Как бесконечно разнообразна созданная здесь жизнь

Как бесконечно разнообразна созданная здесь жизнь

[Выйдя в декабре 1831 года из Девонпорта, "Бигль" в конце февраля 1832 года достиг берегов Бразилии и до середины 1834 года оставался у восточных берегов Южной Америки, где производил съемочные работы. Все это время Дарвин собирал свою коллекцию расте-ний и животных, которую он по частям отправлял в Англию на попутных судах, К тихоокеанскому побережью "Бигль" вышел 28 июня 1834 года. – Прим. пер.]

…Восторг Чарлза от встречи с Тихим океаном быстро сник. Океан можно было назвать каким угодно, только не тихим. Один за другим налетали на "Бигль" неистовые порывы шквального ветра: такой отвратительной погоды не было ни разу с тех пор, как они наконец-то покинули Плимут, даже в сравнении со штормом, чуть не потопившим корабль у мыса Горн. Когда ветры стихли, большая волна все еще не давала кораблю подниматься вдоль западных берегов Южной Америки. Чарлз чувствовал себя совершенно разбитым и был не в состоянии чем-либо заниматься: он не мог ни работать, ни читать, ни принимать пищу, ни находить забвение в сне. Больше остальных страдал Джордж Раулетт: уже давно здоровье его подтачивалось вспышками, как полагал доктор Байно, туберкулеза или какой-то иной инфекционной болезни. При этом Раулетт наотрез отказывался от приема лекарств, которые, по мнению врача, могли бы спасти жизнь самого старого из офицеров на борту, – каломели, морфия, рвотного камня. Вскоре он впал в бессознательное состояние и умер. Ему было тридцать восемь – возраст, казавшийся почтенным.

Тело вместе с грузом свинца зашили в гамак, обернули полотнищем холста, накрыли флагом и положили на доску. Офицеры и вся команда собрались на юте. Смерть Раулетта опечалила всех. Панихиду отслужил Фицрой, закончив ее словами:

– Итак, мы предаем,-тело нашего умершего товарища матросской могиле "вечно меняющейся и таинственной океанской стихии".

Один конец доски подняли. Тело с грузом было предано морским глубинам.

– Это моя вина, – говорил потом Байно. – Я должен был бы списать его с судна и отправить домой из Монтевидео.

– Раулетт знал, что умирает, – ответил Чарлз, стремясь утешить друга. – Он не хотел умереть в Англии. Я ни разу не слышал, чтобы он упоминал о доме, семье или друзьях. Пять лет проплаЕал он на "Адвенчере" и вот сейчас два с половиной года с нами. "Бигль" был его домом, а мы – семьей. Поэтому он и хотел умереть на борту.

Капитан Фицрой намеревался плыть вдоль побережья до Кокимбо, находившегося значительно севернее Вальпараисо, главного порта на юго-западном побережье, но шестьсот штормовых миль вынудили его укрыться в бухте Сан-Кар-лоса на острове Чилоэ. После беспрерывной восемнадцатидневной качки Чарлз заявил:

– Надеюсь, остров прочно стоит на якоре. Ютившиеся в крохотных, крытых тростником хижинах на северной оконечности туземцы, в чьих жилах текла смесь индейской и испанской крови, подплыли на своих легких лодках к "Биглю", приветствуя его с непритворной радостью, – суда в их отдаленный порт заходили не слишком часто. С собой они привезли на продажу свиней, картошку и рыбу.

Чарлз совершил короткую экскурсию вверх по течению ручьев, змеившихся в лесу между деревьями. В свою записную книжку он заносит, что нигде, кроме тропической Бразилии, не наблюдал такого разнообразия проявлений красоты в природе. Удобренная вулканической золой почва была необычайно плодородна, поражая роскошным великолепием произраставших на ней лесов и зарослей бамбука, взобравшегося на сорокафутовую высоту.

"Адвенчер" [Так окрестили участники второй экспедиции на "Бигле" одну из шхун, приобретенных капитаном Фицроем без разрешения Адмиралтейства, для ускорения запланированных съемочных работ, – Прим, пер.] приковылял в порт со сломанным во время шторма утлегарем. Обычно невозмутимый Уикем злился на себя.

