Не хлопайте дверью

Не хлопайте дверью

Январская встреча проходила в ЦУПе. В Москве трещали двадцатипятиградусные морозы, а радио Франции сообщало о небывалых наводнениях. Затоплены многочисленные низины долины Луары, в Париже вода поднялась до предельных отметок, проезд по набережным воспрещён.

На этот раз мы выступаем в ослабленном составе. Володя Зиновьев и Владлен Вишнеков на космодроме, участвуют в подготовке «Бурана» к полёту. Всё дело в том, что опекаемая ими французская аппаратура не прошла прошлых испытаний. Аппаратура – квинтэссенция мысли, итог труда. В ней много тонкостей и своих особенностей, присутствующих до поры до времени в головах. Конечно, нормальная, подготовленная документация обязана все отразить. Но часто работают по предварительной документации и в условиях острого дефицита времени. Ты словно движешься не по эстакаде, а по канату.

Встречаем у входа Патрика Обри в знакомой белоснежной куртке, из кармана ее торчит «лыжная» шапочка, и Жэфа Звиллинга с неизменной трубкой и непокрытой головой. На наши вопросы: «Са ва? Нон проблем?» Патрик Обри ответил «чуть-чуть» и, вздохнув, добавил: «чуть-чуть проблем».

Сначала экскурсия. Гости увидели с балкона главный зал Центра управления полетом. Станция «Мир» пролетала в это время над стоящим в Атлантике кораблём. Связь шла через него, спутник «Молнию», в динамиках ЦУПа звучали бодрые голоса Манарова и Титова. Однако нам прохлаждаться некогда, уединяемся в выделенной нам комнате за полированным столом, на который мысленно вываливаем грудой проблемы.

Ещё не закончились квалификационные испытания, и есть опасения, что стержни раскрывающейся конструкции не выдержат перегрузок при ударах на выведении и на орбиту будет доставлен углепластиковый лом.

Другой удар придётся по поручням при раскрытии «ЭРЫ». Когда конструкция раскроется, реактивная сила прижмет поручни станции, а затем последует рывок, и с полутонным усилием конструкция дёрнет поручни, для этого не предназначенные.

Станция «Мир» уже летала, когда был задуман этот эксперимент. И отыскивая для конструкции «ЭРА» место на её внешней оболочке, остановились на поручнях между рабочим и переходным отсеком, обычных поручнях, по которым, хватаясь за них руками, по сути дела «на руках», ходят снаружи космонавты.

Когда нагрузки приближаются к предельным, последствия непрогнозируемы. Такого рывка, мы честно говоря, от французской конструкции не ожидали. Мы были приучены, что даже обычные двери во Франции не хлопают, а снабжены специальными пружинами, исключающими удар. «Не хлопайте дверью» – правило, справедливое и для станции, и в этом мы не пойдем на уступки, хотя понимаем и французских коллег – конструкция «ЭРА» уже на выходе, завершаются квалификационные испытания, любая пустячная переделка – проблема. А как быть?

Мы предлагаем уменьшить удар, растянув время воздействия, ввести амортизаторы, вспоминаем вагонные буферы, смягчающие удар. Нам отвечают: да, разумеется… да, конечно… По технике, как говорится, всё понятно, но как уложиться в оставшийся срок?

Мы говорим, обсуждаем, а всё внутри тебя подрагивает от заданного ритма: успеть, успеть. Встречи теперь проходят в помещении КИСа – контрольно-испытательной станции Института космических исследований. Идет приёмка аппаратуры. Время от времени звонит телефон, говорят специалисты из Франции с прибывшими к нам коллегами. А нам некогда: распаковывается аппаратура, собираются электрические схемы, на столах расставляются испытуемые блоки и контрольные приборы. Начинается приёмка, она идет по инструкции, но неизбежен разговор:

– … А почему это включение не записано?… Вы держите его в голове? Очень хорошо… Нет, пока не запишем, дальше не пойдем… и результат здесь не тот… Вас поняли, но так дальше не пойдет… Нет, всё должно быть однозначно записано. Мы можем не принимать… Ну, ладно, запишем и действие и результат… мы понимаем, что вам всё понятно, но нужно четко записать.

Мешает и то, что нет Зиновьева, и дополнительным кроссвордом всё, что у них со Звиллингом в головах. Не хватает переводчиков, но главное – не хватает времени. За круглым столом идет обсуждение «ЭРЫ», торопимся, ведь главный специалист по «ЭРЕ» с французской стороны уезжает завтра, и мы должны не только всё взаимно понять и согласовать, но и обязательно занести в протокол. Нам так мешает теперь установленный порядок. Обед: мы готовы к нему, но ждём непременного сопровождающего, в столовую мы обязаны ходить именно с ним. Конец рабочего дня определяется прибытием автобуса, который доставляет французов в отель.

Звонит нам Вячеслав Волобуй, из тех, что рядом и сверху, и в стороне, человек-вол. Я все-таки – книжный человек и часто оглядываюсь на литературу. У Хемингуэя, помните: у волов «покойная жизнь. Они всегда молчат и трутся возле быков».

В каждом деле – свои волы. У нас есть тоже свои. В силу разных обстоятельств они или отошли от проекта, или не подошли к нему. Но они рядом, и всё зависит от их культуры – одни стали сторонними наблюдателями, другие превратились в активных критиков, полагая, что недостатки проекта подчеркнут их собственную необходимость.

