Глава 10. За стеклянной дверью

Глава 10. За стеклянной дверью

В феврале 1971 года я впервые работала со станком для скота на ферме. Через мой станок прошло около 130 животных. До тех пор мне случалось только смотреть на процесс со стороны. Но на этот раз один из ковбоев не вышел на работу, и трем другим требовалась помощь — поэтому они не возражали против моего участия. Сначала я неправильно установила размеры головного отверстия — и теленок выскользнул наружу. Но в дальнейшем я не подвела ни разу — работала так, словно занималась этим всю жизнь! Вместе с другими работниками я выполняла все обычные операции: клеймение, кастрацию, уколы.

Ковбои на пастбище относились к своей работе с почти детской беззаботностью. Они включали радио и едва не приплясывали под звуки латиноамериканской музыки.

Когда первый теленок выскользнул из станка, мне стало стыдно: теперь из-за моей ошибки другим придется его ловить и тащить обратно. Но трое моих напарников отнеслись к этому снисходительно. Один из них сказал: «Забудь об этом! Такое время от времени бывает с каждым. Ты все делаешь правильно».

К концу дня я безумно гордилась собой. Товарищи-рабочие говорили, что я быстро учусь. «Отлично получается, сестренка! Из тебя вышел бы классный ковбой!» — заметил один из них. Я уходила с фермы, гордая своими сельскохозяйственными достижениями, а еще больше тем, что сумела наладить отношения с ковбоями.

По пути домой я остановилась перед супермаркетом — и вошла. Я не ждала, пока дверь распахнется перед кем-нибудь другим, и не врывалась в магазин, словно за мной гонится стадо быков, — просто вошла, как нормальный человек. Отношения с людьми, думала я, подобны скользящей стеклянной двери. Дверь открывается медленно; к ней нельзя применять силу, иначе она разобьется. Точно так же нельзя давить на людей — тогда ничего не получится. Один неловкий толчок — и все рухнет. Одно неосторожное слово — и погибнут ростки доверия и уважения, на создание которых ушло, может быть, несколько месяцев.

В тот вечер студенты нашего отделения устроили вечеринку, и я пошла туда вместе с остальными. Гости разошлись, и мы с хозяином остались вдвоем. Он заметил:

— Темпл, ты сегодня какая-то другая. И все прочие это заметили. — Я вовсе не другая.

— Ты разговариваешь с ребятами, и, похоже, тебе действительно с нами интересно! — И что же? Он нерешительно откашлялся.

— Ну, это не твой стиль. — Как же я веду себя обычно? Он уставился в пол. Прошла минута, прежде чем он снова поднял глаза.

— Ну, сказать по правде, многие считают тебя холодным и бесчувственным человеком. Некоторые твои замечания на занятиях могли бы отпугнуть и гадюку.

Мне хотелось ответить: «Но это же было до того, как я работала со станком и прошла через стеклянную дверь!» Но я промолчала. Он бы не понял. Я просто поблагодарила за вечеринку и пообещала приложить все усилия, чтобы стать дружелюбной. Возвращаясь к себе в комнату, я обдумывала его слова; и вдруг до меня дошло — это в двадцать-то с лишним лет! — что я не такая, как другие. В младших классах мне казалось, что мои товарищи какие-то не такие; в старших классах я порой чувствовала себя чужой всем вокруг — но только сейчас по-настоящему поняла, что я действительно другая. У меня — аутизм. Я совершенно особенный человек!

В свободное время я по-прежнему работала на ферме. Сперва коровы не особенно меня занимали. Как многие люди в сельском хозяйстве, я смотрела на них как на что-то неодушевленное. Но чем больше я увлекалась работой, тем сильнее менялось и отношение к скоту. Люди, очень милые друг с другом, порой бывали жестоки с животными: били их, тыкали палками, подгоняли ударами. Это меня расстраивало.

Позже у меня появилась возможность устроиться на работу в компанию по продаже сельскохозяйственного оборудования, распространяющую станки и кормушки для скота. В одну из своих поездок я проезжала мимо Бифленда — самой большой на Юго-Западе скотобойни. Я съехала на обочину и долго смотрела на здания бойни — высокие, белоснежные, впечатляющие. Детство и юность я провела в восточных штатах и никогда не видела боен. Мне вспомнились коровы и телята, с которыми я работала на пастбище. Всех их ожидала одна судьба — смерть в аккуратном выбеленном доме, похожем на больницу, с деревянным настилом у одного выхода и множеством грузовиков на стоянке у другого. Словно турист у стен Ватикана, я гадала, что же происходит там, внутри. Я спрашивала себя, позволяют ли люди животным встретить смерть со спокойным достоинством или, может быть, волочат их под топор, осыпая бранью и ударами… Что же происходит за этими белоснежными стенами, из-за которых доносится шум работающих механизмов? Я твердо решила попасть внутрь и своими глазами увидеть, что делается на бойне. Это желание стало моей новой навязчивой идеей — но не такой, как стеклянная дверь. Бифленд был вполне реален. Мне предстояло встретиться с тем, чего страшатся все люди, — со смертью, и попытаться понять, зачем я живу.