– Всю душу выворачивает, – жаловался он.

– .. И конечно же прямо на вашу выскобленную до блеска палубу! съязвил Чарлз, которого Уикем частенько изводил своей придирчивостью по части соблюдения чистоты на корабле.

Он нашел для себя чистую постель в одном из домиков деревушки Сан-Карлос, окруженном сочными лугами и величественными вечнозелеными деревьями. Местные жители были одеты в грубое домотканое шерстяное платье, выкрашенное в темно-синий цвет.

Сперва не переставая шли проливные дожди, как им здесь и положено в зимние месяцы, потом на целых три дня наступила передышка. В один из них Чарлз провел исследование скальных пород с помощью "старого Тора", геологического молотка, названного им так в честь Адама Седжвика. Он пришел к выводу, что породы долго находились под водой и затем поднялись, став сушей. Когда именно? Пять тысяч лет назад, пятьсот тысяч, пять миллионов?

К вечеру того же дня он вернулся на место стоянки "Адвенчера", поужинал на борту вместе с заметно помяг-чавшим Уикемом и осмотрел новый утлегарь.

– Я чувствую то же, что и вы, Джон, – поделился он с другом за окороком с молодой картошкой. – Когда мы обогнули Горн, я места себе не находил от отчаяния и готов был спрыгнуть с корабля и вернуться домой к прелестям Шропшира. Но Чилоэ заставил меня передумать.

Лейтенант Уикем побранил его:

– Не можете же вы, в самом деле, стать знатоком геологии Южной Америки, сидя у себя в Маунте перед камином за вистом с вашими сестрами, если даже они, я в этом уверен, самые очаровательные леди.

Десятидневный переход под парусами на север до Вальпараисо был достаточно спокойным, чтобы дать Чарлзу возможность исписать множество страниц своего дневника и записных книжек. На палубе он появлялся всего несколько раз, когда с "Бигля" замечали проходившие мимо суда. С двумя из них "разговаривали".

– Издали корабли похожи на больших морских птиц, – заметил он Байно.

Прибыв 23 июля в порт Вальпараисо, служивший местом основной стоянки для кораблей английского королевского военно-морского флота в Южной Америке, где пополнялись запасы провианта и куда доставляли официальные распоряжения и почту, они обнаружили там письма из Англии для большинства членов экипажа "Бигля". Чарлза ожидали сразу три: одно – от Каролины, посланное 3 ноября

1833 года, другое – от Кэтти, датированное 27 января

1834 года, и третье – от Сюзан, которая писала 12 февраля, в день его рождения. Все трое и отец помнили об этой дате и хотели, чтобы до него дошли их "любовь и благословение" по случаю его двадцатипятилетия.

В семье все обстояло благополучно. Как всегда, преобладали описание романтических историй и перечень главных событий из семейной хроники: Генри Холланд собирается жениться на дочери Сиднея Смита, как он дал понять Чарлзу во время их встречи в Лондоне. Сестры Дарвина от этого не в восторге… Дядя Джоз уговорил Генслея Веджвуда не подавать в отставку со своего поста. Сюзан счастлива, "подчищая" толстую книгу расходов и бесконечные счета; Кэтти превратилась в настоящего "гуляку" и думает только о балах и приемах. Эразм ведет в Лондоне беззаботную жизнь холостяка, убивающего все время на светские визиты. От прежней Фэнни Биддалф [Соседка Дарвинов по Маунту, за которой Чарлз одно время ухаживал, – Прим. пер.] "осталась одна только тень"… Английские газеты сообщили о революции в Буэнос-Айресе…

Получил он и длинное письмо от Генсло от 31 августа 1833 года. Еще одна партия коробок и ящиков, писал профессор, благополучно достигла Кембриджа:

