— 1972 — Диссертация -

— 1972 — Диссертация -

Итак, после целого ряда счастливых совпадений, я попал туда, где было самое удачное место для апробации научных результатов работы, моих научных "успехов". Здесь в ИПУ АН СССР работа получила окончательную доводку, шлифовку, здесь я почувствовал себя в доброжелательном окружении специалистов моего профиля. Здесь я познакомился и на несколько лет попал в орбиту влияния, я бы сказал, нестандартного по любым меркам человека.

Сухой, сдержанный, всегда, по-спортивному, подтянутый, в его фигуре не было ничего лишнего, даже прическа у него (очень коротко подстриженные волосы) была по тем временам необычной, "не санкционированной". Аскетический вид "ГП", как его все называли за глаза, производил надолго запоминающееся впечатление. А короткое "ГП" соответствовало краткости его высказываний, всегда очень точных определений, о чем бы ни шла речь. Необычайной работоспособности, доктор технических наук Георгий Петрович Катыс, крепко взял меня в оборот, и моя работа как-то зазвучала "на тон выше", приобрела даже другой смысл, о котором я ранее не догадывался. Работать с ним было и продуктивно и интересно, а кроме того, он стал фактически моим "микрошефом", причем он сделал это просто и совершенно бескорыстно. Так же, без всяких колебаний, он еще согласился быть моим "внешним" оппонентом на защите. Он вообще стремительно принимал любые решения и не менял своей точки зрения уже надолго, если не навсегда, и не прощал малейшей оплошности, неточности в работе.

Георгий Петрович возглавлял в это время, к тому же, отряд космонавтов-ученых от Академии Наук СССР, и с мая 1967 года готовил этот отряд в Центре подготовки космонавтов к полетам. Сам "ГП" уже несколько лет ожидал "своего звездного часа" — выйти в космос со своей научной программой, со своими техническими решениями и оригинальным оборудованием.

Внутреннего оппонента назначали в ВЦ-4, в этом армейском научном центре, который был тогда под началом приемного сына Сталина, генерала Сергеева ("Артема") и в "генеральском" совете которого было что-то не то семь, не то восемь академиков. Как это у них устраивалось, я не знал, но согласование всех вопросов для прохождения через Ученый совет было делом моего Чембровского Олега Александровича и подполковника Самойловича Георгия Владимировича, самых образованных, в широком смысле, и интеллигентных из встреченных мною за долгие годы военно-технических "спецов". Им можно было доверять, они безусловно хорошо знали "кухню" института. В то время в армии еще можно было встретить офицеров-интеллектуалов, и работа с ними доставляла большое удовлетворение.

Я уже прошел через острое обсуждение своей работы в подразделении академика Петрова Бориса Николаевича, что-то вроде "предзащиты", заручился официальным согласием Георгия Петровича на оппонирование и со спокойной совестью, оставив первый вариант диссертации в ЦНИИ-45, уехал передохнуть домой, в Тбилиси, где еще предстояло сдать обязательный "кандидатский минимум". Самое тяжелое оказалось впереди.

Если на изложение работы, ее печать и подготовку иллюстраций к ней я потратил всего несколько месяцев, — к лету уже все было подготовлено, — то ее "правильное", с точки зрения начальства "ВЦ", оформление длилось до следующего 1972 года. Я не помню, сколько раз мне пришлось из Тбилиси прилетать в Москву на всякие "добавления", переделывания, изменение терминологии, а главное оформление "плакатов" для иллюстрации работы на защите. Спасибо, надоумил меня Самойлович "дать в лапу" чертежникам в одном из отделов института, что сразу же и продвинуло вперед эту часть программы и обеспечило, как и оказалось позже, безукоризненное, с точки зрения учёных — "генералов", представление материалов на суд "Совета".

В самом начале 1972 года, уже из Тбилиси, я разослал по "спецпочте" для отзывов требуемое число авторефератов в организации, по рекомендованному списку через "первый отдел". Надо было ждать из Бабушкина "бумаги" с назначением сроков и вести бесконечные телефонные переговоры, "выколачивая" отзывы из нерадивых коллег, соратников по направлению. Здесь сказалось преимущество закрытой защиты — число авторефератов и отзывов по ним было минимизировано "секретчиками" до нескольких единиц, кажется, достаточно было получить шесть.

Чем ближе подходило время "Ч" (у меня оно было связано с Чембровским), тем все более остро я ощущал, что вся моя затея с защитой диссертации будет только тогда иметь смысл, если работа, сможет стать началом новой страницы моей деятельности. Я все более убеждался в том, что мое направление расходится с представлениями обновленной дирекции о дальнейших путях института. Институт "распухал" количественно, появлялись немыслимые, с моей точки зрения, новые направления работ, деньги, которые зарабатывал мой коллектив хоздоговорной тематикой, исчезали, проглатывались другими подразделениями.

