Глава 3 ОСТРОВ ЗАРИ БАГРЯНОЙ
Глава 3 ОСТРОВ ЗАРИ БАГРЯНОЙ
Автор назвал так эту главу, посвященную партизанской борьбе на Кубе, не только за огненные, красивые закаты в этой стране, но и потому, что кубинская земля не раз в своей истории обагрялась кровью своих патриотов, борцов за ее независимость и свободу. Что же представляла собой эта страна, куда Че Гевара прибыл сражаться вместе с горсткой храбрецов во главе с Фиделем Кастро?
Уже более четырех лет на острове существовал антинародный режим диктатора Батисты. Еще раньше, вплоть до 1934 года, Ку6а и юридически, и фактически не имела национального суверенитета, так как действовала навязанная ей американцами так называемая поправка Платта[60] к кубинской конституции.
К началу 1953 года генерал Батиста, опираясь на поддержку американских компаний, сумел укрепить свою власть. Однако сопротивление диктатуре не прекращалось. В июле того же года группа патриотически настроенной молодежи во главе с Фиделем Кастро предприняла штурм казарм Монкада. Правда, в силу ряда причин, в том числе из-за случайной утраты фактора внезапности, выступление закончилось неудачей. После Монкады власти развязали жесточайший террор. Ф. Кастро был осужден на 15 лет тюремного заключения. Однако под давлением широкого народного движения, в том числе рабочих-сахарников, была объявлена амнистия, по которой оставшиеся в живых участники упомянутого штурма были выпущены на свободу...
Для краткой характеристики социально-экономического положения страны приведем несколько цифр. Капиталовложения США на Кубе к концу 50-х годов XX века исчислялись в 1 миллиард долларов (и это в стране с населением всего в 7 млн. человек!). Прибыли американских компаний, вывезенные с Кубы к 1958 году за сорок предшествующих лет, составили около 1,5 миллиарда долларов. На долю компаний США приходилась пятая часть обрабатываемой земли.
Большинство мелких земельных собственников и арендаторов жили в условиях, граничащих с нищетой. Инфляция, дорогостоящие жилье и медицинская помощь, дамоклов меч безработицы (при усиливающейся политической слежке) — все это вызывало растущее недовольство средних слоев и городского пролетариата. Была недовольна существовавшими порядками даже крупная буржуазия, не связанная с иностранным капиталом. Экономический и политический гнет в дореволюционной Кубе дополнялся гнетом расовым. Негритянское население подвергалось наиболее жестокой эксплуатации. В стране был 1 миллион неграмотных взрослых. Половина детей школьного возраста не могла посещать школу (в сельских районах — свыше 70%)[61].
Остров превращался в страну-паразита, живущую для и за счет северного соседа. Сахар-сырец и курортно-развлекательный бизнес — все, чем располагала тогда Куба, были широко предоставлены толстосумам из Штатов...
Но вернемся к повстанцам Фиделя. Наконец они, те, что остались в живых после высадки и боя в Алегрия-де-Пио, собрались вместе в крестьянской хижине в предгорьях Сьерра-Маэстры. На встрече командир говорит: «Враг нанес нам поражение, но не сумел нас уничтожить. Мы будем сражаться и выиграем эту войну!» Их осталось 17 человек!
В эти дни СМИ уже разнесли по миру весть, что отряд уничтожен. Читаем телеграмму агентства «Юнайтед-пресс»: «Самолеты кубинских ВВС этой ночью обстреляли и бомбили отряд революционеров, уничтожив 40 (какая точность наблюдений с воздуха! — Ю.Г.) членов высшего руководства «Движения 26 июля», среди них находился и тридцатилетний Фидель Кастро»[62].
Эрнесто понимает, как важно после таких сообщений дать знать о себе его родным. Поэтому при первой же возможности он пишет жене письмо 29 января 1957 года. Так как оно — важное свидетельство о первых двух месяцах повстанческой жизни на Кубе, приведем его содержание полностью:
«Дорогая старушка! (так принято у латиноамериканцев обращаться к близким женщинам. — Ю.Г.).
Я жив и жажду крови. Похоже на то, что я действительно солдат (по крайней мере, я грязный и оборванный), ибо пишу на походной тарелке, с ружьем на плече и новым приобретением в губах — сигарой. Дело оказалось нелегким. Ты уже знаешь, что после семи дней плавания на «Гранме», где нельзя было даже дыхнуть, мы по вине штурмана оказались в вонючих зарослях, и продолжались наши несчастья до тех пор, пока на нас не напали в уже знаменитой Алегрия-де-Пио и не развеяли в разные стороны подобно голубям. Там меня ранило в шею, и остался я жив только благодаря моему кошачьему счастью, ибо пулеметная пуля попала в ящик с патронами, который я таскал на груди, и оттуда рикошетом — в шею. Я бродил несколько дней по горам, считая себя опасно раненным, кроме раны в шее, у меня еще сильно болела грудь. Из знакомых тебе ребят погиб только Джимми Хиртцель, он сдался в плен, и его убили. Я же вместе со знакомыми тебе Альмейдой и Рамирито провел семь дней страшной голодухи и жажды, пока мы не вышли из окружения и при помощи крестьян не присоединились к Фиделю (говорят, хотя это еще не подтверждено, что погиб и бедный Ньико). Нам пришлось немало потрудиться, чтобы вновь организоваться в отряд, вооружиться. После чего мы напали на армейский пост, нескольких солдат мы убили и ранили, других взяли в плен. Убитые остались на месте боя. Некоторое время спустя мы еще захватили трех солдат и разоружили их. Если к этому добавить, что у нас не было потерь и что в горах мы, как у себя дома, то тебе будет ясно, насколько деморализованы солдаты, им никогда не удастся нас окружить. Естественно, что борьба еще не выиграна, еше предстоит немало сражений, но стрелка весов уже клонится в нашу сторону, и этот перевес будет с каждым днем увеличиваться.
