Глава четвертая. Схватка с тигром

Глава четвертая. Схватка с тигром

_{(Иван Погорелов)}

Глава четвертая, представляющая «любимца Сталина», каковым казался современникам писатель, в новом свете, в виде преследуемой жертвы, травимой, как травят зверя, охотниками из ростовского и столичного НКВД, пытавшимися раскрыть еще один мифический заговор врагов народа, во главе которого стоял автор «Тихого Дона». Мы узнаем также имя еще одного друга Михаила Шолохова, который помог избежать расправы. Здесь сообщаются подробности того, как происходил поединок Шолохова и его палачей в Кремле, на ковре в кабинете Иосифа Сталина, решившего испытать мужество писателя и его верность себе.

У Михаила Шолохова было не столько друзей, сколько в известной пословице о ста рублях и ста друзьях, но настоящих друзей было много, причем – на всю жизнь. О двух из них – Василии Кудашеве и Евгении Григорьевне Левицкой – мы уже рассказали. Наступил черед поведать еще об одном шолоховском друге, Иване Погорелове, бывшем несколько лет, на рубеже шестидесятых-семидесятых годов, его помощником, литературным секретарем.

Михаил Шолохов познакомился по-настоящему с Иваном Погореловым в 1938 году в дни труднейших испытаний, которые они оба выдержали с честью. Это испытание сблизило их на всю оставшуюся жизнь.

Об Иване Семеновиче Погорелове как о соратнике Шолохова упоминалось однажды, сам он в силу природной скромности нигде и никогда не давал интервью, не выступал в периодике, не публиковал мемуаров, хотя его не раз об этом просили, причем задолго до знакомства с писателем. И вот почему. Иван Погорелов проявил себя в начале двадцатых годов на Дону, во время схваток с теми, с кем пришлось повоевать и юному Михаилу Шолохову. «Я требователен к молодежи, у меня есть к тому основания, – говорил Михаил Александрович на встрече с молодыми литераторами, приехавшими к нему в Вешенскую. – В 17 лет в этих степях я уже стоял во главе продотряда в 216 штыков».

Примерно так же мог бы сказать о себе и Иван Погорелов, с той только разницей, что стоял он во главе другого отряда, с меньшим количеством штыков, и было ему на год больше.

Вот какой документ за четырьмя подписями с печатью Донецкого окрисполкома 12 сентября 1922 года получил он в свои руки:

«Всем волостным сельским исполкомам, начальникам районной милиции, всем воинским частям, райисполкомам Дебальцевского, Донецкого, Луганского уезда предлагается оказывать т. Погорелову всемерное содействие при выполнении возложенных на него служебных обязанностей по борьбе с бандитизмом, а также без малейшего замедления информировать нарочными и по телеграфу о малейшем появлении уголовного и политического бандитизма, в чем бы таковой ни выражался».

Начну по порядку. Об Иване Погорелове я впервые услышал в начале своего «частного расследования» от писателя Юрия Борисовича Лукина, которого Михаил Шолохов познакомил с другом в довоенные годы в Москве. Услышал вначале немногое. По словам Ю. Б. Лукина, именно Иван Погорелов спас писателя от готовившейся над ним расправы, Шолохов вместе с ним был на приеме в Кремле, где Иван Семенович доложил о полученном им «задании» – изобличить Михаила Шолохова как врага, более того, как «главу контрреволюционного подполья, готовившего восстание на Дону». Вызванные на это же заседание местные руководители обвинили Ивана Погорелова в клевете. Но тот, проявив свойственную ему находчивость, предъявил в качестве неопровержимого вещественного доказательства листок, где рукой одного из присутствовавших при разбирательстве был записан служебный адрес тайной явочной квартиры, данный Ивану Погорелову, куда ему следовало явиться, чтобы доложить об исполнении «задания».

– Из Москвы Шолохов и Погорелов уехали на Дон вместе и с тех пор стали неразлучными друзьями, – заключил Ю.Б. Лукин.

– Жив ли Иван Погорелов?

– Нет…

Вот от этой отправной информации и начал я поиск сведений об Иване Погорелове, будучи уверенным, что чем больше узнаю о нем, тем больше узнаем мы о Михаиле Шолохове, причем в обстоятельствах драматических, требовавших напряжения всех духовных и физических сил.

В десятках монографий о Шолохове о Иване Погорелове не упоминается ни слова. Только в написанной Л. Г. Якименко есть краткая информация об этом человеке, действительно сыгравшем исключительно важную роль в судьбе Михаила Шолохова. Автор монографии встречался с Иваном Погореловым и на основании бесед с ним сообщает в монографии «Творчество М. А. Шолохова»:

«До сих пор мне видится этот человек, грузновато-массивный, прихрамывающий (бандиты прострелили ногу в годы гражданской войны), доброжелательно улыбающийся. Как все люди оттуда, с Дона, он умел и любил пошутить… И его уже нет.

Для меня он был окружен дымкой легенды. Комсомольский активист, чекист, он был награжден орденом Красного Знамени за героизм, проявленный в годы гражданской войны. Секретарь парторганизации Новочеркасского индустриального института, он отказался выполнить «указание» краевых органов об исключении из партии «врагов народа». Он знал некоторых из обвиненных с детских лет, знал, что обвинения против них – ложные от начала до конца. И.С. Погорелова исключили из партии за «пособничество врагу». Ему грозило заключение.