Вячеслав напоминает мне следователя сталинских времен, любыми средствами добивающегося «момента истины». Времена переменились, но это не смущало его, и он смотрел, как прокурор, у которого до знакомства с делом заготовлен обвинительный приговор.

Итак, наш человек-вол звонит и требует, чтобы мы всё бросили и ехали тотчас в Институт медико-биологических проблем обсуждать общие вопросы. Не понять этому чиновнику, находящемуся, как правило, вблизи начальства и вдалеке от дел, что самое главное здесь, при аппаратуре; и если с ней не успеем, то все самые общие и высокие обсуждения будут ни к чему. И нет с человеком-волом у нас общего языка. Ему важней указания свыше, а нам, как говорится, семь бед – один ответ. Вот тут сегодня наш редут, но жаль, искренне жаль, что мы не находим общего языка.

Уехал Обри, остался Терион. На лабораторных столах эпицентр встречи – испытания управляющего блока «Серком» с аппаратурой «Эркос», «Церце», «Образцы». К сожалению, первый блин комом: электрическая заглушка, имитирующая выносной блок «Образцов», не работает. Специалисты из Франции берутся за её восстановление. Ах, сколько приборов сгорает при испытаниях впопыхах от этих экстренных действий.

Академик Сергей Павлович Королёв, в минуты ответственных испытаний, как правило, оказывавшийся в цехе, всегда требовал написать программу действий хотя бы на одном листке (ведь пишут – думают), а то опережающие голову руки нередко доводили до беды. Такие случаи бывали, но присутствующий Королёв готов и покарать и защитить. А здесь мы сами по себе, и вся ответственность на нас, и обстановка помех: скверно, когда тебе грозят.

Атланты двадцатого века – бюрократы по призванию. Талантами их создается нетленный образ, что на плечи их взвален груз деловой ответственности и безопасности страны. Они обычно отыскивают узкое место и начинают его пережимать. И всё, нет сил дышать; страдают, как правило, самые беззащитные – работники, руки которых заняты, и не отмахнуться, не отогнать.

Бюрократы в хорошем смысле очень нужны, но до тех пор, пока они заинтересованы не бороться, а помогать, и когда они не вверху, а внизу. Так велико ещё вязкое сопротивление среды.

Чем удивительны классики. Всё они предвидели. Все описали век назад. Вспомните Салтыкова-Щедрина. «…В это время около нас остановилось ещё два собеседника. По внешнему виду это были два канцелярских политика, но не из высших, а так, второго сорта.

– Ну-с, как-то вы с новым начальством служить будете? – спросил один.

– А что?

– Как „что”! да ведь, чай, новые порядки, новые взгляды… всё новое!

– А мне что за дело?

– Как же не дело! велит писать так, а не иначе… небось, не напишете?

– Напишу.

– Чай, тоже неприятно!

– Ничего тут неприятного нет, потому что совсем не в том дело.

– Да в чём же?

– А в том, во-первых, что я могу написать разно; могу написать убедительно и могу написать неубедительно… Во-вторых, неужто вы так наивны, что думаете, что эти дела обделываются между начальством? Нет, эти дела обделываем мы!

– Как так?

– Очень просто. Я напишу проект точь-в-точь такой, как приказывает начальство; от нас он идёт на заключение к г. X. Я тотчас еду к Семёну Иванычу, который к своему г. X. находится точь-в-точь в таких же отношениях, как я к своему, и говорю: „Семен Иваныч! к вам поступает наш проект, так уж, пожалуйста, вы его разберите!” – „Хорошо”, – отвечает мне Семён Иваныч, и действительно, через месяц проект возвращается к нам, разбитый в пух на всех пунктах».

И у нас так. Можно всё дело вдруг затормозить невинными распоряжениями. Можно потребовать вроде и нужное, но не в такт. Слава Богу, в ракетно-космической области работают больше умные люди, и скоро всё устанавливается на свои места. Но все-таки есть мешающее. Оно и в стоящих рядом, смотрящих со стороны. Они готовы советами, окриками, торможением попавших на их столы документов – пустить дела на новые круги.

Но есть у нас собственная палочка-выручалочка, Антивий. К нему не часто обращаешься, а только, если нет уже сил бороться и лезет нечисть из углов. Зову Антивия. Приходит он (или, как у Гоголя, приводят его. «Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли»). Поднимите мне веки, и нечисть врассыпную.

Похоже и у нас. Негативное накопилось. Нас вызывают на ковёр. Нет сил бороться. Потерян иммунитет. Иду к своему повседневному начальству: так, мол, и так…

– Когда совещание?

– Поутру. Завтра. В девять.

Тут же мой шеф (назовём его Антивием) звонит Триеру.

– Не могу ли сейчас к тебе зайти? Да, по поводу «ЭРЫ». Завтра не знаю. Могу сейчас. Хорошо.

В кабинете Триера – он и главный проектант по станции. Кто-то из них гонит на нас теперь девятый вал. Всё теперь и выплёскивается, и становится ясно, что просто гонят волну с пеною сверху. Дружно склонились друг к другу четыре головы. Легко разобраться в узком кругу. И вот давление спало. Воздух выпущен, и на утро ожидавшие цирка были разочарованы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.