Теперь, говоря о вас, хотел бы знать, находишься ли ты все в том же доме, куда я тебе пишу, и как вы там живете, в особенности «самый нежный лепесток любви»? Обними ее и поцелуй с такой силой, насколько позволяют ее косточки. Я так спешил, что оставил в доме у Панчо твои и дочки фотографии. Пришли мне их. Можешь писать мне на адрес дяди и на имя Патохо. Письма могут немного задержаться, но, я думаю, дойдут»[63].
Удивительное письмо. В нем нет никакой рисовки, ни мелодраматизма, ни стремления представить себя героем. Че не терпел всего этого. Об этом свидетельствует хотя бы его дневниковая запись о сражении у селения Буэйсито: «Мое участие в этом бою было незначительным и отнюдь не героическим — те немногие выстрелы, которые прозвучали, я встретил не грудью, а совсем наоборот»[64].
Для общественного мнения важно было также опровергнуть упомянутые выше сообщения СМИ. Кстати сказать, еще и с этой целью Фидель спешил ввязаться хотя бы в небольшой бой — пусть страна и мир узнают, что партизаны полны решимости продолжать борьбу. С этой целью его бойцы вскоре захватили внезапным нападением небольшую казарму. Че оказывает первую помощь раненым, своим и противника. На недоуменные вопросы солдат Фидель отвечает: «Раненых врагов мы не убиваем, сдавшихся в плен отпускаем на свободу».
Слух о таком поведении партизан быстро распространился в армейской среде. Вернувшиеся из плена солдаты рассказывали товарищам о человечности людей Фиделя, о том, что они не только не грабят и не насилуют, как это изображает командование, а за все получаемое от крестьян платят и даже их лечат.
Однажды один из бойцов сказал Че, что может с его согласия достать оружие, имеющееся у окрестных крестьян. Тот выдал ему письмо следующего содержания:
«Сеньоры, я узнал, что вы располагаете некоторым оружием, которое могло бы послужить делу Революции. Я приглашаю вас к сотрудничеству посредством передачи нам оружия.
Это письмо не дает право на реквизицию, а только, чтобы обратиться к вам с соответствующей просьбой. Че, командир 4-й революционной колонны»[65].
Или другой пример. Увидев, как трое его бойцов рубят и лакомятся початками сахарного тростника, Гевара поинтересовался, спросили ли они позволения у хозяина делянки. После отрицательного ответа каждый из провинившихся получил от командира по два ночных дежурства вне очереди. «Вы хорошо знаете наше правило — ничего не брать без согласия хозяев», — добавил он.
Крестьяне по достоинству оценили такое поведение повстанцев. Однако нельзя сказать, что сближение крестьян с партизанами проходило быстро или гладко. Это был противоречивый и сложный процесс. Много внимания и сил уделял этому и Че Гевара. Приходилось считаться с неграмотностью и политическим невежеством крестьян (гуахиро). Например, учитывая работу батистовских пропагандистов, представляющих партизан коммунистами, а также искаженные представления в народе о последних, Че ненавязчиво и деликатно противостоит антикоммунизму, особенно среди своих бойцов.
Однажды на привале один из партизан сказал, что война будет продолжаться и после свержения Батисты, ибо тогда настанет черед воевать против коммунистов(!). Присутствовавший при этом Че заметил бойцу: «Знаешь, с коммунистами очень трудно расправиться». «Почему?» — спросил тот. «Потому, — ответил командир, — что они находятся повсюду, и ты не знаешь, кто они и где они. Их невозможно схватить. Иногда ты говоришь с человеком, а он коммунист, но ты этого не знаешь»[66].
Более определенно он высказывался по этому вопросу в своих фельетонах, которые под псевдонимом Снайпер публиковал в печатном органе повстанцев «Эль Кубано либре» («Свободный кубинец»). В одном из них он писал:
«К вершинам нашей Сьерра-Маэстры события доходят из дальних стран через радио и газеты... Итак, мы читаем и слышим о волнениях и убийствах, происходящих на Кипре, в Алжире и Малайзии. Все эти события имеют общие черты... Все революционеры, независимо от страны или региона, в котором они действуют, получают тайную «помощь» от коммунистов.
Как весь мир похож на Кубу! Всюду происходит одно и то же. Группу патриотов, вооруженных или нет, восставших или нет, убивают, каратели еще раз одерживают «победу после длительной перестрелки». Всех свидетелей убивают, поэтому нет пленных.
Правительственные силы никогда не терпят потерь... Но часто это сплошная ложь. Сьерра-Маэстра — неопровержимое доказательство тому. И наконец, старое обычное обвинение в «коммунизме».
«Коммунистами, — иронизирует Гевара, — являются все те, кто берет в руки оружие, ибо они устали от нищеты, в какой бы это стране ни происходило... Демократами называют себя все те, кто убивает простых людей: мужчин, женщин, детей. Как весь мир похож на Кубу!»[67].
О внимании Че к политико-просветительской работе рассказывал участник партизанской войны Жоэль Иглесиас (о его приходе в отряд читатель прочтет позже):
«Поначалу, когда мы только обосновались в этом районе, круг наших собеседников был ограничен... Но понемногу вокруг нас собиралось все больше крестьян, которым мы могли доверять. И все это главным образом благодаря Че, его постоянному общению с людьми, его беседам. Так мы завоевывали симпатии этих людей. Всем было известно, кто мы, однако никто не донес на нас. Так вот, по вечерам мы вели беседы и говорили на разные темы: сколько будет людей у Фиделя, когда мы снова с ним соединимся, что будет после окончания войны. Но одна тема выплывала в наших разговорах чуть ли не каждый вечер — легенда о птице-ведьме, миф очень древний и крайне почитаемый в тех краях.