И вот руководители Ростовского НКВД решили использовать положение этого человека, сделать его оружием самой бессовестной и подлой провокации.

И Погорелов принимает единственно верное решение, решение, достойное коммуниста и гражданина: сделать все, чтобы спасти Шолохова. Воспользовавшись приездом Шолохова и Лугового (первого секретаря Вешенского РККПСС) в Ростов, И. С. Погорелов рассказал им на окраине города, у «Ростсельмаша», о готовящейся провокации.

Погорелов с огромными трудностями добрался до Москвы. Ночевал за городом, в лесах. Оставил подробное письмо в ЦК и уехал на Дон».

И последнее, что пишет о И.С. Погорелове автор книги:

«На заседание Политбюро ЦК были вызваны многие работники из Ростова и Вешенской. «Нашелся» и Иван Погорелов. Он первый изложил суть «дела».

Шолохову было заявлено, что он может спокойно трудиться. Что покой и безопасность ему будут обеспечены».

Хотелось узнать об этой истории подробности. Вдова писателя Василия Кудашева, М.Е. Чебанова-Кудашева, связала меня с дочерью Ивана Семеновича – Алиной Ивановной Погореловой, живущей в Москве.

Она и показала мне некоторые документы об отце. И Шолохове.

На титульном листе объемистого тома эпопеи, вышедшей перед войной, когда под одной обложкой уместились все четыре книги, читаю написанные пером, фиолетовыми чернилами, шолоховские слова:

«Дорогому Ване Погорелову – с любовью и дружеским чувством. 28.2.41.

М. Шолохов».

Как выглядел тогда Иван Погорелов, вижу на фотографии, где он снят в гимнастерке без знаков различия, с орденом Красного Знамени старого образца. Таким награждались бойцы и командиры до образования СССР. Тогда это был орден РСФСР.

С Михаилом Шолоховым Иван Погорелов снимался редко. Один раз их сфотографировали в дни войны в номере гостиницы «Националь». Другой – много лет спустя на Дону, во дворе школы, куда старые друзья направлялись на встречу с детьми. Есть еще любительская фотография, сделанная в коридоре вагона поезда «Тихий Дон».

Сохранилось два письма Михаила Шолохова Ивану Погорелову. Прежде чем их привести, посмотрим другие документы, послушаем воспоминания дочери И. С. Погорелова.

В «Тихом Доне» есть эпизод, где описывается, как в штаб банды Фомина привели пленного молодого бойца, которого затем зарубили озверевшие бандиты. Этот эпизод в какой-то степени автобиографический. Будущий писатель попал однажды в плен, был допрошен самим батькой Махно, находившимся тогда за Днепром.

Попал однажды в плен и Иван Погорелов. Путь в революцию у него оказался таким же, как у многих сверстников – с юных лет, еще до того, как исполнилось шестнадцать, взял в руки оружие, вовлеченный взрослыми в братоубийственную войну.

Заглянув, чтобы еще раз перепроверить себя, в сохранившиеся документы, Алина Ивановна говорит:

– Мой отец, Иван Семенович Погорелов, родился на хуторе Патроновка Тарасовского района Ростовской области 13 августа 1904 года. Он на год старше Михаила Александровича. Оба родились на Дону.

В семь лет отец остался круглым сиротой, жил у бабушки в станице Митякинской, будучи своей бедной родне в тягость. Когда ему еще не исполнилось шестнадцать, отправился из станицы искать лучшей доли. Приехал в Луганск, не имея там ни родных, ни знакомых. На вокзале на него обратил внимание один из чекистов, пожалел бездомного, привел в свою семью, присмотрелся к нему и… предложил работать там, где работал сам, – в ЧК. Как разведчика Ивана Погорелова «внедрили» в отряд, который вел бои с регулярными войсками. Но и там имели агентуру.

– Когда однажды захватили группу красноармейцев, один из «пленных», оказавшийся тайным агентом, опознал и выдал папу, – рассказывает дочь Погорелова. – Повели его вместе с захваченными красноармейцами на расстрел. Отец не стал ждать, пока приговор приведут в исполнение. И в бешеном прыжке перепрыгнул яму, куда должны были сбросить расстрелянных. Ушел от погони, спрятавшись в шахте. Пулю, раненый в ногу, унес с собой. Выжил. Стал с тех пор действовать особенно осторожно. До начала боя, как разведчик, старался выполнять задания в одиночку, переодевался, ходил под видом нищего.

Эти слова дочери Ивана Погорелова дополняют записи в военном билете.

«10.1.20–12.1922 г. Уполномоченный по борьбе с бандитизмом и командир особого назначения отряда.

В боях с белобандами в 1920 – 21 г. три ранения».

Про одно ранение нам известно.

Другие получены при столь же чрезвычайных обстоятельствах.

Смерть много раз в юности пыталась его настичь, но он уходил от нее, как тогда, перед расстрелом.

После гражданской войны в ростовском журнале «На подъеме» в июньском номере 1928 года появился очерк Вс. Воскресенского под названием «Миллерово». Из него явствует, что Ивана Погорелова называли «красным дьяволенком», первым донским казаком-комсомольцем, утверждалось в очерке и то, что он «сражался в одиночку». По этому поводу Иван Погорелов заметил: «Неправда, был у меня отряд».