"…Не считая, правда, нескольких заспиртованных экспонатов, поскольку через дырявую затычку из бутыли вытекла жидкость. Ископаемые останки мегатерия оказались чрезвычайно интересными, поскольку они дают возможность представить себе некоторые из частей этого животного, которых недостает в коллекциях как нашей страны, так и Франции. Буклэнд и Клифт демонстрировали их на геологическом семинаре во время третьего заседания Британской ассоциации в Кембридже под председательством профессора Адама Седжвика. Я только что получил от Клифта письмо, в котором он просит меня послать ему всю находку целиком, с тем чтобы он мог произвести ее тщательный анализ, подремонтировать кости и затем отослать мне обратно с описанием назначения каждой из них и роли, которую они играют в остеологическом строении Чудовища…

Я разложил различных находившихся в бочонке животных по банкам со свежим спиртовым раствором и поместил их к себе в подвал. Все, что более подвержено разрушению (насекомые, кожи и т. д.), я храню в комнатах, а в кости в виде предосторожности ввожу камфару. От растений я в восторге, хотя до сих пор и не разобрался с ними; впрочем, вместе с Гукером и при его помощи я надеюсь вскоре сделать это…"

Как и Чарлз, Генсло мечтает о том дне, когда они снова смогут встретиться и обсудить все, что случилось за время плавания, но вместе с тем надеется, что Чарлз будет продолжать его, пока возможно.

"Если Вы подумываете о том, чтобы вернуться до истечения срока экспедиции, то не спешите с решением – принимайте его, дав себе, по крайней мере, месяц времени на размышление и лишь в том случае, если желания продолжать плавание не возникнет ни разу… Но подозреваю, что всегда найдется хоть что-нибудь, чтобы поддержать Ваше мужество. Посылайте домой любые кусочки черепа мегатерия, какие только попадутся Вам на глаза, и всех ископаемых. Не забывайте про свой сачок, так как я предвижу, что Ваши мельчайшие насекомые почти все окажутся неизвестными видами…"

Сложив письма, Чарлз спрятал их в верхний ящик комода и сел за чертежный стол, чтобы поразмыслить над их содержанием. Сюзан, отличавшаяся абсолютной грамотностью, написала, что в своем путевом дневнике ои допустил ряд незначительных ошибок в написании слов "терять", "ландшафт", "высочайший", "профиль", "каннибал", "умиротворенный" и "ссора". Однако вслед за этим замечанием она приписала строку, которая не только компенсировала критику, но и глубоко потрясла его: – "Что за чудесная и увлекательная книга путешествий получилась бы из твоего дневника, если бы его напечатать".

Опершись о стол, он прикрыл глаза ладонями. Неужели дневник мог стать книгой? Он никогда и не мечтал о его публикации. Правда, он был настолько самонадеян, что воображал, будто может написать книгу с изложением своих геологических наблюдений в Южной Америке. Он упорно и много работал над собиранием материала и теперь решил, что эта книга должна быть написана. Но вот дневник? За свою жизнь он прочитал множество дневников известных путешественников, и ему ни разу не пришла мысль, что у него есть даже малейший шанс внести хоть какой-нибудь вклад в подобную литературу. При одной мысли об этом кружилась голова. Однако он не будет таким дураком, чтобы робеть. За минувшие два с половиной года он исписал несколько сот страниц дневника, стремясь к той живой, искренней и непринужденной манере, которую подметила Сюзан. Что ж, он будет продолжать в прежнем духе, писать обо всем, что видит, думает и чувствует, включая условия жизни людей в странах, с чьей культурой он знакомился во время своих странствий.

Роберту Фицрою с почтой повезло куда меньше. Когда Чарлз явился на обед, то не мог не заметить, что капитан был взвинчен до крайности: болезненный цвет лица, один глаз налит кровью. На его письменном столе лежало письмо от капитана Бофорта. Фицрой поднял на Чарлза невидящие глаза, глубоко вздохнул.

– Новости хуже некуда. Придется продать "Адвенчер", рассчитать двадцать матросов, которых я нанял в Монтевидео, и выплатить им жалованье и все, что положено, за свой счет. Семьсот фунтов стерлингов, которые пошли на переоснастку шхуны, – тоже из моего кармана.