Рассказывали, что еще один испанец как-то выстрелил в эту птицу, но не убил ее, а сам чуть не поплатился жизнью: шляпа у него была пробита в нескольких местах. Был и один несчастный, который не верил, что есть такая птица, но однажды ночью она явилась ему, и с тех пор он калека.
Во время одной из таких бесед я заявил, что пусть только эта птица появится — я уложу ее из винтовки наповал. Крестьяне предупредили, что тот, кто говорит так, обязательно встретится с птицей и последствия будут самые печальные.
На следующий день все только и говорили о моей выходке, а некоторые даже отказывались выходить со мной ночью на улицу. Че, когда мы остались с ним наедине, спросил, что я думаю о птице и зачем я пообещал пристрелить ее. Я ему объяснил, что не верю в эту чертовщину. Че укоризненно посмотрел на меня и ничего не сказал.
Несколько дней спустя, когда мы опять вернулись с крестьянами к этой теме, я разъяснил гуахиро, что хотя сам не верю в птицу, тем не менее, уважаю мнение тех, кто верит»[68].
В результате спокойной, разъяснительной работы участились случаи прихода в отряд крестьян-добровольцев и солдат-дезертиров. Конечно, это таило в себе и определенный риск. По этому поводу Гевара сделал такую запись в своем дневнике:
«Батистовские солдаты уже знали о направлении нашего движения, потому что наш проводник (из местных крестьян. — Ю.Г.), как стало нам известно много лет спустя, был главным предателем и навел их на след нашего отряда. Отпустив этого проводника накануне ночью, мы допустили ошибку, которую не раз повторяли в ходе последующей борьбы, пока не поняли, что ненадежных людей из местного населения нельзя оставлять без надзора, когда находишься в опасном районе»[69].
Так постепенно накапливался, в том числе и у Че, партизанский опыт. Об этом повествует он и в своем дневнике:
«Наконец мне удалось заполучить брезентовый гамак. Этот гамак был драгоценным сокровищем, но по суровым партизанским законам его мог получить только тот, кто, победив лень, соорудил себе гамак из мешковины. Владельцы гамаков из мешковины имели право на получение брезентовых гамаков по мере их поступления. Однако я не мог из-за своей аллергии пользоваться гамаком из мешковины. Ворс из мешковины меня очень раздражал, и я вынужден был спать на земле. А без гамака из мешковины не мог рассчитывать на брезентовый. Фидель узнал об этом и сделал исключение, приказав, чтобы мне выдали брезентовый гамак. Я навсегда запомнил, что это было ...на следующий день после того, как мы впервые отведали конины. Конина была не только роскошной пищей, она стала как бы боевой проверкой приспособляемости людей. Крестьяне из нашего отряда с возмущением отказались от своей порции конского мяса, а некоторые считали Мануэля Фахардо чуть ли не убийцей. В мирное время он работал мясником, и вот мы воспользовались его профессией, чтобы поручить ему заколоть лошадь.
Эта первая лошадь принадлежала крестьянину, который жил на другом берегу реки. Партизаны перепутали его с одним доносчиком и конфисковали старую лошадь... Через несколько часов лошадь стала нашей пищей... Крестьяне-бойцы считали за это себя чуть ли не людоедами, пережевывая мясо старого друга человека»[70].
По-своему обретали «опыт» и батистовцы. Прибыв в какое-либо фермерское хозяйство и не застав там мужчин, они крушили все подряд, а порою и расстреливали остальных попавшихся под руку, полагая, что мужчины ушли в отряд Фиделя.
А мужчин, действительно, при всех скрытых опасностях, партизаны все же принимали довольно охотно: ведь идея Фиделя и состояла в том, чтобы с группой соратников «зажечь пламя», а затем разжечь его до народной войны против тирании. Постепенно поток добровольцев увеличивался, Фидель поручил Че проводить с ними своего рода собеседования. Один из таких молодых добровольцев, Энрике Асеведо вспоминает:
«Мы с братом пришли в отряд Че, прибавив каждый себе по два года (а имели 14 и 16 лет). Че не поверил и стал нас отчитывать, но, узнав, что мы учились в школе, дал решить задачки по алгебре. Я сказал, что был плохим учеником и знаю только историю и географию... Че улыбнулся и сказал, что мы должны продолжать учиться, а не воевать. «Тогда расстреляйте нас, а назад мы не пойдем!» — сказал я решительно. Че рассердился, но Сиро Редондо (один из командиров. — Ю.Г.) обещал взять над нами шефство, и мы остались»[71].
Занимался такой «кадровой» работой и сам Ф. Кастро. Например, он не взял сначала в отряд пятнадцатилетнего парнишку Жоэля Иглесиаса (потом он станет команданте и после победы возглавит кубинский «комсомол» — Ассоциацию молодых повстанцев. На вид ему и тогда можно было дать не больше 16 лет. — Ю.Г.) Жоэль рассказывал автору, как он стал уверять Фиделя и Гевару, что он из крестьян и поэтому сильный. Тогда командир, улыбнувшись, попросил его поднять тяжелый мешок. Парень поднял и был принят в отряд.
Но наряду с такими были и другие «гуахирос» (кубинское название крестьян. — Ю.Г.): темные, забитые, они верили всяким пропагандистским россказням о повстанцах. Узнав о приближении партизан, они бросали дом, скот и уходили в более тихие места. Об одном таком примере пишет Гевара:
«Мы стали свидетелями печальной картины. Накануне батистовский капрал и управляющий (плантации. — Ю.Г.) оповестили всех местных жителей о предстоящей бомбардировке. Люди стали переселяться к берегу моря... Местные власти просто намеревались лишить крестьян земли и нажитого имущества... Страх охватил крестьян, и не было никакой возможности остановить их бегство... У нас было больше оружия (трофеи, захваченные в боях. — Ю.Г.), чем людей... Крестьяне не были еще готовы включиться в борьбу, а связи с городом практически не существовало»[72].
