Бусинка шестая – Велик
Бусинка шестая – Велик
Вероятно, у каждого из нас в детстве было заветное желание. Моей светлой мечтой был велосипед. Вначале – трёхколёсный, а чуть позже – в классе пятом-шестом – настоящий, двухколёсный. Нет, не «ПВЗ»1: тот был слишком «взрослым» для меня, да к тому же и чрезвычайно дорогим – пятьдесят два рубля. Об этом не могло быть и речи. Меня вполне устроил бы «Школьник» или – на худой конец – «Ласточка». Правда, последняя, считалась «дамской» моделью, ввиду отсутствия передней рамы, но с другой стороны, это даже было, скорее, её плюсом, поскольку избавляло нас – низкорослых юнцов – от мучительных попыток, запрокидывать свои короткие ноги через высокую раму «взрослого» велосипеда. И по цене, второй тип «великов» был гораздо привлекательней – что-то, около 35 рублей. Однако и такая сумма, по тем временам, представлялась довольно внушительной для бюджета среднестатистической советской семьи.
Особенно, если учесть, что нас у родителей было пятеро. Тут уж, моим родителям, волей-неволей, приходилось придерживаться мудрой и осторожной политики, во избежание всевозможных обид со стороны остальных членов семьи, что выглядело вполне справедливо. А потому, рассчитывать на столь щедрый подарок, я мог лишь гипотетически, в своих самых смелых и невероятных фантазиях. Это выглядело примерно так же, как чуть позже, я вычитаю в книжках по астрономии: да, есть далёкие галактики, да, существуют в них звёздные системы, подобной нашей, и даже, очень возможно, имеется жизнь на какой-нибудь из этих далёких планет, но вероятность контакта настолько мала…
Словом, шанс был невелик, однако, именно эта слабенькая надежда, удивительным и непостижимым образом перевешивала всё остальное. Тем более, что мои мягкосердечные родители, не желая расстраивать ребёнка, дипломатично уклонялись от конкретного ответа, не говоря ни «да», ни – «нет». Это ещё более распаляло детское воображение: образ «золотого тельца» на двух колёсах, прочно засел в моём сознании. Велосипедом я грезил целыми днями и бредил во сне, по ночам. Иногда, мне казалось, что эта мечта вот-вот близка к воплощению, но всякий раз, в самый последний момент, неизвестно откуда взявшиеся непредвиденные обстоятельства, препятствовали осуществлению, снова отодвигая её на новый неопределённый срок. То, что происходило в такие минуты в очень ранимой и хрупкой душе ребёнка, невозможно передать словами. Обида – это совсем не то слово: эти чувства способен понять лишь тот, кому хоть раз довелось оказаться в подобной ситуации. Каждый раз, с трудом находя в себе силы, я «поднимался на ноги» и, заглушая в себе боль, вновь и вновь пытался заставить себя поверить в то, что уж, в следующий раз, я буду точно вознаграждён за все свои душевные муки и страдания. И каждый очередной такой случай, оставлял в моём сердце глубокие раны, которые, заживая со временем, оставляли, тем не менее, некие рубцы. Что тут скажешь: ребёнку так свойственно и ближе по своей природной сути, верить в чудо.
Мне бы, поднатужиться немного: прикинуться на недельку-другую паинькой и послушным сыночком; поднапрячься, подналечь и принести со школы хотя бы две-три «пятёрки»; поймать удобный момент, когда папа с мамой смеются, подойти к ним и тихо сесть рядом, изобразив на лице страдальческое выражение, полное скорби и утраты… И – всё! Можно смело готовить кусок марли или фланелевую тряпочку для любовной протирки и чистки новенького седла и бардачка, от которых так пахнет кожей и магазином!
Однако с Хитростью, дела у меня обстояли неважно: видать, пока я, раскрыв от удивления рот, изумлялся этому миру, остальные – более шустрые сверстники – расхватали ходовой, нынче, товар. А потому, когда я приплёлся к «шапочному разбору», со дна мешка, глупенько хлопая своими невинными глазками, на меня взирали лишь Доверчивость и Наивность. Так что, выбора у меня не было: пришлось довольствоваться тем, что осталось.