Он вскочил, взволнованно зашагал по небольшой уютно обставленной каюте.

– Да, Чарлз, для меня это горькое разочарование. Обида никогда не изгладится из сердца. Если бы Адмиралтейство позволило нам сохранить "Адвенчер", мы смогли бы ликвидировать все "белые пятна" на карте западного побережья Патагонии, произвести последовательную съемку берегов до самого экватора, а затем заняться Галапагосскими и Маркизскими островами, а также островами Общества, Тонга и Фиджи. С двумя судами мы управились бы со всеми делами в течение 1836 и частично 1837 года…

– 1837-го! Выходит, путешествие должно занять целых шесть лет!! – И хотя все внутри Чарлза дрожало, лицо его оставалось невозмутимым.

– Ваши карты и схемы – вот ваше оправдание. Мало кто в мире выполнял картографические задачи такого масштаба.

Фицрой, однако, был слишком подавлен, чтобы ухватиться за эти приятные его слуху слова ободрения.

– Ну нет, теперь лорды Адмиралтейства от меня уже не отступятся. Они зашлн так далеко, что отклонили всех троих, кого я представлял к повышению в звании, среди них Джоа Стока и боцмана… Однако я не допущу, чтобы страдала моя работа! Я предлагаю, чтобы оставшуюся неделю июля и август, то есть оба зимних месяца, мы находились здесь, в Вальпараисо. Я буду жить это время на берегу вместе со Стоксом и Кингом. Нам потребуется больше места, света и спокойствия, чем можно обеспечить на борту. А лейтенант Уикем займется переоснасткой и пополнением запасов на "Бигле".

– Тогда я тоже смогу месяц с лишним находиться на берегу и совершить путешествие в Анды? – Чарлз с трудом сдерживал радость в голосе. На устало-озабоченном лице капитана появилось слабое подобие улыбки.

Сам Фицрой ранее намеревался выбраться на неделю в Сантьяго, во всех отношениях приятный столичный город. Сейчас, однако, он сокрушенно покачал головой.

– С Сантьяго ничего не выйдет. Там мое внимание неизбежно отвлекут тысячи разных интересных вещей, а мое дело – заниматься скучной рутиной подсчетов, изучать собранный обоими судами материал. Вместо себя я пошлю Уикема, чтобы добиться от чилийского правительства разрешения на проведение съемки их берегов.

– Но, сэр, тысячи разных вещей – ведь это как раз то, что вам необходимо, – запротестовал Чарлз, – они помогут вам избавиться от ваших разочарований, как следует отдохнуть, чтобы с новыми силами проработать еще год.

Фицрой устало закрыл глаза.

Своими опасениями Чарлз поделился с Бенджамином Байно:

– Послушайте, Бен, нельзя ли как-нибудь заставить его сбавить темп? Работа сводит его в могилу. А теперь, когда в Адмиралтействе с ним так обошлись…

– Если бы капитан сломал руку, – ответил Байно, – он разрешил бы мне вправить кость. Если бы у него был порез на бедре – позволил бы промыть рану. Но вмешиваться в то, что происходит у него в голове, мне не дозволено. Излечение усталости и депрессии не входит в компетенцию судового врача.

– А жаль, – откомментировал Чарлз.

Поскольку в Вальпараисо Чарлзу предстояло провести целых пять недель, он сошел на берег и отправился на поиски жилья. Неожиданно он натолкнулся на Ричарда Корфильда, своего старого школьного друга из Шрусбери.

В те далекие годы Дарвин нередко бывал у Корфильдов дома в Питчфорде, небольшой деревушке возле Шрусбери. Нынешние дела Ричарда, который был на два года старше Чарлза и приехал в Чили несколько лет назад в качестве торговца, представлявшего интересы английских промышленных фирм, шли в гору.

После того как молодые люди перестали трясти друг другу руки и выражать свое изумление и восторг по поводу столь поразительной встречи вдали от дома, Чарлз рассказал, что занимает должность натуралиста на борту "Бигля", осведомившись затем у Корфильда, не знает ли он в городе какой-нибудь приличной английской семьи, которая бы сдавала комнаты.