Отсюда и общая для любой нерегулярной армии проблема дезертирства. Среди дезертиров были не только городские жители, испугавшиеся тягот сельской жизни, но и крестьяне. Само трудное время войны требовало пресекать это явление твердой рукой. Че рассказывает, например, о случае, когда за дезертирство был расстрелян один из его бойцов:
«Я собрал весь наш отряд на склоне горы, как раз в том месте, где произошла трагедия (расстрел. — Ю.Г.), и объяснил повстанцам, что все это значило для нас, и почему дезертирство будет караться смертной казнью и почему достоин смерти тот, кто предает революцию.
В строгом молчании мы прошли мимо трупа человека, который оставил свой пост; многие бойцы находились под сильным впечатлением первого расстрела, быть может движимые скорее какими-то личными чувствами к дезертиру и слабостью политических воззрений, чем неверностью революции. Нет необходимости называть имена... Скажем только, что дезертир был простым, отсталым деревенским парнем из этих краев»[73].
Автор не ставит перед собой задачу отобразить все перипетии боевой деятельности партизан. Поэтому мы остановимся только на отдельных сражениях Повстанческой армии, имевших принципиальное значение. Первой из таких акций явился бой за Уверо.
Фидель избрал казармы в этом местечке, полагая, что победа при нападении на них могла бы стать большим психологическим ударом для Батисты и его приспешников, о котором узнает вся страна. Правда, не все из командиров разделяли такой выбор. Ему даже пришлось выдержать продолжительный спор с Геварой, настаивавшим на захватах армейских грузовиков, свободно курсирующих по дорогам района, где укрывались партизаны. «В то время наше общее страстное желание сражаться толкало нас на самые крайние и поспешные решения и не позволяло нам предвидеть более отдаленной цели», — признавался Эрнесто. И добавлял: «Теперь, спустя несколько лет после этого спора, в котором Фидель не убедил меня и заставил выполнять свой приказ, я должен признать, что его соображения были правильными»[74]. Это подтвердил и сам бой.
К тому времени под общим командованием Ф. Кастро находилось несколько отрядов. В штабе состоялось совещание командиров. На подготовку к бою были даны двое суток. Начался 16-километровый ночной переход. Разведка сообщила, что около деревянных казарм особых укреплений не было. Но вокруг были расставлены усиленные посты по три-четыре человека. Кустарник позволял подойти к противнику очень близко. Казарма расположена была на берегу моря, поэтому для ее окружения надо было наступать с трех сторон. Бойцам был отдан приказ не стрелять по жилым постройкам, где жили семьи военных.
Предполагалось, что бой будет скоротечным из-за внезапности нападения. «Уже стало светать, — пишет Гевара, — а мы все еще не были готовы к атаке»[75]. Тогда Фидель первым открыл огонь из своей винтовки с телескопическим прицелом. И казарма озарилась вспышками ответных выстрелов. Бойцы отрядов пошли в наступление, соблюдая все меры предосторожности. Быстро раскусив гуманность партизан, многие военные стали укрываться в жилых домах. Вокруг зловеще свистели пули. Группа во главе с Че залегла и стала вести огонь по хорошо замаскированному окопу, одновременно готовясь к решительному броску. «Казалось, что бой продолжался всего несколько минут, но на самом деле от первого выстрела до захвата казармы прошло два часа сорок пять минут», — записал Эрнесто в дневнике[76].
И вот взяты в плен последние оказавшие сопротивление солдаты, выведены из дома врач и санитар. С первым из них, уже седым солидным человеком, произошел курьезный случай, описанный Геварой:
«Количество раненых было огромным, и, не имея возможности заниматься ими, я решил передать их этому врачу... Он спросил, сколько мне лет и когда я получил диплом. Услышав мой ответ, он откровенно признался: «Знаешь, парень, займись этим делом сам, потому что я только что закончил учебу и у меня очень мало опыта». Видимо, — продолжает Че, — этот человек по своей неопытности и от страха забыл все, чему его учили. И мне снова пришлось сменить винтовку на халат врача»[77].
В этом бою повстанцы потеряли убитыми и ранеными 15 человек. Потери противника составили 14 человек убитыми и 19 ранеными. В плен было взято 14 батистовцев, шестерым удалось спастись бегством. Сражение явилось переломным моментом для партизан: их боевой дух окреп, равно как и вера в победу. Оно решило судьбу многочисленных мелких армейских гарнизонов, расположенных у подножия Сьерра-Маэстры. Батистовцы вскоре сами отвели их под угрозой партизанских атак.
Понимая, что противник может быстро организовать преследование, Фидель приказал уйти от Уверо как можно дальше. У дороги были похоронены павшие товарищи, несколько тяжелораненых оставили с 19 ранеными солдатами, которым Че тоже оказал посильную медицинскую помощь. Батистовцы, проявив некоторую порядочность, не расправились сразу с ними, а заточили в тюрьму до конца войны.
Что касается нашего героя, то бой под Уверо показал, что Че обладал всеми необходимыми для бойца качествами: смелостью, хладнокровием, молниеносной сообразительностью и быстрой реакцией. Вместе с тем бой для него не являлся самоцелью. Каликсто Моралес, боевой товарищ Эрнесто, говорит:
«Для него бой был всего-навсего частью работы. После того как смолкнут выстрелы, даже в случае победного исхода, нужно продолжать работу: подсчитать потери, составить военную сводку и список трофеев. Только это. Никаких митингов. Никаких торжеств. Лишь иногда, спустя несколько дней, мы собирались вечерами, чтобы потолковать о бое. Даже и эту беседу он использовал для того, чтобы указать на ошибки, отметить, что было сделано плохо, подвергнуть детальному анализу прошедшие события»[78]. К этому добавим только, что Геваре принадлежат многие важные и хитроумные решения. Например, он организовал службу тревожного оповещения, когда симпатизировавшие партизанам крестьяне от дома к дому сообщали о появлении карателей и тем самым предупреждали повстанцев. И при всем этом огромная человечность, подлинный гуманизм человека-медика. После боя при Уверо он встречает на дороге двух батистовских солдат без оружия, показывает им дорогу и просит не заходить в глубь леса, где их по ошибке могут убить партизаны, сидящие в дозоре.