Правда была в том, что в расположении врага, на людях Иван появлялся один, связной находился поодаль. Отряд располагался в укрытии.

Так было и в тот раз, когда два часа отбивался один от множества нападавших. Помогло то, что умело выбрал огневую позицию – яму на дороге, а также то, что всегда ходил, обремененный оружием и боеприпасами. У него было два маузера, два нагана, четыре гранаты, карабин, много патронов. Вот это плюс умение стрелять позволило одному сдерживать многих. Прибывший к месту перестрелки отряд не ожидал увидеть в живых командира. Спешили, чтобы отомстить. Спасли раненого, но живого.

За ним охотились. Верил в предчувствия. Очень был чуток ко всему, что происходило вокруг. Попав в засаду в избе своей тети, сумел невредимым вырваться из огненного кольца.

Третью рану получил, выследив и пленив бывшего полковника царской армии, некоего Федорова. Иван в одеянии нищего выглядел подростком, умел разыгрывать сироту, попавшего в беду, вызывая у сердобольных казачек слезы. Таким образом от одной проникшейся к нему жалостью старухи выведал, в какой избе прячется неуловимый полковник. Поговорил с ним и поспешил к своим. Вот тогда и вступил в дело отряд. Началась перестрелка. Пришлось избу поджечь. Федорову ничего не оставалось, как спасаться через дымоход, откуда он попал в руки «сироты». Но глаза в той перестрелке командиру отряда обожгло.

Вот почему на снимке двадцатых годов Иван Погорелов в очках. За тот бой награжден орденом Красного Знамени. Более высокой орденской награды тогда у республики не было.

Держу в руках орден с винтом. На нем выгравирован № 3848. Сохранилось удостоверение. В нем сказано: «Предъявитель сего тов. Погорелов Иван Семенович действительно награжден орденом «Красное Знамя» за № 3848 по личному составу армии, что подписью и приложением печати удостоверяется».

Персональным пенсионером Иван Погорелов стал в конце двадцатых годов, молодым. Три ранения, хромота. Пришлось расстаться с военной службой.

Хотелось учиться. Поступил, сумев подготовиться, в Новочеркасский индустриальный институт, на факультет, готовивший электроинженеров. Специальность по тем годам явно престижная и романтическая. Хотелось быстрее, по «завету Ленина», электрифицировать страну. В институте пришлось не только учиться. Его, студента, избрали секретарем парткома института.

Даже когда Иван Погорелов учился, война для него не кончилась. Однажды от пули спасла его дочь. Ей было тогда два года. Она первой увидела в окне «дядю», который целился в отца. Иван Погорелов и на этот раз опередил выстрел, с дочерью в руках рухнул на пол. Террорист промахнулся. Приходилось Погорелову иногда участвовать в операциях по изъятию хранившегося незаконно оружия.

Еще один дополняющий образ И. Погорелова документ, сохранившийся на обветшавшем листке. В его левом углу, вместо бланка, кто-то старательно вывел большими буквами слова: «РСФСР, сельсовет», стараясь придать буквам торжественность и официальность, подобающую любому документу. Текст его гласил:

«Дано сие гражданину поселка хутора Патроновка Погорелову Ивану Семеновичу, что он действительно сын хлебороба, бедняка, имущественное положение: нет ничего. Что и удостоверяется».

Подпись председателя и печать.

Да, ничего у Ивана Погорелова после трех лет боев, тяжелой службы не было, ничего, кроме ордена, трех ран. Из них одна – в ногу – мучила всю жизнь, лишив возможности бегать.

Редакция по изданию альбома героев гражданской войны обратилась в двадцатые годы к Ивану Семеновичу с просьбой поделиться воспоминаниями, рассказать о себе, причем подробно и ярко, «дабы описание подвига было приближенно к жизни и не было сухим приказным перечислением фактов». Просьбы этой Иван Погорелов не исполнил. Не успел осуществить свое желание написать книгу и автор очерка о нем – Вс. Воскресенский. Жизнь, однако, готовила обладателю ордена Красного Знамени за № 3848 новое, еще более серьезное испытание, из которого не каждый признанный герой выходил с честью…

В 1937 году Новочеркасский индустриальный институт выдвинул Михаила Шолохова кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. По-видимому, именно тогда как секретарь парткома Иван Погорелов, занимаясь выборами, устраивал встречи кандидата в депутаты с избирателями и познакомился с писателем.

Избранный в Верховный Совет СССР, Михаил Шолохов получил депутатскую неприкосновенность.

Местные власти не могли решить его судьбу без Москвы.

А решить судьбу Михаила Шолохова так, как им вздумается, «неумелые управители» намеревались на Дону вот по какой причине. Не раз писатель восставал против беззакония, репрессий, преступных «хлебозаготовок», грабежа казаков, злоупотребления властью, невзирая на лица, и у себя в районе, и в крае.

Первое письмо Михаила Шолохова о таких делах, посланное Е. Г. Левицкой, как нам известно, попало в Кремль, к самому вождю, еще в 1929 году, а спустя четыре года состоялся обмен письмами между Михаилом Шолоховым и Сталиным. Снова речь шла о преступлениях на Дону

Далее, в 1937 году, Михаил Шолохов встал горой за невинно пострадавших руководителей своего Вешенского района, сидевших в тюрьме на Лубянке. Снова обратился (через головы руководителей края) в Москву. Добился того, что вопрос решался в кабинете Сталина.