Корфильд рассмеялся:

– Знаю ли я? Можешь ставить самую последнюю гинею – не проиграешь. Да у меня самого чудесный дом в пригороде Алмендрал, это бывший пляж. Места сколько душе угодно. Иди и возвращайся обратно к восьми с вещами. Я отвезу тебя домой прямо к ужину и устрою наилучшим образом.

Погода стояла превосходная – голубое небо, теплое солнце над головой. Чарлзу нравился этот город, выстроенный у самого подножия гор и состоящий из одной длинной улицы, вытянувшейся параллельно побережью. В тех местах, где горы перерезали узкие лощины, дома так и лепились друг к другу.

Все комнаты в доме Корфильда выходили окнами на внутренний дворик с маленьким садом; на стенах висели английские гравюры, изображающие охотничьи сцены: всадники в красных куртках на лоснящихся лошадях, свора ухоженных гончих, заливающихся лаем в предвкушении охоты на лисиц.

Расходы по дому, объяснил Корфильд, делит с ним еще один джентльмен. Они составляют весьма скромную сумму около четырехсот фунтов стерлингов в год, включая затраты на еду и питье, жалованье двум слугам и содержание четырех лошадей. Когда Чарлз стал настаивать, чтобы ему позволили оплатить какую-то часть этих расходов, белокурый, голубоглазый Корфильд ответил:

– Будь по-твоему, раз уж тебе так хочется, хотя я предпочел бы видеть тебя не постояльцем, а гостем. Будь любезен, вычисли свою долю сам – ты ведь проходил тот же курс арифметики, что и я.

– Ричард, в Шрусбери меня так и не научили ни складывать, ни вычитать. Этому я научился, наблюдая, как отец каждый день тщательно подводит баланс в гроссбухе: сколько и откуда он получил, сколько истратил и на что именно.

На следующий день было воскресенье, Корфильд устроил в честь Чарлза званый обед, на который была приглашена большая часть английской колонии Вальпараисо, а также капитан Фицрой. Чарлзу показалось, что по общему уровню гости превосходят тех англичан, которых он до сих пор встречал в других южноамериканских городах. Их интересы, во всяком случае, не ограничивались кипами товара, фунтами стерлингов, шиллингами и пенсами. Пожилой торговец наклонился к нему через стол с вопросом:

– Мистер Дарвин, не будете ли вы столь добры высказать напрямик свое мнение по поводу "Основ геологии" Лай-еля? У нас тут неплохие связи с лондонскими книжными магазинами, так что первые два тома нам удалось прочесть.

Удивленный тем, что встретил в Чили человека, читающего Лайеля, Чарлз отвечал довольно пространно. Корфильд заметил:

– Знаешь, Чарлз, из тебя получился бы замечательный педагог. Сам-то ты не думал о преподавании в Кембридже?

– Я учился на священника, и отец именно этого от меня и ждет. Но должен сказать, что не исключаю для себя возможности преподавательской деятельности.

Чили представляет собой как бы длинный узкий карандаш, зажатый в тисках между суровыми Андами и столь же суровым Тихим океаном. Чарлз хотел было сразу же отправиться к подножию Анд, прежде чем зимние снега отрежут путь. Но ему, измотанному морскими штормами, так понравился здешний благодатный климат, что он провел в лени и праздности две недели, греясь в лучах вальпараисского гостеприимства.

7 августа 1834 года в порт завернул поднимавшийся вдоль побережья пакетбот. На его борту находилась почта для "Бигля". В ней было и письмо для Чарлза от Каролины, датированное 9 марта и содержавшее целый набор странных сообщений. Лондонская "Таимо, к примеру, извещала о прибытии "нескольких ящиков с ископаемыми, птицами, четвероногими и образцами геологических пород, собранными натуралистом мистером Даусоном и посланными на имя профессора Гиндона в Кембридже".