Позднее, став значительно старше, я так и не сумею полностью избавиться от этой «парочки», осуждаемой на всём трезвомыслящем Востоке и являющейся предметом язвительных насмешек со стороны товарищей. К тому же, вызывая бешеную ярость и стыд в душе моего старшего брата. Именно ему, впоследствии, я буду обязан многим урокам, что преподносит нам жизнь, и на которые иногда совсем не просто дать однозначный ответ. Конечно же, брат меня любил и жалел, но в немалой степени, его рвение и усердие в этом вопросе объяснялось тем, чтобы позорное пятно «дурачка-простофили» не легло на всю нашу семью. И в этом – надо отдать ему должное – он преуспеет. Хотя, однажды, всё же, причинит мне очень острую боль, лёгкий след от которой до сих пор даёт о себе знать. Но об этом чуть ниже…
Тем не менее, в один из дней, Судьба сжалилась надо мной: родители пригласят меня для беседы в гостиную. Надо ли, описывать то волнение, когда я переступил порог главной комнаты, являющийся одновременно и кабинетом отца. Сердце колотилось столь неистово и сильно, что, казалось, ещё немного – и оно выскочит из груди. Папа встретил меня стоя у стола, мама же, сидела в кресле, чуть поодаль, у окна. Прямо над их головами, со стены, на меня ласково и добродушно смотрели два портрета: молодой и красивый папа, с густыми мохнатыми бровями, и совсем юная мама, в национальной тюбетейке, из-под которой многочисленными ручейками-струйками ниспадали длинные девичьи косички. Я перевёл свой взгляд с портрета на маму, которая продолжала как-то сдержанно и загадочно улыбаться. Мама преподавала в младших классах в той же самой школе, где я учился, а потому была в очень тесном контакте с моими учителями.
– Значит так: мы тут, с мамой, посоветовались – по привычке, сдержанно произнёс родитель, словно по-прежнему находился у себя в редакции, на планёрке. – В общем, велосипед мы тебе можем купить, но… при одном условии: ты обязан до конца учебного года исправить «тройку» по ботанике. Договорились?
Боже мой! Я не верил своим ушам! Какой может быть разговор: исправлю, конечно же, исправлю! Расцеловав на радостях родителей, я метнулся к отрывному календарю, что висел у нас в коридоре: до летних каникул оставалось ещё долгих два месяца. Мне ничего другого не оставалось, как крепко стиснуть зубы: «ничего, зато велик уже, можно сказать, тут, в коридоре». Я бросил взгляд на прихожую, прикидывая, где будет место «стоянки» моего будущего двухколёсного друга. И, в следующую минуту, уже рылся у себя в портфеле, в поисках нужного учебника. Надо было основательно взяться за ботанику.
«Пестик, тычинка, рыльце, цветоложе… Однопольные, семядольные…» – зубрил я без устали днём и ночью.
Одноклассники перестали меня узнавать: обычно, флегматичный и пассивный на уроках, я преображался, едва в класс входила «ботаничка». Нисколько не стесняясь своих друзей, я как самый отъявленный негодяй, последний «отличник» и «выскочка», изо всех сил тянул свою руку вверх в надежде, что, наконец то, учительница обратит на меня своё внимание и вызовет к доске. Но, по закону подлости, она, как назло, не замечала моё рвение. Постепенно, товарищи перестали со мной здороваться.
Во дворе, дело обстояло не лучшим образом. Меня, которого ни за какие коврижки невозможно было загнать домой, не видно было на улице. Друзья недоумевали: что случилось? Я же, поклявшийся себе – молчать до последнего момента, сознательно отказывал себе не только во всевозможных играх и викторинах, которые ежедневно устраивались нашей детворой, но и лишил себя самого главного праздника – футбола. Эту жертву, способны по достоинству оценить лишь мои сверстники, поскольку мяч мы гоняли ежедневно до поздних сумерек.
Вскоре мой аскетизм принесёт свои плоды: в дневнике, напротив предмета «ботаника» будут красоваться две «четвёрки» и одна «пятёрка». Правда, по всем остальным урокам, я заметно сдам. Однако, это меня расстраивало менее всего: главное – я сдержал своё слово!