По воспоминаниям Маргариты Константиновны Левицкой-Клейменовой, тогда Михаил Шолохов приехал хлопотать за друзей в Москву в конце лета. Жил в гостинице «Националь», в одиночестве находиться не мог, подолгу проводил время с Иваном Терентьевичем Клейменовым, ее мужем. Нередко Клейменову приходилось, чтобы морально поддержать друга, оставаться ночевать в гостинице, а утром отправляться на службу от подъезда «Националя».

Михаил Александрович добился встречи в кабинете наркома НКВД, зловещего Ежова, с арестованным секретарем райкома Петром Луговым. По словам Лугового, при той встрече «он первым делом взглянул, есть ли пояс на Шолохове или нет». И, увидев, что есть, убедился: слух об аресте Шолохова ложный.

Другой участник тех событий, Петр Красюков, рассказывая, что после встреч в НКВД их освободили, заключает: «На воле мы, конечно, оказались только потому, что Михаила Александровича уже знал весь мир, такому писателю, как никому, нельзя было отказать, и Сталин это понимал».

Естественно, что оправдание Петра Лугового и других руководителей района, возвращение их к исполнению своих обязанностей ставило в неудобное положение тех, кто их сажал. Эта реабилитация еще раз показала «неумелым управителям», как называл их писатель, что пока Михаил Шолохов на свободе, им не будет покоя.

– У Михаила Шолохова имелся номер кремлевского телефона Сталина, данный ему на крайний случай, – утверждает, со слов отца, Алина Ивановна Погорелова. – Этот номер телефона появился у писателя во время встречи у Максима Горького, когда решилась судьба третьего тома «Тихого Дона». Когда-нибудь удастся составить документальную хронику бурных дней 1938 года, а пока что на основе воспоминаний очевидцев, по рассказам М. А. Шолохова, записанным теми, кто его знал, можно составить вот такую картину.

Провокация замышлялась как на месте, на Дону, так и в Москве, в частности, в наркомате внутренних дел, где Михаилу Шолохову не могли простить некоторые страницы из «Тихого Дона». В них обвинялись в «расказачивании» некоторые влиятельные в то время сотрудники, среди которых был выведенный в романе под своей фамилией небезызвестный в годы гражданской войны комиссар Малкин.

Не только бывший комиссар Малкин видел в романе Михаила Шолохова прегрешения. Были противники и важнее.

Однажды на квартире Максима Горького глава карательных органов, тогда им был Генрих Ягода, заметил:

– Миша, а все-таки вы контрик! Ваш «Тихий Дон» белым ближе, чем нам!

Если же взять в расчет, что эмигрантское издательство «Петрополис», без согласия автора, опубликовало за границей «Тихий Дон», то становится ясно: замечание, высказанное на квартире Максима Горького «по дружбе», могло в другой обстановке и тем же лицом трансформироваться в обвинительное заключение…

Мы уже упоминали об Игоре Левицком, московском друге Михаила Шолохова, сыне Е. Г. Левицкой. Он учился в текстильном техникуме. Компания молодежи, комсомольцев, его друзей нередко приходила в квартиру Евгении Григорьевны. Находился в ней и некто Павел Щавелев, приятель Игоря Левицкого, также учившийся в техникуме. После окончания учебы он работал в органах НКВД. Вот этот Павел и был направлен на Дон с особым поручением. Оно касалось сбора «компромата» на Шолохова. Поскольку таких фактов не было, Павел получил от руководства задание любым способом их раздобыть. Остатки совести вынудили Павла однажды позвонить в Москву на квартиру Е. Г. Левицкой и прокричать в телефонную трубку: «Евгения Григорьевна, это говорит Паша, хочу сказать вам и передайте Михаилу Александровичу, я не виноват, меня заставили, прощайте, наверное, никогда не увидимся». Эти слова вселили в душу Левицких страх, лишили покоя.

Не менее усердно, чем командированный из столицы Павел, выслуживались местные сборщики «фактов», что не спасло их самих от беспощадной расправы, когда подобные услуги больше не были нужны.

Как это делали, мы знаем со слов Петра Лугового, которому в 1938 году пришлось поменяться ролями с М.А. Шолоховым и на сей раз защищаться не самому, а отстаивать писателя, члена бюро райкома. Петр Луговой рассказывает: «В октябре 1938 года я получил анонимку следующего содержания: «Я гражд. хутора Колундаевки Вешенсюго района арестован органами РО НКВД. При допросе на меня наставляли наган и требовали написать показание о контрреволюционной деятельности писателя т. Шолохова». Далее в этом письме сообщалось, что Шолохова он знает давно, видел его несколько раз, слышал о нем, читал его книги… Автор письма требуемого показания не подписал, поэтому его в покое не оставляли, применяли всяческие угрозы…».

Такие же анонимные письма получил и Михаил Шолохов.

Писатель решил срочно ехать в Москву, добиваться немедленного расследования, опередить провокаторов. Вместе с ним выехал Петр Луговой. «Всю дорогу, – рассказывает П. Луговой, – Шолохов молчал, курил. Иногда говорил: «Вот подлецы»». В это же время Иван Погорелов, вовлеченный в эту операцию, добирался до Москвы окольным путем.