– Ну и что! – воскликнул Чарлз. – Мое имя впервые появляется в английской газете, где уж тут надеяться, что его правильно напишут.

Он с облегчением вздохнул, узнав, что третья партия его ящиков благополучно прибыла к месту назначения: на заметку в "Тайме" можно было полагаться, решил Чарлз, даже если в ней переврано не только мое, но и имя профессора Генсло. В письме Каролины содержалось и другое столь же удивительное известие. Эразм от имени брата развернул в Лондоне бурную деятельность, и результаты были налицо. Каролине он писал:

"Я нанес визит мистеру Клифту, куратору музея при Медицинском колледже, чтобы ознакомить его с тем местом из письма Чарлза, где он говорит о костях. Надо было видеть, в какой неуемный восторг пришел этот маленький человечек. Из Кембриджа, по моей просьбе, ископаемых доставляют в Лондон. Дело в том, что последние месяцы куратор все свое свободное время отдавал ископаемым. То, что в колледже находится лобная часть черепа мегатерия, а Чарлз отправил домой как раз недостающие его части, действительно представляется необъяснимым совпадением. Теперь они смогут воссоздать череп полностью".

От себя Каролина приписала: "Я так рада, дорогой мой Чарлз, что ты нашел именно те кости, которые так восхищают ученых мужей".

Том Эйтон, в чье родовое поместье он ежегодно приезжал охотиться, несколько дней гостил в Маунте и затем отправился в Кембридж, чтобы, по словам Каролины, "услышать, что говорят там об экспонатах, которые ты отослал домой".

Откуда, спрашивается, мог Том Эйтон взять, что в Кембридже вообще будут говорить о его коллекциях? В письме сестры было и третье поразившее его сообщение. Отец шлет ему самые добрые пожелания и просит Каролину написать, что он не "рычал и не ворчал" по поводу взятых Чарлзом последних пятидесяти фунтов стерлингов. Чарлзу нечего переживать из-за денег, но следует, однако, проявлять все возможное благоразумие. Доктор Дарвин также обратился к дочери с вопросом: "Сказала ли ты ему о его славе?"

Чарлз от души расхохотался, представив себе славу мистера Даусона, пославшего все эти коллекции профессору Гиндону в Кембридж.

…С нетерпением ожидал Дарвин встречи с Галапагосскими, или Черепашьими, островами, названными так в честь гигантских сухопутных черепах, которых по чистой случайности обнаружил епископ Берланга, чью экспедицию снарядил испанский король Карл I. Попавшее в штиль судно продрейфовало около шестисот миль в сторону от побережья Южной Америки, где его прибило к группе вулканических островов. Больше всего Чарлз, как сказал он Джону Стоксу, теперь радовался предстоявшему "восхождению на какой-нибудь действующий вулкан".

Полтораста лет после первого случайного визита к Гала-пагосам не осмеливалось подойти ни одно судно, хотя острова и значились на картах Ортелиуса и Меркатора 1587 года. Те немногие, кто знал об их существовании, старались обходить опасные рифы, страшась зловещего вида самих островов, казалось сорвавшихся с места и медленно кружащих по Тихому океану.

Так продолжалось до тех пор, пока флибустьеры и китоловы не обнаружили на островах запасы пресной воды и буквально тысячи гигантских черепах, месяцами сохранявших жизнеспособность: будучи штабелями, по полдюжине, сложены на нижней палубе, они обеспечивали команду свежим мясом. На Галапагосы началось сущее паломничество, там даже было открыто местное "почтовое отделение" – установленная в развилке двух сросшихся деревьев бочка, куда моряки могли опускать письма, которые забирало первое же судно, шедшее в нужном направлении.

…За последние восемь дней "Бигль" проплыл уже расстояние в тысячу миль, и все с нетерпением ждали землю. Наконец вахтенный закричал с мачты:

– Прямо по курсу остров, сэр!

Это он увидел на оконечности острова Чатам верхушку горы Питт. По мере того как бриз и течение совместными усилиями продвигали их вперед, стали отчетливее видны вершины и других высоких холмов.