Надо быть справедливым — мне никто внутри института не мешал делать свое дело, но работа стала выпадать из общей тематики, у нее был точно очерченный профиль, который уже не устраивал новое руководство. А меня не устраивало то, что моя работа значительно продвинулась и требовала все большего финансового обеспечения, людей, специалистов высокого уровня, новейшего оборудования, которых в институте уже не хватало.

Стали уходить по разным мотивам старые кадры института — уехал в Москву "на повышение", заместитель "Вовы" — Букреев Игорь, строить "советскую кремневую долину" в Зеленограде уже в качестве заместителя министра МЭП. Алик Гачечиладзе приступил к созданию в Поти биологического подразделения Института, исчезало квалифицированное "среднее звено", они уходили на более высокие ставки нового, только что открытого Института микроэлектроники ("МИОН") рядом с моим домом в Дигоми. Возникало ощущение образовавшейся пустоты, "оголились тылы", исчезала опора из друзей и соратников. Для выполнения тех работ, которые проводила моя лаборатория, за которые выплачивались институту немалые деньги, мне предлагались сотрудники, не отвечающие требованиям поставленной задачи. Деньги проедались, необходимое оборудование отсутствовало, впереди можно было разглядеть тупик. Надо было переосмыслить свое будущее, сделать прогноз, понять, что для меня важно с точки зрения дальнейшего развития моего, вполне сложившегося, направления — волоконно-оптических преобразователей, волоконной оптоэлектроники, волоконной оптики. И меня совершенно не устраивала моя личная жизнь — это был кризис в отношениях со всем моим окружением.

Прибавилось к моему настроению, к моей оценке внутренней, институтской атмосферы, еще и общее настроение в космическом сегменте научно-технических работ страны, притягивавших долгие годы и меня лично и институт в целом. Урезалось финансирование этого направления, надо было спешить с подведением итогов, получить какой-нибудь ощутимый результат своих долговременных усилий, хотя бы в виде защищенной диссертации.

Привлекательность работ в этой сфере уже вызывала у меня сомнение. Космический престиж страны падал, все меньше и меньше удавалось отечественной прессе и другим СМИ того времени обосновать тезис о "ведущей роли СССР" в деле освоения космоса. Достаточно привести такие цифры, как суммарный налет в часах космонавтов СССР и астронавтов США — 629 у нас и 3215 у "них". Вместе с этим падал и мой личный энтузиазм.

Грустные итоги анализа "наших достижений" в эти годы подвел в своих воспоминаниях мой "микрошеф" Георгий Петрович Катыс:

"Разрушался искусственно созданный правящей элитой виртуальный портрет Советского Союза……этот информационный портрет уже давно не соответствовал реальной действительности.

… 14 раз стартовали американские корабли в космос за три последних года до полета на Луну и только четыре раза — советские. В 1966 году не было выполнено ни одного космического старта в СССР. В 1967 только один, который завершился трагически — гибелью космонавта Комарова. В 1969 слетал на трое суток в космос полковник Георгий Береговой, ставший через три дня после полета на КК "Союз-3" генералом, а еще через день дважды Героем Советского Союза. Хотя известно, что программа полета была

фактически сорвана, так как основную задачу полёта — стыковку с беспилотным КК "Союз-2", выполнить не удалось. Вся программа ручного пилотирования и стыковки была провалена, а вскоре и свернута. А в это же время космический корабль "Аполлон-8" с 

тремя астронавтами на борту сделал 10 оборотов вокруг Луны и благополучно вернулся на Землю.

Советская лунная программа Л-1, к великому сожалению, провалилась. Это было особенно неприятно наблюдать на фоне больших успехов американской лунной программы, завершившейся высадкой на поверхность Луны американских астронавтов.

"Старт 21 декабря 1968 года пилотируемого КК "Apollon-8", совершившего облет Луны с выходом на луноцентрическую орбиту, бесславно похоронил советскую программу облета Луны. В процессе реализации этой нашей программы были потрачены огромные средства и было выполнено 13 запусков беспилотных кораблей 7К-Л1…

Причин развала нашей Лунной программы было много, но главная причина, по моему мнению, заключалась в том, что непомерная финансовая нагрузка, которая налагалась этой программой на экономическую структуру нашей страны, оказалась чрезмерной. В то же время, в такой значительно более богатой стране как США, подобная финансовая нагрузка оказалась вполне приемлемой и даже нормальной. Тогда в США на космос тратили в несколько раз больше средств, чем в СССР" (Г. П. Катыс, "Моя жизнь в реальном и виртуальном пространствах — записки академика", гл.6, изд-во МГОУ, 2004).