По словам дочери И.С. Погорелова, незадолго до описываемых событий ее отца вызвали в Ростов, в управление НКВД. И предложили выполнить задание, о котором уже читателю известно. Уговаривали целый день. И ночь. Он решительно отказывался, сослался на нездоровье, на раны, но ему возразили, что эти раны не помешали принимать участие в более рискованных операциях в Новочеркасске, к которым он привлекался, будучи студентом, как бывший сотрудник органов, командир отряда частей особого назначения.

– Что делать? – рассказывал И.С. Погорелов друзьям. Его воспоминания не раз слышала дочь. – Откажусь – значит изолируют.

Нужно было обязательно оставаться на свободе. Поставил свои условия. Нужен документ, что такое задание получено. Ему разрешили поселиться в гостинице. Дали адрес служебной квартиры. При этом Иван Погорелов попросил того, кто давал «задание», записать этот адрес, что хозяин кабинета с готовностью и выполнил на листке, вырванном из служебного блокнота, собственноручно. Это была большая удача бывшего разведчика, понимавшего, что получил неопровержимое вещественное доказательство, которое пригодится в будущем при разбирательстве «дела», от участия в котором вдохновители его начнут открещиваться.

Как раз тогда в Ростове находились и Шолохов, и Луговой. Сев в их машину, Погорелов попросил проехать за город, где и сообщил, что замышлялось…

– Я пойду к Евдокимову, – сгоряча сказал Шолохов, назвав фамилию секретаря ростовской парторганизации.

– Нельзя, – остановил его Погорелов, – меня сегодня, а тебя завтра изолируют.

Погорелов лучше Шолохова понимал, что заговор против писателя местное НКВД замышляло совместно с обкомом.

– Михаил Александрович, – посоветовал Иван Погорелов, – ты езжай в Москву, к Сталину. И я туда поеду.

В местной газете «Знамя коммуны», где за несколько лет до описываемых событий появился очерк под названием «Иван Погорелов», в котором рассказывалось о беспримерном бое одного пешего красного бойца против сорока кавалеристов, опубликовали абсурдное сообщение, что Иван Погорелов никакой не герой, а бывший… полковник царской армии, выкравший документы истинного героя… Вот такая клевета поразила друга Михаила Шолохова; впрочем, не менее абсурдные сведения распространялись и о писателе.

…В Москве, в ЦК, Иван Погорелов оставил заявление на имя Сталина. Попытался побывать на приеме у члена Политбюро, наркома путей сообщения Кагановича. Но получил из секретариата наркома датированное 23 сентября 1938 года письмо (сохранившееся в семейном архиве), где ему предлагалось изложить просьбу письменно. В приеме было отказано.

Вернувшись в Новочеркасск, Иван Погорелов домой приходил тайком. Благо стояла теплая погода, постелью служил стог соломы. Наконец, его пригласили в Новочеркасский горком партии.

Секретарь горкома связался со столицей и доложил, что Иван Погорелов находится у него в кабинете. Из Москвы поступило указание – срочно направить Погорелова в столицу, обеспечив при этом его безопасность. Затем секретарь горкома передал телефонную трубку Ивану Семеновичу, предупредив:

– С тобой будет говорить Поскребышев.

Отец, говорит Алина Ивановна Погорелова, тогда не знал, что это помощник Сталина. Взяв трубку, он услышал, что Михаил Шолохов живет в «Национале», куда и ему следует явиться.

– Товарищ Поскребышев, у меня денег нет на дорогу, – признался Погорелов, сердце которого стало наполняться надеждой.

Деньги на дорогу нашлись. Из Новочеркасска в столицу Иван Погорелов поехал кружным путем. Сначала на попутной машине в Луганск, где его никто не знал. Там сел в поезд и благополучно приехал в Москву, поспешил в гостиницу «Националь».

Вот тут и пришлось Михаилу Шолохову и Ивану Погорелову поволноваться, пока их не вызвали в Кремль. Случилось это 4 ноября 1938 года.

После посещения Кремля Иван Семенович не раз вспоминал в мельчайших деталях, как проходило обсуждение вопроса, по которому вызывались из Ростова также те, кто давал ему «задание». На письменном столе лежало личное дело И. С. Погорелова.

– Сталин, – рассказывал И.С. Погорелов, – поздоровался со мной и с Шолоховым. Он долго молча читал мое личное дело, отходил от стола, расхаживал по кабинету, снова, подойдя к столу, читал характеристики, мое заявление.

По просьбе Шолохова первым получил слово Погорелов, что придало ему уверенности. Сталин выслушал его, не перебивая, внимательно. Потом подошел к ростовскому работнику НКВД и спросил:

– Погорелов прав?

– Погорелов провокатор. Я первый раз его вижу…

– Что вы на это скажете? – обратился хозяин кабинета к Погорелову

Вот тут-то пригодился бывшему разведчику листок, которым он так предусмотрительно обзавелся в Ростове, где рукой того, кто его «первый раз видел», был записан адрес служебной квартиры, куда надлежало Ивану Погорелову являться и докладывать о ходе «операции».

Тут же последовало задание – проверить, есть ли в природе такой адрес. Проверили быстро, за несколько минут.