Ненадолго задержавшись возле острова Худ, они спустили вельбот, чтобы отправить Чафферса и мичмана Меллерша подыскать место для стоянки. В бухте острова Чатам был спущен на воду другой вельбот, на котором отплыли десять матросов во главе с лейтенантом Саливеном с заданием нанести на карту центральные острова архипелага – восемнадцать вулканических реликтов.

На первый взгляд острова показались Чарлзу совершенно безжизненными. Покатые симметричные конусы застывшей черной лавы были покрыты безлиственным кустарником и чахлыми деревцами. Но на этом его разочарование кончилось. Как только "Бигль" бросил якорь в гавани св. Стефана у берегов острова Чатам, обнаружилось, что вода в заливе буквально кишит рыбой. На поверхности то и дело появлялись головы акул и морских черепах. Как и другие, Чарлз тотчас закинул удочку и вскоре уже вытаскивал улов прекрасные экземпляры длиной от двух до трех футов, так что вся палуба оказалась заваленной трепыхавшейся рыбой. После обеда он высадился на берег вместе с Кингом и Стоксом. День был нестерпимо жарким, а цвет лавы напоминал ему черную кухонную плиту Энни у них в Маунте. Его поразило, какое множество пресмыкающихся живет на лаве – здесь были не только одетые в твердый как камень панцирь неповоротливые черепахи с торчащими на коротких толстых шеях головами, но и тысячи каких-то скользких тварей, преспокойно громоздившихся одна на другую по пять-шесть штук у подножия скал.

– Что за отвратительные неуклюжие создания, черные, как сама эта пористая лава! – воскликнул Чарлз. – Я даже не подозревал, что они живые, пока не подошел ближе.

Стоке скривился при виде столь мерзкого зрелища.

– Я слышал, их называют "чертенятами тьмы". Чарлз отвернулся, не сделав даже попытки поймать

хотя бы одного из них для коллекции. Вместо этого он предпочел заняться своим гербарием, взобравшись на склон мертвого вулкана. Он набрал десять видов различных растений.

– Растения до того бедны, – воскликнул Чарлз, – что профессор Генсло наверняка решит, будто я собирал их не в тропиках, а где-нибудь в Арктике!

К тому же растения издавали ужасный запах.

Единственным утешением в этот первый день оказались для него птицы таких видов ему никогда прежде не доводилось видеть.

– Все новые и все разные! То-то обрадуются дома мои друзья-орнитологи.

Когда на следующий день судно сменило стоянку, находки были не менее ценными: в черных прибрежных скалах Чатама ползали ярко-красные крабы, на песчаных отмелях копошились морские львы, перекликавшиеся какими-то трубными звуками в перерывах между удивительно грациозными заплывами.

– Подумать только, – удивился Чарлз, – со стороны остров выглядел совсем мертвым. Но как бесконечно разнообразна созданная здесь жизнь!

Вместе со Стоксом он поднялся на край широкого, но невысокого кратера. Вся местность к северу была усеяна небольшими черными конусами. Чарлз назвал их печными трубами, через которые в древности выходила подземная расплавленная магма. Рассмотрев образцы породы, он быстро установил, что вулкан когда-то находился под водой. Из кратера он прихватил несколько кусков твердого вулканического туфа, похожего на песчаник.

Каждый день на Галапагосах таил для Чарлза все новые и новые приключения, по мере того как "Бигль" менял места стоянок, обходя побережье одного острова за другим – Чатама, Джемса, Чарлза, Нарборо и Албемарла, где возвышался самый крупный вулкан: его восточный склон, сухой, безжизненный и черный от лавы, был изрыт мелкими кратерами, обрамлявшими большие, откуда и изверглась черная лава. Нередко Чарлз брал с собой палатку, спальные принадлежности и отправлялся на берег в сопровождении одного или двух членов экипажа. Обычно они располагались лагерем подле какого-нибудь жалкого ручья в небольшой долине; шли по черному или по коричневому песку, что было неприятно даже в башмаках на толстой подошве, так как температура доходила до предельной отметки на шкале термометра – 137 градусов [ По Фаренгейту (около 44 по Цельсию), – Прим. ред.]!

