ей выбрать себе образок. Она выбирает, но в руках у нее оказывается не образок, а игральная карта. Трижды она пытается взять образок, и все три раза ей в руки попадают карты – крестовая семерка, червонный туз.
Семь крестов да кровавое сердце; а после… что ж после?
Воля Господня! пусть черный мой заступ меня закопает…
Троекратно вытащенные карты, сочетание семерки и туза, трагический финал карточной игры прочно вошли в сознание Пушкина и проявились спустя много лет:
«Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, – напишет он в «Пиковой Даме», – но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил…» (VIII, 247).
Кстати, такое же условие ставит Зеленый Вальтеру, отдавая ему колдовской перстень с красным карбункулом:
Знай: коль скоро нет денег, ты перстень на палец да смело
Руку в карман – и вынется звонкий серебряный талер.
Но берегися… раз на день, не боле…
Эти, скорее всего, подсознательные ассоциации, может быть, гораздо в большей степени говорят о впечатлении, произведенном на Пушкина балладой Гебеля, чем комплиментарные упоминания о немецком поэте в письмах Пушкина и в статье 1828 г. «О поэтическом слоге» (XI, 73; XIV, 170, 175, 233).
Второй пушкинский набросок «– Кто там? – Здорово господа!» соотносится с текстом баллады Гебеля не столь однозначно, но определенное сходство прослеживается и здесь.
После убийства жены Вальтер и Зеленый переправляются через Рейн. Зеленый ведет своего спутника в стоящий на отшибе трактир:
Входят. В трактире сидят запоздалые, пьют и играют.
Вальтер с Зеленым подвинулись к ним, и война закипела.
«Бей!» – кричат. «Подходи!» – «Я лопнул!» – «Козырь!» – «Зарезал!»
Вальтер проигрывает, пытается обратиться к помощи волшебного красного карбункула, но неосмотрительно нарушает одно из условий Зеленого. С этого момента он обречен окончательно.
У Пушкина этому соответствуют начальные и заключительные стихи второго наброска, причем, как всегда в его переводах и подражаниях, все передано гораздо более сжато и динамично:
– Кто там? – Здорово, господа!
– Зачем пожаловал сюда?
– Привел я гостя…
…
– Я дамой… – Крой! – Я бью тузом…
– Позвольте, козырь. – Ну, пойдем…
(II, 382)
Особенно выразительно это «Ну, пойдем…». В переводе Жуковского эта сцена занимает несколько стихов, от слов «Пора, хозяин уж дремлет» до момента, когда Вальтер бредет вслед за Зеленым «как ягненок вслед за своим мясником к кровавой колоде».
Еще одна особенность: Пушкин не только резко сокращает исходный текст, но преобразует его в соответствии со своими поэтическими представлениями. Уже в первом наброске появляется образ Смерти, подсказанный до известной степени внутренней логикой образа Зеленого. Действительно, образ этот в балладе Гебеля крайне упрощен: его единственная функция – довести свои жертвы до смерти, нравственное содержание их души, то есть то, что как раз в первую очередь интересует, скажем, гетевского Мефистофеля, Зеленому совершенно безразлично. Эту ограниченность образа Зеленого ощутил при переводе баллады уже Жуковский, прекрасно разбиравшийся в демонологии. Жуковский ни разу не называет его ни чертом, ни дьяволом, ни сатаной, а имя, которым сам Зеленый называет себя – Vizli Buzli – переводит как «бука», выводя его тем самым за пределы демонологической иерархии (Бука – фольклорный образ, которым пугают детей: «Чтоб тебя Бука забрала!»). Пушкин не пошел по пути Жуковского и обозначил соответствующий персонаж как «Смерть».
Показательно появление у Пушкина еще одного имени: «докт. Ф.», которое большинством исследователей справедливо расшифровывается как «доктор Фауст». Сходство сюжетной линии двух основных персонажей баллады «Der Karfunkel» – Вальтера и Зеленого – с главными персонажами гётевского «Фауста», незадолго до того прочитанного Пушкиным, очевидно. Однако, судя по всему, Пушкина привлекло не столько сходство, сколько существенное различие этих персонажей. И Фауст, и Мефистофель значительно более многогранные, философски насыщенные образы, чем соответствующие персонажи Гебеля – Жуковского. Мефистофелю, в частности, важно не умертвить Фауста, а одержать над ним нравственною победу. Не удивительно, что Пушкин, который всегда ценил именно многосторонность и глубину образов, и прежде всего их нравственное содержание, постепенно отходит от персонажей Гебеля и обращается к внешне близкому ему сюжету «Фауста». Первоначально, во втором наброске, он объединяет оба сюжета, но уже в третьем и четвертом набросках полностью отходит от Гебеля. Впрочем, и путь, по которому Пушкин пошел в двух последних набросках – посещение подземного царства чертом и живым человеком – чем-то не удовлетворил поэта. Тем не менее, обращение к фаустовской теме не прошло бесследно. Через несколько недель после появления набросков из-под пера Пушкина вышла «Новая сцена из “Фауста”».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.