Наконец мне удалось попасть в Бифленд — и я была поражена собственным спокойствием. Животные просто поднимались по настилу. Раз! — и все кончено. Наносящее удар устройство вызывало у животных мгновенную смерть. Оно вбивало отводящийся заостренный стержень глубоко внутрь их мозга, несомненно, причиняя им меньше боли, чем они терпят во время клеймения и вакцинации, когда грубые рабочие затаскивают их в станок.

В конце второго года обучения в высшей школе я сменила специализацию с психологии на зоологию. Кажется, вся моя жизнь — от детской любви к верховой езде до увлечения коровами и станком для скота на ранчо тети Энн — обнаруживала именно это призвание. Я по-прежнему подрабатывала продажей станков и потому часто бывала на фермах — в итоге переход к занятиям животноводством на научной основе оказался для меня вполне естественным.

Также естественным было для меня стремление постоянно усовершенствовать свою пресс-машину. Увидев на пастбище станки с гидравлическим управлением и ворота загонов, открывающиеся с помощью воздушного цилиндра, я решила поставить такое же устройство и на пресс-машине. Тогда я смогу, находясь внутри, нажатием на рычаг контролировать силу давления. Изучив современное гидравлическое оборудование для ферм и устройство ворот на сыроварнях, а также некоторые принципы инженерного дела, я смогла установить на пресс-машине воздушный цилиндр и регулирующий клапан. Это устройство сделало машину комфортней в использовании. Давление медленно нарастало и так же медленно ослабевало, и возникающие при этом успокаивающие ощущения «растапливали» любые внутренние барьеры. Сперва это пугало меня. Я чувствовала себя уязвимой.

В дневнике я записала:

Может быть, я боюсь открыть дверь и увидеть, что там, по другую сторону. Ведь когда дверь откроется, я уже не смогу отказаться от того, что увижу! Временами в пресс-машине я чувствую себя, словно дикий зверь, страшащийся любых прикосновений. Сперва я пугаюсь, но постепенно привыкаю к новому ощущению. Это четвертое крупное усовершенствование моей пресс-машины. И каждое усовершенствование помогает мне все сильнее преодолевать тактильно-защитное поведение, отгораживающее меня от остального мира.

Рождество 1973 года я провела в родительском доме, страдая от одного из сильнейших в жизни нервных приступов. Главной его причиной послужила утрата привычной обстановки, что всегда тяжело переносится при аутизме. Другая причина — время года. Не успевало рассветать, как тут же темнело.

Уже несколько лет я жила в Аризоне и занималась привычной работой — и вдруг совсем другие условия, события, обязанности. Я поняла, что рождественские каникулы тяжелы для меня по нескольким причинам: прежде всего, я оказалась на «чужой территории», где я — не хозяйка, а гостья; мне пришлось думать почти исключительно о других и об их нуждах; я оторвана от главного предмета своих интересов — коров, ферм, станков для скота; и пресс-машины тоже нет рядом. Еще один важный фактор — уязвленная гордость. Я опубликовала несколько статей в местном журнале для фермеров — но в Нью-Йорке об этом уважаемом издании никто и не слышал, и мои достижения сразу как-то съежились.

Я поговорила с мамой, и она предложила мне записать свои мысли и оформить их в виде журнальной статьи — статьи обо мне. Она сказала: «У тебя есть выбор, Темпл. Можешь выбрать самый легкий путь — и вернуться в Аризону, а можешь остаться здесь до 27-го — и закончить статью».

Я осталась. Возможно, моя нервозность была отчасти вызвана старыми воспоминаниями. Мама дала мне почитать свои письма к психиатру, вызванные моими школьными проблемами. Меня потрясло, насколько ненормальным бывало временами мое поведение и как беспокоились обо мне родители. Из писем я узнала, что родителей заботило, смогу ли я вообще вести обычную жизнь.

Как правило, приезжая к матери в Нью-Йорк, я не испытывала нужды в станке, первые модели которого хранились в квартире; но шли праздники, и мне становилось все хуже. Казалось, вся моя энергия уходит на то, чтобы не допустить нервного приступа «по полной программе». Меня обуревал страх: казалось, что я стремительно откатываюсь назад. Наконец я решилась использовать старый фанерный станок; хоть он и показался мне очень неудобным (как-никак первая модель), но все-таки помог мне немного расслабиться. Некоторые относились к моему станку с подозрением, но для меня он выполнял две полезные задачи: во-первых, обеспечивал стимуляцию, столь необходимую при аутизме, и давление со всех сторон, помогающее мне расслабиться; во-вторых, его мягкое, «теплое» и удобное давление помогло мне научиться получать и дарить любовь.