Но — "делай, что должно…". Все начатое надо было заканчивать. В Тбилиси уже начиналось апрельское лето, из Бабушкина прислали сообщение о дне и часе защиты, подоспели уже и отзывы, а я успел еще в феврале "доложиться" в Москве на улице 8-го марта в РТИ, который вытупал в качестве "головного" предприятия по защите. Опять я "оседлал" ТУ-104 и вылетел в Москву, в который раз…

12-го мая, утром я позвонил Георгию Петровичу, взял такси, заехал за ним и, часа за два до назначенного времени, мы уже пролетели мимо ВГИКа, потом проскочили платформу Северянин и стали поворачивать на город Бабушкин. И тут, как положено во всех детективных историях, мотор заглох, машина остановилась, а шофер, выйдя из машины и поколупав что-то под капотом в моторе, сказал, что "машина дальше не пойдет". Да…

До назначенного времени защиты оставалось чуть более часа, все рушилось. Минут пятнадцать я размахивал в отчаянии руками, ловя "попутку", пока кто-то не подвернулся. Мы заскочили в подвернувшиеся разбитые "Жигули", посулив приплатить за скорость. Хорошо, что я шел вторым на совете, передо мной защищался Д. И. Козлов, в то время уже ставший главным конструктором Куйбышевского филиала ЦКБ (завод "Прогресс), так что мне удалось немного, уже за проходной, отдышаться после вынужденных бегов.

Далее все проходило как во сне, и после защиты, мне уже все было ясно. Этот этап моей жизни закончен. Надо было думать о будущем…

Вспомнил еще один, чисто "советский" эпизод, отражающий дух того, именно, 1972 года, и мое желание после защиты отпраздновать "результаты голосования" Советом, которые превзошли мои ожидания.

Не знаю точно, когда началась новая "кампания по борьбе с…", но в этот год уже действовало постановление ВАК СССР о запрете банкетов "по случаю защиты диссертаций". Это постановление было доведено до сведения администраторов ресторанов, но обойти его, как и все другие нелепые советские законы и постановления, было просто. Я заказал "празднование моего дня рождения" в ресторане гостиницы "Россия" и успокоил тем самым всех участников этого "преступления". Все прошло по-семейному, строго и спокойно. На высоте был мой старый приятель, еще по Минску, Роман Филиппов, уже снявшийся в фильмах "Девчата" и "Бриллиантовая рука", был сдержан в остротах "ГП", мои "полковники" из Бабушкина успели переодеться в "цивильный костюм" и радовались жизни вместе с Мишей Вентцелем, поддержавшим славные армейские традиции по части выпивки. Стол был почти грузинский, в частности, еще и потому, что отсутствовали женщины. На другой день я уже улетел в Тбилиси. Был месяц май…

Ближе к зиме, я уезжал из Тбилиси так же, как и приехал сюда пятнадцать лет тому назад, с единственным чемоданом. Нет, еще в руках был новый портфель, подаренный мне мамой, так как ей казалось, что теперь я, кандидат наук, обязан иметь "приличный портфель". В руках — нехитрые пожитки, в душе — относительное спокойствие, в голове мысль, что "кривая вывезет", я устремлялся куда-то вперед, как мне казалось, оставляя позади многих близких и не очень близких людей, тех, кого я любил и тех, кто, может быть, любил меня. Это было так, как будто у меня отпуск, и я уезжаю на отдых, например, на Рижское взморье. Мне даже не могло придти в голову, что я покидаю свою Грузию, а такой она уже стала для меня, покидаю, тем более, навсегда. Я настолько пропитался здесь духом свободы, солнечным светом, всеми запахами и настроениями этого края, что с трудом представлял себе возможность жить где-нибудь в другой стране.

И все таки я уезжал, мне нужно было время, чтобы прошла горечь первого поражения, которое я перетерпел от судьбы, но следы той напасти еще не исчезли, нужно было время, которое, как известно, все лечит… И еще тревожила и не поддавалась никакому разумному решению ситуация с дочерью. Мне хотелось забрать ее, но куда? Это ее город, это ее место, лучшего я пока не знаю. Привычка видеть и слышать ее было моей постоянной радостью, но я уходил в пустоту, в неведомое мне окружение. Я не мог рисковать ее будущим, которое только здесь могло у нее быть. Я уезжал, но мне казалось, что этот отъезд только на время — вот устрою какие-то свои дела, что-то сделаю, в чем-то определюсь, пойму, что мне дальше в этой жизни нужно, и вернусь в каком-то другом качестве, с другими мыслями, с другим настроением. Может быть, и здесь все как-то образуется…

Одновременно меня наполняло ощущение свободы и радость предстоящих новых поворотов в судьбе. Я внутренне готовился к "дальнему плаванию", еще не понимая куда, зачем, но чувство новизны заставляло сердце учащать свои удары, в кровь вливалось желание двигаться, ехать, лететь, плыть куда-нибудь — старое, давно мной не востребованное чувство, долго спавшее в глубине моей души… Я снимался с якорей…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.