Че обычно входил в положение солдат, этих неграмотных и забитых крестьянских парнишек, но был беспощаден к разного рода бандитам и головорезам, особенно к тем, которые, используя доверчивость крестьян и прикрываясь именем партизан, грабили, насиловали и убивали мирных жителей. Зачастую они объединялись в банды. Одну такую банду, под атаманством кубинского китайца Чана, партизаны преследовали целых десять дней. Атамана и одного его сообщника, изнасиловавших крестьянскую девочку, партизаны расстреляли. Почти всех остальных помиловали, но троих решили в назидание другим подвергнуть символическому расстрелу. Им завязали глаза и заставили пережить мучительные минуты перед казнью. Выстрелы прогремели, но парни, естественно, остались живы. Че так вспоминал этот случай:
«Один из них бросился ко мне и в порыве благодарности наградил меня звонким поцелуем (у латиноамериканцев не приняты поцелуи мужчин между собой. — Ю.Г.), будто я был его родным отцом... Сейчас может показаться слишком жестоким такой способ воспитания, но применить тогда другой вид наказания в отношении этих людей было невозможно. Вскоре все трое вступили в Повстанческую армию... Один из них долго находился в моем отряде и... часто с чувством говорил: «Я не боюсь смерти. Че — тому свидетель»[79].
Помимо боевых, командирских, у Гевары-медика было много и чисто врачебных забот. В этот период войны он уже лечит не только партизан, но и окрестных крестьян. Многие гуахиро до этого никогда не видели белого халата. Почитаем, что писал об этом сам доктор:
«В каждом маленьком селении или любом другом месте, куда мы прибывали, я открывал свою консультацию... Выбор лекарств был ограничен, клинические случаи в Сьерре не блистали разнообразием: рано состарившиеся, беззубые женщины, дети с огромными животами (от паразитов. — Ю.Г.), рахит, общий авитаминоз, паразиты — так беспросветно-печальна была жизнь в Сьерра-Маэстре... где люди появляются на свет и растут без ухода, быстро истрачивают свои жизненные силы в работе без отдыха. Именно там, в этих встречах, родилось понимание нами необходимости решительной перемены в жизни народа»[80].
Гевара не отказывает никому, даже тем, у кого болят зубы, хотя никогда не обучался стоматологии. Вот как, с присущим ему юмором, вспоминает он сам эту работу:
«Впервые мне пришлось выполнять обязанности стоматолога, хотя это, возможно, слишком громко сказано. В Сьерра-Маэстре меня окрестили более точным именем — зубодер. Одной из моих жертв был Жоэль Иглесиас, у которого, несмотря на все мои старания, я не мог вытащить больной зуб — разве что оставалось установить для этого заряд динамита... Во время своих врачеваний я восполнял довольно часто недостаток опыта, а заодно и отсутствие обезболивающих средств, тем, что прибегал к «психологической анестезии», употребляя крепкие словечки, если мои пациенты начинали вести себя слишком беспокойно, когда я возился у них во рту»[81].
Но, если говорить серьезно, Че не мог отказать никому, даже когда его жестоко донимала астма. Чтобы никто не видел его страданий, он верхом уезжал куда-нибудь за пределы расположения отряда или курил сухой клевер — лекарство крестьян. Если недуг прихватывал на марше колонны, Эрнесто продолжал идти в общем темпе, иногда позволяя кому-нибудь подхватить его рюкзак. А на первых порах, когда не все бойцы еще знали о недуге врача, ситуации были пожестче. Однажды, когда в паре с крестьянином Креспо Че, у которого кончился адреналин, и наступило удушье, карабкался на холм и на мгновение присел, тот закричал: «Сраный аргентинец, ты пойдешь дальше или я буду подталкивать тебя прикладом?!»[82].
Работавшая связной пожилая крестьянка Чана вспоминала:
«Ай, Мадонна, было жалко видеть его (Гевару. — Ю.Г.), этого сильного и симпатичного мужчину-шутника во время приступа болезни... Бедный Че!»[83].
Это была не единственная женщина, которая помогала партизанам. Среди них были и такие, кто в качестве бойцов принимал участие в боевых сражениях. О двух из них Че очень тепло рассказывает в небольшой заметке, которую он назвал их именами — «Лидия и Клодомира»[84].
«С Лидией я познакомился спустя всего полгода после начала нашей партизанской борьбы. Я был только что произведен в майоры и командовал колонной. В одну из проведенных нами молниеносных операций мы спустились в поисках продовольствия в деревушку недалеко от Байямо, что на отрогах Съерра-Маэстры. Там жила одна семья, занимавшаяся выпечкой хлеба в небольшой хлебопекарне. Лидия, которой было тогда сорок пять лет, являлась ее совладелицей. С первого же знакомства с нами Лидия, единственный сын которой находился в нашей колонне, с удивительной страстностью и энтузиазмом стала служить делу революции.
Когда я вспоминаю ее имя, я испытываю нечто большее, чем только признательность и понимание значения деятельности незапятнанной революционерки, так как она питала ко мне какое-то особое чувство расположения и предпочитала работать под моим началом, в какое бы место меня ни посылали. Лидия была нашей связной, выполнявшей специальные задания. Можно сбиться со счета, перечисляя все случаи, когда я или руководство «Движения 26 июля» направляли ее в этом опасном качестве на различные задания. Она доставляла в города Сантьяго-де-Куба и Гавану наши наиболее важные документы, обеспечивала связь для моей колонны, переправляя номера газеты «Эль Кубано либре», доставляла бумагу, лекарства — одним словом, все, что было нужно и когда нужно.