После чтения писем и других свидетельств о моем прошлом я разговаривала с мамой. Мне хотелось обнять ее и сказать, как много она для меня значит.

В эти семь «домашних» дней я поняла, как важны для меня коровы, пастбище, станки для скота — все, по чему я так скучала в Нью-Йорке. Я знала, что увлечена животными, но до этой поездки домой не понимала, насколько сильно.

После праздников я вернулась в Аризону и снова увидела пастбища и Бифленд. Я обнаружила, что стала лучше понимать животных и больше сочувствовать их страхам и тревогам. В наше время многие скотопромышленники замечают, что доброе, гуманное отношение к животным не только положительно сказывается на нравственности рабочих и их отношении к себе, но и приносит денежную выгоду. Так, мясо травмированных животных не может употребляться в пищу людьми, а свинина от свиней, испытывавших при жизни постоянный стресс, проигрывает в качестве.

Я писала в дневнике:

Я кладу руку на спину животному, ожидающему своей очереди в Бифленде, и чувствую его нервозность. Иногда прикосновение его успокаивает. Некоторые считают, что нет смысла по-доброму обращаться с животными, которых все равно через несколько минут ждет смерть. Ответ прост: представьте, что ваша бабушка умирает в больнице, и врач говорит: «Ну, она все равно не выживет — ее можно выкинуть на улицу». Как вам это понравится?

Вернувшись к работе, я обнаружила, что обращаюсь с находящимися в станке животными мягче, чем раньше. Некоторые ковбои запихивали голову коровы в отверстие силой или слишком энергично сдавливали ее стенками станка. Но один добрый ковбой, Аллен, научил меня распознавать чувства животного и работать быстро, но не грубо, не причиняя корове боли. Для хорошего оператора станок — как продолжение собственных рук. Я заметила, что когда я спокойна, то и животные мечутся меньше, чем обычно. Очевидно, они чувствуют напряжение человека.

Однажды в Бифленде я управляла специальным загоном, в котором умерщвлялись коровы, и убила около 20 животных. К этой работе я испытывала смешанные чувства, однако оставалась достаточно спокойной. Но вечером, вернувшись домой, не могла заставить себя рассказать, что работала на бойне. В течение нескольких минут я чувствовала себя в роли апостола Петра у врат коровьего рая. Но постепенно я поняла, что для умелой работы на бойне необходимо не только техническое мастерство, но и любящее сердце. Как ни парадоксально это звучит, там я училась любить.

В следующем году я перешла на работу в крупную компанию по производству и продаже животноводческого оборудования, проектирующую более гуманное оборудование для боен. Мне удалось получить контракт на поставку нашей продукции для Бифленда. Построить для животных «лестницу на небеса» значило для меня больше, чем просто установить в помещении стальную дорожку. Наши работники, и я в том числе, отдавали этому проекту все силы. Временами вспыхивали ссоры, но по окончании работы мы стали ближе друг к другу, чем раньше.

Постройка «лестницы» вызвала у меня немало мыслей. Я начала понимать, как драгоценна жизнь. Я размышляла о смерти и чувствовала себя ближе к Богу. Он дает нам власть над животными и позволяет использовать их в наших целях; однако теперь я лучше, чем когда-либо, понимала, что животные — тоже Его создания и заслуживают уважения.

Однажды моя подруга и соседка по комнате, слепая девушка, пришла на комбинат вместе со мной. Она дотянулась до стенки станка и прикоснулась к боку коровы. Потом она записала следующее: «„Лестница на небеса“ посвящена людям, которые хотят понять смысл жизни и не страшиться смерти. Научившись уважать животных, ты научишься уважать и людей. Касайся, Слушай и Помни».

Свои чувства к животным я описывала в дневнике так:

Я протянула руку к станку и погладила бычка по спине. Мне было жаль его, и он, наверно, это почувствовал — стал не так бояться. Через несколько секунд он превратится в груду мяса, а его неповторимая сущность вернется к Богу. Так устроен мир: одни должны умирать, чтобы продолжалась жизнь других. Я чувствовала такие близость и уважение к этому бычку, каких не испытывала никогда раньше.

В какой-то момент я осознала: чтобы научиться понимать не только разумом, но и сердцем, я должна сама убить животное. Избегать этого последнего этапа — значит бежать от реальности. Тем не менее поначалу мне было страшно подняться на платформу и самой совершить умерщвление. Однако за последнее время в оборудовании скотобоен достигнут большой прогресс: оно стало легким в обращении и безболезненным для животного.