– Все ясно, – сказал Сталин после этого, обращаясь к ростовским руководителям. Вас – много, у вас не получилось. Он – один, у него получилось… (Кроме наркома Ежова, ростовских карателей, находился в кабинете и Павел Щавелев.) По глазам вижу, правду говорит Погорелов! Не финтите, Коган, – тихо и внешне спокойно проговорил Сталин, глядя в глаза сотруднику НКВД который не выдержал взгляда, выдавив из себя, словно под гипнозом, признание:

– Погорелов прав…

«У Сталина желтые глаза сузились, как у тигра перед прыжком, но сказал он довольно сдержанно…» – это слова Михаила Шолохова из романа «Они сражались за Родину». Такими желтыми, тигриными увидел он их в тот раз в кабинете Кремля.

– Почему не обратились к Ежову? – задал вопрос Сталин, главный режиссер этого с блеском поставленного действа, происходившего тогда, когда участь «железного наркома» была им предрешена. Погорелов со свойственной ему прямотой ответил: «Я ему не доверяю!». Сказал в присутствии карателя. Даже Шолохов изменился в лице. Потом, придя домой, обсуждая детали происшедшего, сказал: «Тут ты, Иван, дал промашку».

Как видим, Шолохов и его друг понимали, что каждое неосторожное слово может стоить им жизни. Стрессовые состояния вынуждали Шолохова и его друзей находить разрядку в вине. Ожидая вызова в Кремль, писатель не только ходил по музеям и театрам, как пишут.

– Говорят, товарищ Шолохов, вы, Михаил Александрович, много пьете, – сказал вождь во время разбирательства шолоховского «дела».

– От такой жизни запьешь, товарищ Сталин.

– Что вы имеете в виду? – спросил вождь.

Когда чаша весов стала клониться в сторону Шолохова, то он, чтобы разрядить гнетущую атмосферу, где правил бал сатана, приободрился, рассказал членам судилища, а среди них были ближайшие соратники вождя, анекдот:

– Бежит заяц, встречает его волк и спрашивает: «Ты что бежишь?» Заяц отвечает: «Как – что? Бегу, потому что ловят и подковывают». Волк говорит: «Так ловят и подковывают не зайцев, а верблюдов». Заяц ему отвечает: «Поймают, подкуют, тоща докажи, что ты не верблюд».

Вот с какими волками пришлось иметь дело в 1937 и 1938 годах писателю, когда он достиг возраста Христа.

Из Москвы на Дон Михаил Шолохов и Иван Погорелов возвращались друзьями на всю жизнь.

Но не тогда стал Иван Погорелов помощником писателя. Прошло много лет, прежде чем они зажили под одной крышей вешенского дома.

А тогда, в ноябре 1938 года, в Новочеркасске жена получила телеграмму:

«Все в порядке, выезжаю, Иван».

– По тому, как она была составлена, мама сразу определила, что давал ее не папа, а Михаил Александрович, – говорит А.И. Погорелова, – так оно и оказалось.

В мае 1939 года Иван Погорелов приехал из Новочеркасска в Москву, получив назначение в наркомат боеприпасов, где работал всю войну.

Выйдя на пенсию, Иван Погорелов сидеть без дела не смог. Михаил Александрович предложил ему быть помощником, переехать работать в Вешенскую. Предложение это Иван Семенович принял. Жили старые друзья душа в душу.

Была еще одна черта у друга Шолохова, о которой мы не упомянули. Поразительная скромность, роднящая И.С. Погорелова с Е. Г. Левицкой. Будучи раненым в ногу, прихрамывающим всю жизнь, он (никто на службе не знал) жил на шестом этаже дома без лифта. Когда жена говорила ему с упреком: «Почему не попросишь новую квартиру?» – он ей отвечал:

– Ты считаешь, что эта квартира для тебя плохая. А для других она хорошая? – И продолжал жить в старом доме без лифта.

Узнали об этом обстоятельстве случайно, когда министр послал по адресу Погорелова курьера, которому пришлось подниматься по лестницам. Он-то и рассказал, в каком доме живет секретарь парткома.

Только тогда ему (без просьбы с его стороны) предоставили новую квартиру (меньшей площади) на Пресне, где я и встретился с дочерью Погорелова.

Четыре года служил Иван Семенович помощником писателя. От тех лет сохранились два письма.

На цветной открытке, вложенной в фирменный конверт «Парк-отеля» в Стокгольме, читаю такие слова:

«3.1.70. Стогольм.

Дорогому моему Ванюшке-хроменькому и его супруге Вере Даниловне низкий поклон уже из Стокгольма. На Новый год за 45 минут долетели из Норвегии в Швецию и уже третий день «прохлаждаемся» на шведской земле. И в Норвегии, и в Швеции тепло: от – 2° до +1. Идет рождественский снежок и поет. В общем, жить можно. По вечерам ходим в кино, днем в бегах. Видимся с обоими издателями. Все в порядке, даже больше. Летом и норвежский издатель, и шведский с женами обещают быть у нас в гостях. Придется принять пары четыре супружеских. Так что в августе будет у нас людно. Как писал поэт: «Все флаги в гости будут к нам! «. Обнимаем.

Шолоховы».

И еще: на той стороне открытки, где сфотографирована в цветных красках нарядная пешеходная улица города, сделана приписка:

«Это старая торговая улица, где можно ходить только пешком».