Из-за ее отчаянной смелости с ней боялись идти на задание связные-мужчины. Вспоминаю, как один из них рассказывал мне о ней словами, в которых чувство восхищения перемежалось со страхом: «Эта женщина дала бы фору самому Антонио Масео (один из руководителей в войне Кубы за свою независимость в конце XIX века. — Ю.Г.). Она нас всех погубит. Бывают моменты, когда не до шуток. А то, что она делает, просто сумасшествие». Лидия же, несмотря ни на что, вновь и вновь уходила на связь, преодолевая все вражеские заслоны.
После того как наш отряд передислоцировался в зону Мина-дель-Фрио в районе Вегас-де-Хибакоа, туда же отправилась и Лидия, покинув наш вспомогательный лагерь... начальницей которого она была некоторое время. Там она энергично и даже несколько деспотически командовала мужчинами, вызывая этим определенную горячность кубинцев, не привыкших к тому, чтобы ими командовали женщины.
Место, где находился этот вспомогательный лагерь, было довольно опасным, а после того как его обнаружили правительственные войска, нашим бойцам не раз приходилось отбиваться от наседавших солдат. Поэтому я попытался перевести Лидию с этой должности, но сделать это мне удалось лишь тогда, когда наш отряд перебазировался в другой район.
Среди случаев, раскрывавших характер Лидии, особенно мне запомнился один. Это было в тот день, когда погиб наш славный товарищ, совсем еще молодой человек по фамилии Хейлин... Этот боец входил в состав группы охранения лагеря, когда Лидия была еще там. Возвращаясь однажды в лагерь после выполнения очередного задания, Лидия заметила осторожно подкрадывающуюся к расположению повстанцев группу солдат противника, которую, без сомнения, навел какой-нибудь шпик. Реакция женщины была незамедлительной: она вытащила свой маленький пистолет и хотела тут же выстрелами в воздух поднять тревогу. Но руки оказавшегося рядом с ней товарища помешали ей выстрелить, потому что это могло стоить жизни и ей, и всем находившимся рядом с ней. Солдаты продвинулись вперед и внезапно напали на часового Гильермо Хейлина. Он храбро защищался, пока не был дважды ранен. Зная, что его ожидало, если бы он попал в руки батистовцев, Хейлин застрелился. Остальным бойцам удалось спастись. Солдаты сожгли все, что можно было сжечь, и ушли.
На следующий день я встретил Лидию. Весь ее вид говорил об огромной скорби и отчаянии по поводу смерти Гильермо Хейлина, и в то же время она негодовала на того, кто помешал ей поднять тревогу. «Пусть убили бы меня, — говорила Лидия, — я уже немолода, зато был бы спасен парень, которому не было еще и двадцати лет». Она вспоминала об этом не раз. Иногда казалось, что в ее постоянно повторявшихся словах презрения к смерти звучали нотки хвастовства, но, несмотря на все это, задания Лидия выполняла превосходно.
Ей было хорошо известно, что моей слабостью были маленькие щенята, и она постоянно обещала привезти одного из Гаваны, но выполнить ей свое обещание никак не удавалось.
В период генерального наступления правительственных войск против Повстанческой армии Лидия бесстрашно выполняла свои обязанности связной. Она уходила и возвращалась в горы, унося и доставляя важнейшие документы, обеспечивала для нас связь с внешним миром. В этой опасной работе ее сопровождала другая женщина, под стать самой Лидии...
Звали ее Клодомира. Так, впрочем, ее называли все, кому она была известна по Повстанческой армии. Лидия и Клодомира стали неразлучными боевыми подругами, вместе выполнявшими самые опасные поручения.
После проведенного нами вторжения в провинцию Лас-Вильяс я приказал Лидии, чтобы она прибыла ко мне с целью использования ее для установления связи с Гаваной и главным командованием Повстанческой армии в Сьерра-Маэстре. Спустя некоторое время мы получили письмо Лидии, в котором она сообщала, что достала мне щенка и что в очередной раз она обязательно привезет его мне в подарок. Но этой последней поездки Лидии и Клодомире совершить не пришлось. Вскоре я узнал, что из-за трусости одного человека, опозорившего высокое звание бойца революционной армии, была обнаружена группа наших людей, среди которых находились Лидия и Клодомира. Все они защищались до последней капли крови. Раненую Лидию захватили в плен и куда-то увезли. Тела Лидии и Клодомиры обнаружить не удалось. Они спят вечным сном где-нибудь, несомненно, рядом, как и сражались рядом в последние дни великой битвы за свободу.
Возможно, когда-нибудь будут найдены их останки на этом огромном кладбище, в которое был превращен тогда весь наш остров. Что касается Повстанческой армии, то среди тех, кто сражался и жертвовал собой в те тяжелые времена, всегда будет жить память о двух бесстрашных женщинах... Для каждого из нас... и лично для меня имя Лидии имеет особое значение. Поэтому сегодня я посвящаю эти строки воспоминаний ей, отдавая тем самым скромную дань памяти о тысячах революционеров, погибших за то, чтобы свобода пришла на наш остров»...
Выше мы говорили о здоровье Че. К этому можно лишь добавить два ранения: о первом — в шею — мы уже упоминали, второй раз — в ногу (в декабре 1957 г.), о котором Эрнесто писал в дневнике:
«Мое самочувствие было неважное: раненая нога болела, и я не мог подняться»[85]. Но в этот момент рядом, во время перестрелки, ранят одного бойца. «Нам стало очень трудно выйти незамеченными из-под сильного огня противника. Не оставалось ничего другого, как ползти... Нам удалось... но мой товарищ потерял сознание, а я, несмотря на боль, сумел добраться до своих и попросил помощи для раненого бойца»[86].