Люди обладают разумом, позволяющим им сознавать последствия своих действий и их значение. К уходу из жизни любого живого существа следует относиться с уважением. Может быть, полученный опыт поможет мне более полно понять смысл моего собственного существования. Чтобы достичь этого, мне нужно научиться убивать животных и в то же время относиться к ним с уважением и нежностью.

Убийство — неприятный акт; но неприятное и приятное суть две стороны всего, что совершается в природе. Если вы теряете уважение к животным, процесс убийства вырождается в конвейер или вы сами становитесь бессмысленно жестоки. С другой стороны, многие люди стараются не замечать того факта, что животных приходится умерщвлять.

Человек, научившийся уважению к животным и растениям, которые мы культивируем и употребляем в пищу, уже сделал первый шаг на пути к осознанию смысла жизни. Говорят, что фермер близок к земле. В современном технологическом обществе многие утеряли эту близость. Их ценности стали тривиальны…

Я выражала свое уважение к животным, гладя и подбадривая их. Дрессировщики быков на родео постоянно к ним прикасаются, причем очень решительно. Специалисты установили, что легкое прикосновение вызывает у животного тревогу, а твердое и решительное — успокаивает его. У пациента, находящегося в коме, при прикосновении к нему другого человека снижается кровяное давление. Я укротила двух быков-полукровок, Брахмана и Хирфорда, тем, что помещала их в станок, а затем гладила.

Исследования на обезьянах и свиньях свидетельствуют, что при поглаживании эти животные становятся спокойными и кроткими. Приятная тактильная стимуляция поднимает уровень эндорфинов у цыплят. Тактильная стимуляция действует благотворно на всех детей, но аутичным детям она просто необходима. Преодоление тактильно-защитного поведения во многом напоминает приручение животного. При первом прикосновении животное пугается и отскакивает. Постепенно оно учится принимать ласку и в конце концов начинает ею наслаждаться.

Так и у меня постепенно возникали «более нормальные» эмоциональные связи с людьми. Однажды Лорна Кинг попросила меня покатать на карусели в парке аттракционов семилетнего аутичного мальчика: она знала, что я, как и он, наслаждаюсь интенсивной вестибулярной и тактильной стимуляцией. После этого я записала в дневнике:

…Я совершенно забыла о самой карусели: думала только о Джимми и о том, чтобы он не испугался. Я обняла его и прижала к себе. В этот миг все мои барьеры рухнули, но поняла я это только после катания, и испытала небольшой шок оттого, что настолько приблизилась к другому человеку. До сих пор подобные эмоции вызывала у меня только машина; катание на карусели с Джимми заставило меня думать о другом человеке и отвечать на его невысказанные чувства. Если бы он испугался, кто, кроме меня, поддержал бы его и ободрил?

Так фикс-идея превратилась в дело всей моей жизни — создание гуманного оборудования для животноводческих ферм. В животноводческой индустрии наука о питании и выведении новых пород достигла пока гораздо больших успехов, чем наука о поведении животных и обращении с ними.

В высшей школе я написала диплом, посвященный устройству станков для скота. Это был один из первых в Соединенных Штатах проектов, содержащих исследование того, как ведут себя животные на фермах. Моя работа по поведению скота и обращению с ним стала пионерской в этой области. Преподаватели колледжа, чьи научные интересы лежали в области ветеринарии и правильного питания, не понимали, что здесь вообще исследовать. Их непонимание подхлестнуло мою склонность к фиксациям и дало мне дополнительную мотивацию для занятий в данной области.

Определенная степень «упертости» необходима для достижения любой цели. Иначе я могла бы сказать: «Ну и черт с ними, напишу что-нибудь такое, что понравится преподавателям». Для человека нормально увлекаться любимым делом, просто при аутизме эта тенденция многократно усиливается.

После защиты диплома я опубликовала в различных изданиях около 100 статей и заметок, посвященных обращению со скотом в индустриальном животноводстве и при домашнем его разведении.

Став взрослой, я преодолела многие аутистические тенденции. Разумеется, я больше не страдаю непроизвольным мочеиспусканием и не кидаюсь на собеседника с кулаками, если он говорит что-то неприятное. Однако многое в жизни дается мне тяжелее, чем другим. Во время проходившей в Вене Европейской конференции исследователей в области мясной промышленности я была смущена и раздосадована тем, что не могу говорить по-немецки. Я как будто вернулась в годы детства, когда мои коммуникативные способности ограничивались одним-двумя словами. Заблудившись в незнакомом городе, я с трудом удерживалась от рыданий. Делая доклад, я испытала такой стресс, что у меня начался опоясывающий лишай, сопровождавшийся болезненным воспалением нервных окончаний. Можно сказать, что взросление сглаживает аутистические черты, но все же не позволяет избавиться от них полностью.

И все же я выступила со своим докладом перед учеными, съехавшимися в Австрию со всего мира, и он заслужил специального упоминания как один из лучших четырех докладов, представленных на конференции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.