Приближался конец главной четверти. До заветного дня оставалось всего ничего. Никелированный блестящий обод переднего колеса «Школьника», уже отчётливо просматривался в проёме нашей двери. В один из дней, возвратившись домой, я заглянул в наш старый пузатый холодильник «Мир», в надежде перекусить что-либо на скорую руку. На удивление, он окажется пуст. Ничего путного, кроме молока, масла и яиц, моему взору не предстало. На короткое время я задумался. И тут, вдруг вспомнил, как однажды я был восхищён вкуснейшим омлетом, которым меня угостила Анна Ивановна, жившая этажом выше. Мальчишки нашего двора дразнили её не иначе, как «Анна-Ванна». Глаза невольно закатились вверх, мысленно представляя себе эту пышную вкуснятину. И я решился. Не скрою: сомнения терзали. Во-первых, подходить к плите, а тем более, что-либо самостоятельно готовить, нам категорически запрещалось. Ещё свежи были впечатления от первого кулинарного опыта, проводимого совместно с сестрой, когда мы решили пожарить картошку. Я вспомнил сожжённую сковородку, обуглившие и слипшиеся брусочки картофеля и жуткое облако дыма, стоявшее ещё долгое время под потолком, и невольно передёрнул плечами. Помню, как папа, с ремнём, гонялся за нами вокруг стола, а мы слёзно просили прощения, обещая, никогда больше в жизни не затевать подобных опытов. А во-вторых, я плохо запомнил рецепт: знал только, что там обязательно должны присутствовать вышеуказанные ингредиенты, но вот в каких пропорциях… И, тем не менее, я рискнул.
Руководствуясь чисто практическими соображениями и не задумываясь особо, я вбил в чашку четыре яйца, бухнув вослед пол-литра молока. Добавил соли, немного сахара и, тщательно взбив всё это дело вилкой, налил первую порцию в холодную сковороду и поставил её на огонь. Вскоре, на поверхности весело забулькали пузырьки молока, однако, ожидаемой «шапки», почему-то, так и не появилось. Промучившись и вконец испортив первый омлет, я вначале заметно взгрустнул, но, вспомнив известную поговорку «первый блин комом», вновь воспрял духом и уверенно добавил немного муки. На сей раз, у меня вышло нечто среднее между блинами и оладьями, но, с «заплатками» и многочисленными комочками. В третью попытку, меня угораздило поместить сковородку с деревянной ручкой в духовку.
Наконец, когда оттуда повалил густой дым, я окончательно сник, поставив крест на своём эксперименте. Добросовестно отправив «омлет» в мусорное ведро и перемыв кое-как посуду, я стал лихорадочно соображать – что бы такое придумать, дабы моё оправдание помогло мне избежать заслуженного наказания. На душе «скребли кошки». Не знаю – почему, но ноги принесли меня в гостиную.
Я осторожно перешагнул порог комнаты и бросил взгляд на портреты. Странно, но они смотрели на меня уже совершенно иначе, нежели пару месяцев назад. У папы, на переносице добавилась ещё одна складка, которую я не замечал раньше, отчего его взор показался сердитым и строгим, как у Карла Маркса, что висел у нас в школе, в кабинете истории. В мамином же взгляде, читался укор, и даже некое осуждение. Далее, находиться дома было невыносимо, более того – опасно: скоро должны были возвратиться родители. Чтобы скинуть с себя неприятные мысли, было принято решение развеяться немного на улице. И действительно: стоило мне оказаться во дворе, где меня встретила толпа ликующих товарищей, как угроза неотвратимого наказания показалась мне таким пустяком, что я очень скоро позабыл про все свои горести и печали. Через пять минут, мы уже гоняли мяч, предав забвению всё на свете.