Были и другие, нигде не зафиксированные ранения. Не случайно Эрнесто в беседе с Хуаном Альмейдой, подтрунивавшим над его жидкой бородкой, скажет: «Видишь ли, дружище, у меня нет волос, но зато много пробоин. Разве это не признак настоящего «мачо»?»[87].
(Прим. авт.: Конечно, можно по-разному относиться к болезням и ранениям, по-разному оценивали люди и недуг Гевары. Когда я был в Испании, мне на глаза попалась книга барселонского медика Энрике Сальгадо «Рентгенограмма Че» (кстати сказать, с подобным «медицинским» названием у автора ранее вышли книги о Гете, Чехове, Христе.) Отметив, что Че был астматиком, он пишет, что «обычно болезни ломают характер и моральную устойчивость... Они чаще вызывают отчаяние, которое несовместимо с высшими проявлениями человеческого духа. Но у натур сильных, волевых недуги, наоборот, предопределяют героическое терпение, безропотное перенесение невзгод вместо ощущения горечи и упрямства». Правда, доктор Сальгадо говорит, что он «далек от того, чтобы указывать на прямую связь между астмой и поведением Че»[88].
Мы уже говорили, что все описанные выше события в партизанской войне в основном происходили в горной местности под названием Сьерра-Маэстра (в приблизительном переводе на русский — «основная горная цепь». — Ю.Г.). Задолго до этих событий кубинский писатель Пабло де ла Торрьенте писал, что это — непривычная для глаза туриста Куба, там другая природа и другие люди — свободолюбивые, мужественные и благородные, у них свои счеты с полицией и властями.
Именно там, в XIX веке находили приют и поддержку кубинские борцы за независимость родины. «Горе тому, кто поднимет меч на эти вершины, — писал Пабло де ла Торрьенте. — Повстанец с винтовкой, укрывшись за несокрушимым утесом, может сражаться здесь против десятерых. Пулеметчик, засевший в ущелье, сдержит натиск тысячи солдат. Пусть не рассчитывают на самолеты те, кто пойдет войной на эти вершины! Пещеры укроют повстанцев. Горе тому, кто задумал уничтожить жителей гор! Как деревья, приросшие к скалам, они держатся за родную землю... Они совершили то, что еще никому не удавалось. Воспитанные своей землей, всей историей своей нищей жизни, они покрыли себя неувядаемой славой, проявляя чудеса храбрости. Пусть знают все: как вековые сосны, неколебимо стоят горяне. Лучше умереть в борьбе среди родных скал, чем погибнуть от нищеты и голода, как гибнут кубинские деревья, пересаженные в чужие для них чопорные английские парки»[89]. (Прим. авт.: Написавший эти строки погиб в Испании в 1936 году, во время гражданской войны там, но звучат они так современно, как будто написаны про повстанцев Фиделя Кастро.)
К жизни и деятельности Повстанческой армии начала проявлять серьезное внимание мировая журналистика — сначала у партизан появился корреспондент «Нью-Йорк таймс» Герберт Мэтью (в январе 1957 г.), опубликовавший о партизанах довольно объективный материал в своей газете. Потом приехал земляк Гевары, аргентинский журналист Хорхе Рикардо Масетти. Он не только опубликовал взятые у Фиделя и Че интервью, но и написал правдивую книгу о борьбе кубинских патриотов, которую назвал «Те, что борются, и те, что плачутся» (обыгрываются слова Ф. Кастро о подлинных борцах и «сочувствующих» им). Не случайно Гевара пометил в своем дневнике о Масетти: «В дальнейшем с этим журналистом у меня завязалась большая и прочная дружба»[90].
Приведем несколько наиболее интересных, на наш взгляд, выдержек из упомянутой книги Масетти[91]:
«Проводник журналиста спрашивает: Ты аргентинец? Видел уже Че? Как тебе пришло в голову приехать сюда?
Масетти: В отношении кубинской революции существует много таинственности. Эту мистерию ревниво оберегают информационные агентства и питающиеся их сообщениями крупные газеты. И хотя вся Латинская Америка ненавидит Батисту, никто не решается поддержать Фиделя Кастро, потому что не знают, кто он, чего хочет, никто его не поддерживает. Не знают, кто вы все.
Я рассказал, что некоторые считают кубинскую революцию инструментом Соединенных Штатов... так же как и армию Фиделя Кастро, состоящую якобы из обеспеченных молодых людей, играющих в войну. Я сказал, что для нас было привычным читать в газетах о том, что де «кубинские повстанцы взорвали пассажирский поезд». При этом не разъяснялось, что поезд был с пассажирами или пустой, или служил для перевозки войск. Известия такого рода создавали впечатление, что Фидель Кастро был не иначе как убийцей-террористом»...
А вот другой отрывок из той же книги Масетти:
«Думаю, что я уснул, когда переносная лампа осветила мое лицо. Мне не хотелось открывать глаза.
— Оставь его... Пусть спит, я его увижу после.
Это был странный голос охрипшего парнишки. Не знаю почему, но моя интуиция мне подсказала, что это был человек, ради которого я проехал семь тысяч километров. Сбросив с себя то, чем я был укрыт, побежал за говорившим.
— Доктор Кастро!.. — кричал я.
Огромная фигура, укрытая в пончо, повернулась в мою сторону.
— Ола! (испанское приветствие вроде английского «хэлло!». — Ю.Г.), как дела?.. Как себя чувствует Фрондиси (только что избранный президент Аргентины. — Ю.Г.), он доволен?
— Думаю, что пока хорошо.
Мы продолжали идти и разговаривать...