Второе известие послано Михаилом Шолоховым в Москву спустя два года. «Митякинским казачком» называл Михаил Шолохов друга потому, что, как мы знаем, Иван Погорелов родом из Митякинской станицы, к которой был приписан хутор – Патроновка. Вера Даниловна – жена Ивана Семеновича. «Мухоморчиком» называл писатель Алину Ивановну, которая в детстве носила красную шляпку с белыми кружочками, напоминающую шляпку гриба-мухомора.

Второе письмо написано, когда по болезни И.С. Погорелов не мог быть помощником писателя, переехал жить в Москву.

«27.12.72.

Дорогой Ванюшка – митякинский казачок!

Поздравляю тебя, Веру Даниловну и Лялечку-мухоморчика с Новым годом. И желаем всем вам всего самого доброго. А тебе, Ванюшка, я персонально желаю еще и юношеской прыти, чтобы цыганки, завидев тебя на улице, как и прежде, бежали навстречу, захватив подолы, во весь опор, и радостно кричали: «Наш Ванюшка идет! Берегись, девки и бабы!» – и тянулись следом за тобой вожжой. Вот чего я тебе желаю, а ты лежишь, лодыря корчишь и притворяешься больным. Не верь ему, Даниловна!!!

Твой Михаил».

Такое приветствие получил старый друг, которого покидали силы. Он скончался в 1974 году.

Хотя о тягостных днях 1938 года М. А. Шолохов не любил говорить, все же время от времени, спустя многие годы, приоткрывал завесу души, где таились давние воспоминания о пережитом. Тогда мог спросить у одного из гостей вот о чем:

– Скажи, Иван, ведь ты приезжал в Вешки, чтобы арестовать меня?

– Что вы, Михаил Александрович! Это выдумки…

– Нет, приезжал, – убежденно сказал писатель.

Свидетель этой сцены Петр Гавриленко пишет: то был «один из активных участников провокации, не будем называть его фамилии. Разуверившись в удаче преступной затеи, также послал Шолохову предупреждение. А потом с гордостью заявлял, что именно он спас писателя».

– Удивительно, – замечает Петр Гавриленко, – что Михаил Александрович простил его и относился впоследствии без всякой предвзятости.

На вопрос друга, почему он так добродушно относится к людям, дававшим ложные показания против него, ответил: «Они не виноваты, их заставили». Было видно, что Михаилу Александровичу не хочется продолжать разговор на эту тему.

Но как ни хотелось писателю не ворошить прошлое, все-таки даже самые близкие к нему люди вновь и вновь заводили разговор на больную тему. Тот же Петр Гавриленко сообщает, что он как-то поинтересовался, правда ли, что в Москве Михаила Александровича однажды пытались разными способами отправить на тот свет? Оказалось, было и такое.

Земляк, некто Павел Буланов, служивший в ту пору в НКВД приближенным наркома, уговорил гостившего в Москве Шолохова заехать к нему домой, выпить и закусить. Что и было сделано. Съев закуску, писатель почувствовал невыносимую боль в животе. Его срочно доставили в кремлевскую больницу, где, как ему показалось, его с нетерпением ждали.

– Острый приступ аппендицита!

– Немедленно на операционный стол!

Михаил Александрович заметил, что одна из врачей все время, не отводя глаз, пристально смотрит на него, как бы говоря взглядом: «Не соглашайся!». Писатель так и поступил. И это спасло его. В действительности никакого аппендицита не было. Отравление скоро прошло, боли утихли.

– Я больше никогда не встречался с этой женщиной. И даже фамилии ее не знаю. Так что поблагодарить не мог, – вспоминает писатель.

Рассматривая сквозь призму времени те давние трагические события, видишь, что писателю помогли преодолеть тяжкие испытания разные люди, такие как врач кремлевской больницы, Иван Погорелов, Петр Луговой, как безымянный автор письма, направленного в райком партии в Вешках, и другие, не дрогнувшие. Их имена мы никогда не узнаем за давностью лет. Все они верили в Михаила Шолохова, чтили его. Можно, не боясь громких слов, утверждать, что они любили писателя, создавшего «Тихий Дон».

В опубликованной в «Правде» в 1969 году главе романа «Они сражались за Родину» писатель попытался разгадать «загадку Сталина», который, по словам писателя, был после Ленина «крупнейшей личностью нашей партии» и в то же время нанес «этой партии тяжкий урон».

После публикации в «Правде» на имя Михаила Шолохова поступила большая почта.

– Одни обижаются, – рассказывал писатель, – что мало культ личности развенчал. Другие – наоборот. Одна читательница из Ленинграда пишет, что ее отец пострадал в годы культа личности, но портрет Сталина у нее до сих пор дома висит.

А грузины спрашивают: почему я написал, что у Сталина желтые глаза…

Все эти упреки высказывались тому, кто знал не понаслышке, что такое «культ личности», писателю, который вызывался, как говорят, «на ковер», где шел очный поединок с подлинными провокаторами не на жизнь, а на смерть при арбитре, судившем по лишь ему одному известным правилам игры. В таких поединках – и не раз – побеждал Михаил Шолохов, и кто знает, какой ценой доставались ему эти победы…

При встрече со Сталиным, состоявшейся на квартире Максима Горького, где решалась судьба «Тихого Дона», вождь, прочитав рукопись, задал вопрос: «Почему в романе так мягко изображен генерал Корнилов? Надо бы его образ ужесточить». Тогда завязалась дискуссия. Шолохов утверждал, что «субъективно он был генералом храбрым, отличившимся на австрийском фронте… Субъективно, как человек своей касты, он был честен».