Между тем, дома, где собрались все, за исключением меня, шло бурное обсуждение моего поведения. Как назло, именно в этот злосчастный день, наша классная руководительница передала моей маме табель с итоговыми оценками, в котором, наряду с «четвёркой» по ботанике, красовались три жирные «тройки»: одна по физике и две – по математике. То, что дома меня ждала порка и экзекуция, было вполне естественным и закономерным. Неестественной лишь, могла показаться стороннему наблюдателю, реакция моих братьев и сестёр, которые – казалось бы – вопреки здравому смыслу, очень оживились, если не сказать более – заметно повеселели. Однако, кто из нас не помнит того соперничества и тех потасовок, между отдельными членами семейства, которые имели место быть практически в любой приличной и уважающей себя семье? Причём, как правило, «весовые категории» соблюдались строго и неукоснительно. Так, например, в нашей семье, несомненными «тяжеловесами» были старшие брат с сестрой. Моим же, извечным соперником по отвоеванию жизненного пространства, являлась вторая сестра, которая была на два года старше меня. Самый незавидный (и одновременно – самый удобный) статус, имел мой младший брат, которому приходилось сражаться «против всех», и которому (по вполне понятным соображениям) очень многое сходило с рук.
Итак, дождавшись, когда ярость отца достигла своей наивысшей точки, все дети, в предвкушении «премьеры», нетерпеливо заёрзали на стульях: каждому хотелось насладиться предстоящим спектаклем. Оставалось только послать гонца с извещением – добровольно предстать «пред грозные очи царя» и смиренно положить свою голову на плаху. Вскоре, когда мама молча положила перед главой семейства мой табель, гостиную оглушил грозный рык и, к величайшей радости старшего брата, ответственная миссия делегата была поручена именно ему. Надо отдать должное его фантазии и изобретательности, поскольку, справился он со своей задачей настолько блестяще, что многие послы умерли бы на месте от зависти.
Тем временем, ничего не подозревавший я, был с головой погружён в футбол. Ворвавшись в штрафную площадку противника и получив отличный пас, я уже развернулся, было, для того, чтобы отправить мяч в «девятку», как вдруг, неожиданно увидел радостно бегущего навстречу мне брата, энергично машущего руками и орущего непонятно – что.
– ВЕлик! – явственно и отчётливо донеслось до моего уха последнее. – Иди скорей, посмотри, какой тебе купили велосипед!
Мяч медленно, как в кино, повис на какое-то мгновение в воздухе, а затем поплыл куда-то в пустоту, в то время как самого меня – плавно унесло в другую сторону. Перед глазами внезапно вспыхнули розовые круги, и земля под ногами исчезла, то есть, совсем растворилась. Её просто, не существовало!
Я уже не помню, что я кричал в ответ брату, каким образом преодолел кажущееся бесконечным расстояние до дома, как ворвался домой и как сбрасывал на ходу свою обувь… Ничего этого не помню. Помню только, что, влетев пулей в комнату, с горящими глазами, я едва выдохнул:
– Где велик?!
Окончательно же, приду в себя, когда увижу отца, судорожно расстёгивающего на поясе ремень и цедящего сквозь зубы:
– «Велик», говоришь? Сейчас я тебе покажу «велосипед»!
И тут, я впервые в жизни, вдруг ощутил, как где-то глубоко внутри просыпается неведомое и необъяснимое мне прежде чувство, с которым никогда ранее не приходилось сталкиваться. Нет, велосипед здесь был совершенно ни при чём: о нём я уже успел забыть. То было совершенно иное… до боли сжавшее грудную клетку. Такое ощущение, словно, по чему-то очень свято оберегаемому и тщательно скрываемому от всего остального мира, а следовательно, и – очень сокровенному и дорогому – пробежалась рота солдат, растоптав всё вокруг своими грубыми грязными тяжёлыми сапожищами. Ощущение полной пустоты и разрухи…
Взбучку, конечно же, я получил. Хотя, папе с трудом удалось дотянуть до конца роль строгого и сурового родителя. Ибо, в такие минуты, он сам очень сильно переживал и еле сдерживал себя от того, чтобы не расчувствоваться и не приласкать свою несчастную жертву. И уже поздно ночью, когда я, всхлипывая и шмыгая носом, почти засыпал, вдруг знакомая тёплая и колючая щека нежно прошлась приятным наждаком по моему горячему лбу, после чего я окончательно успокоился и заснул.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.