Взошло солнце, и я мог внимательно его рассмотреть... Его лицо было очень выразительно: правильные романские черты и жидкая борода, выдающаяся вперед как волнорез броненосца. Глаза черные, средней величины, вспыхивали за толстыми стеклами очков, изо рта с мясистыми губами торчала сигара... Когда он говорил, сигара передвигалась из одного угла рта в другой. Разговаривая, он переминался из стороны в сторону, трамбуя землю и постоянно жестикулируя. Никто бы не подумал, что ему только тридцать два года...»
Радио сообщило о начале в Гаване и других городах всеобщей антибатистовской забастовки...
«Фидель обнял меня и подпрыгнул вместе со мной несколько раз:
— Пробил час, Че (для кубинцев все аргентинцы — Че. — Ю.Г.)! Наступил час!.. Скоро ты спустишься вместе с нами в долину и пойдешь до Гаваны...
Фидель не мог прийти в себя от радости. Смеясь, он прокричал отрядному корреспонденту Пакито:
— Теперь у тебя будет, что снимать днем и ночью, можешь снимать даже в цвете, если хочешь...
Успокоившись, сказал голосом реалиста:
— Надо немедленно поддержать забастовку атаками на всех направлениях».
Вот еще одна встреча с Фиделем:
«Фидель пришел пешком, со своим огромным рюкзаком, нагруженным книгами, политическими документами и банками с сосисками. Поприветствовал Гевару, обняв его, а мне протянул обе руки.
— Прости меня, Че. Но у меня грыжа, которая иногда делается нудной... И поэтому вчера я не смог прийти...
— А почему сегодня не поехали на муле?
Фидель засмеялся с видом довольного и опечаленного человека одновременно:
— Во всей Сьерра-Маэстре нет ни одного мула, который бы поднялся со мной на спине в гору...
К тому времени я уже записал все, касающееся исторического и событийного аспекта, но еще оставались кое-какие вопросы. Я включил магнитофон:
— С момента начала вооруженной борьбы в широком масштабе не поступало к вам никаких мирных предложений, в частности, от церкви?
— Действительно, епископат призвал к согласию в одной из проповедей.
— «26 июля» — это только революционное движение, которое будет считать свою миссию выполненной со свержением Батисты и его режима или оно планирует преобразоваться в политическую партию с намерениями руководить страной?
— «Движение 26 июля», — заявил решительно Фидель, — намерено бороться и гражданскими методами и путем чистых выборов прийти к власти. Мы хотим учредить партию, ибо понимаем, что свержение Батисты будет лишь отправным пунктом в реализации революционных задач. Но будет народ решать, способны ли мы, кто умеет бороться с оружием в руках, участвовать в политической борьбе на его стороне...
— И какими будут основные шаги «Движения 26 июля» после взятия власти?
— Многое из того, что мы сделали бы, придя к власти, уже осуществляется здесь, в горах. Пожалуй, первое — это конкретизировать и распространить на всю страну аграрную реформу. Но на Кубе, несмотря на ее богатства, почти все еще предстоит сделать. Гавана — это современный город, с огромными зданиями и чрезвычайной роскошью. Но вы посмотрите, что представляет собой остальная часть страны. Что означает эта протяженная горная местность, на которой практически нет дорог, где крестьяне не могут реализовывать свою продукцию, ибо не знают, как доставить ее на рынки. Огромны запасы нефти и минерального сырья. Однако они не эксплуатируются. А те, что разрабатываются, то только на потребу иностранному капиталу, не оставляя никакой прибыли кубинцам.
— Вы считаете решающей военную помощь США Батисте для продления его пребывания у власти?
— Естественно, да. Батиста получает постоянно помощь из Соединенных Штатов, как прямо от них, так и через Трухильо и Сомосу (соответственно диктаторы Доминиканской республики и Никарагуа в те годы. — Ю.Г.) ...Недавно на американскую базу в Гуантанамо (на кубинской территории в провинции Ориенте, на основе долгосрочного соглашения с США. — Ю.Г.) должны были быть доставлены триста ракет для передачи батистовским летчикам... Я уверен, что эти ракеты будут пущены против кубинцев, даже если и поступят из портов Трухильо и Сомосы. Самым абсурдным и жестоким является в этой войне ежедневное убийство десятков крестьян с воздуха...
— Когда, по вашему мнению, окончится эта война?
— Это невозможно предсказать. Может длиться дни, месяцы или годы. Единственно могу сказать, что она окончится лишь с полным разгромом тирании или со смертью последнего повстанца. У нас нет достаточного оружия, как вы сами могли заметить, и мы вынуждены отказывать тысячам людей, потому что не можем их вооружить. Но еще меньше у нас было оружия раньше, когда нас было двенадцать голодных бородачей с семью винтовками, шагающих по горам. Но мы обладали зато тем, чего не было никогда у солдат Батисты: идеалом, за который мы сражались.
Этот репортаж был передан почти немедленно. Десятки радиолюбителей в разных странах уже были готовы с магнитофонами для его ретрансляции. И вся Куба впервые услышала голос Главнокомандующего Повстанческой армией, прямо с гор Орьенте...
Мы пожали с Фиделем друг другу руки, а с Че сказали «чао»... Наш проводник — парень, хорошо знавший местность, — звался библейским именем Исаиас.
— Как апостол, — сказал он мне, знакомясь.
Я напряг память, но коль скоро у Святого Петра было много друзей, решил, что, может быть, паренек и прав...
До этого Хорхе Масетти много беседовал и с Че Геварой. Интервью с ним тоже было передано на Латинскую Америку, в том числе и на Аргентину (с ретрансляцией через Венесуэлу и Колумбию):
«Моим первым конкретным вопросом ему было:
— Почему ты здесь?
— Я здесь просто потому, что полагаю в качестве единственного способа освобождения Америки от диктаторов их свержение. Способствуя этому в любой форме. И чем непосредственнее, тем лучше.
— И не боишься, что могут квалифицировать твое участие в этом как вмешательство во внутренние дела не твоего государства?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.