Тогда Сталин спросил: «Как это честен?! Раз человек шел против народа, значит, он не мог быть честен!».

Спустя много лет Михаил Шолохов, создавая в эпопее о войне образ давнего собеседника, ставшего в годы войны Верховным главнокомандующим, вспоминал так давно состоявшийся спор о генерале Корнилове. И вложил давние наблюдения в уста генералу Стрельцову, мучительно размышлявшему о той метаморфозе, которая приключилась со Сталиным, обрушившим карающий меч на свой народ.

«Однажды в двадцатых годах Сталин присутствовал на полевых учениях нашего военного округа. Вечером зашел разговор о гражданской войне, и один из военачальников случайно обронил такую фразу о Корнилове… «Он был субъективно честным человеком». У Сталина желтые глаза сузились, как у тигра перед прыжком, но сказал он довольно сдержанно: «Субъективно честный человек тот, кто с народом, кто борется за дело народа, а Корнилов шел против народа, сражался с армией, созданной народом. Какой же он честный человек?». Вот тут весь Сталин, истина в двух словах. Вот тут я целиком согласен с ним…»

Далее описывается другой эпизод времен гражданской войны, также, по всей видимости, услышанный автором от Сталина. Вместе с Ворошиловым не раз он навещал белого офицера, попавшего в плен, находившегося в госпитале. В результате долгих бесед офицер, ярый враг, в конечном счете стал советским военачальником.

«В восемнадцатом году его заинтересовала судьба одного вражеского офицера, а двадцать лет спустя не интересует судьба тысяч коммунистов. Да что с ним произошло! Для меня совершенно ясно одно: его дезинформировали, его страшнейшим образом вводили в заблуждение, попросту мистифицировали те, кому была доверена госбезопасность страны, начиная с Ежова. Если это может в какой-то мере служить ему оправданием», – так говорил генерал Стрельцов.

…В дни затишья на фронте весной 1942 года Сталин пригласил Шолохова в Кремль, когда писатель жил в Москве, приходил в себя после контузии, случившейся в результате авиакатастрофы.

Вот тогда Сталин и завел разговор о том, что Шолохову следует начать роман о войне, хотя она еще не закончилась.

– Трудно во фронтовых условиях.

– А вы попробуйте.

– Вот я и пробую с сорок второго года, – заключал рассказ об этой встрече писатель.

В том, что роман не закончен, материал не подчинился писателю, по всей вероятности, виноват все тот же Сталин, загадку которого Шолохов не решил.

– Сколько раз встречался Шолохов со Сталиным? – задал я вопрос Светлане Михайловне Шолоховой, дочери писателя.

– Каждый раз, когда мы приезжали перед войной в Москву, отец получал приглашение в Кремль. Но сам никогда не напрашивался. Единственный раз на моей памяти попросил его принять, когда вышел 12-й том сочинений Сталина, где напечатано известное письмо 1929-го, когда… Но Сталин не принял.

Да, то давнее письмо, которое мы уже цитировали, произвело эффект мины замедленного действия. Подложена она была под Шолохова за двадцать лет до публикации. И только в 1949 году мина взорвалась так, что все издательства перестали переиздавать «Тихий Дон».

Пришлось автору сдаться. Вышедший в 1953 году роман в «исправленном издании», отредактированный неким Кириллом Потаповым, содержал сотни (!) исправлений, сокращений, дополнений, на его страницах появилось даже упоминание о Сталине, множество других новаций в духе «социалистического реализма», высказываний вождя по «вопросам языкознания». Это был изуродованный и кастрированный «Тихий Дон». Такое надругательство над гениальным романом свершилось в год смерти Сталина, которого Шолохов в письме в «Правду» в дни похорон назвал «отцом». То был отец, который собственной рукой убивал сыновей.

Шолохов прожил десятки лет, глядя в желтые глаза тигра, готового в любую минуту прыгнуть.

Почему не прыгнул?..

Непростую задачу ставил Михаил Шолохов, когда беседовал с генералом Лукиным, с теми, кто пострадал от сталинских сатрапов. «Мне кажется, что он надолго останется неразгаданным не только для меня», – заключал писатель горькие раздумья в опубликованных главах романа о Сталине. И хотя писатель не решил загадки, будем помнить, что одним из первых попытался на нее ответить, ничего не утаивая, не приукрашивая, по-шолоховски…

Как сообщила мне в 1986 году дочь писателя М. М Шолохова, все написанные и неопубликованные главы романа «Они сражались за Родину» отец сжег, продолжив тем самым печальную традицию, начатую автором второго тома «Мертвых душ»…

* * *

Читатель знает теперь имя третьего большого друга Шолохова…

Дружба с Погореловым зародилась, когда писатель создавал четвертую книгу романа.

Что бы сказал Иван Погорелов на том судилище, о котором мы не раз упоминали?.. Думаю, произнес бы такие слова, которые бы пригвоздили к позорному столбу судей и прокуроров. А может быть, высказался бы так, что все бы слушатели хохотали над судьями, хотя я не уверен, что слова эти можно было бы напечатать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.