На острове Джемс их прогулка оказалась весьма продолжительной. Они прошагали около шести миль от берега, чтобы подняться на высоту две тысячи футов. Было очень жарко и сухо; склоны возвышенности поросли низкими корявыми деревьями, почти лишенными листвы, но размерами превосходившими те, что попадались Чарлзу до сих пор. Еще выше они обнаружили единственные на острове источники воды. Над возвышенностью висели облака: водяной пар, конденсировавшийся деревьями, оседал в виде капель, наподобие дождевых. Это действовало удивительно освежающе,

Иногда, чтобы попасть на узкую полоску пляжа, высаживался "десант": закатав широкие штанины выше колен, связав шнурками ботинки и повесив их на шею, они пережидали очередную волну, спрыгивали с борта вельбота и брели в воде, нашаривая босой ногой дно отмели, покрытое галькой базальтовых пород. Иногда перед ними возникал вздымавшийся резко вверх утес из лавы, карабкаться по которому приходилось, находя в почти вертикальных стенах едва заметные трещины.

Ежедневно матросы доставляли с берега по десять – пятнадцать гигантских черепах. Чарлз и Симе [Моряк, которого капитан предоставил в распоряжение Дарвина, ставший впоследствии его помощником. – Прим. пер.] однажды попытались поднять одну из них. Приложив немало усилий, они добились лишь грозного шипения, вслед за которым тяжеловесное допотопное существо спрятало голову и начало медленно отползать в сторону. Дарвин взобрался на толстый панцирь, но черепаху это не остановило. , – Уверен, усмехнулся Чарлз, – она даже ничего не почувствовала. Интересно бы узнать, сколько ей лет? Говорят, они живут по нескольку столетий. Должно быть, кактусы, которыми они питаются, и есть "Фонтан вечной молодости" Понс де Леона [Испанский исследователь (1460 – 1521), попал в Новый Свет вместе с Колумбом, открыл Флориду в поисках так и не найденного им "Фонтана", Прим. пер.].

С точки зрения геолога, острова содержали много поучительного и забавного. Повсюду, насколько хватало глаз, высились вулканы всевозможных размеров, причем некоторые были столь малы, что казались игрушечными. То и дело Чарлз натыкался на слои вулканического песчаника, потоки застывшей лавы и целые поля огромных стекловидных кристаллов полевого шпата, сцементированных лавой. Ручьи почти все пересохли: об их возрасте говорило наличие или отсутствие растительности. Трава и деревья были одеты не только листвой, но и цветами, преимущественно коричневого цвета. Некоторые вулканы представляли собой довольно высокие холмы, становившиеся все зеленее по мере приближения к вершине, где часто дул освежающий южный пассат.

Чарлз исследовал черные воронки кратеров, напоминавшие ему чугунолитейные печи Вулверхемптона. Это были большие круглые углубления, "которые, должно быть, образовались под давлением газа в ту пору, когда лава еще не застыла".

– До чего же приятно своими глазами увидеть то, что издавна знакомо тебе лишь по книгам! – радовался он.

Однажды Чарлз ночевал на берегу, а весь следующий день собирал образцы черной базальтовой лавы, вулканического туфа, древние раковины и насекомых, которых он мог только описать, но не назвать; собирал он также кактусы, кустарник, птиц и морских ящериц, поначалу показавшихся ему премерзкими существами, но теперь приводивших его почти в восхищение, так ловко ныряли они в воду за кормом, избегая при этом своего единственного врага, акул, и вновь возвращались на берег, чтобы вволю понежиться в тепле солнечных лучей. От палящего тропического солнца волосы Чарлза сделались золотисто-рыжими.

Он никак не ожидал обнаружить на архипелаге красоту, от которой захватывало дух: искрящуюся синеву неба и моря; богатство оперения бесчисленных птиц-фрегатов с их надутыми воздухом оранжевыми или красными сумками на шее, пингвинов, глупышей в белоснежных масках и с голубыми лапками, не умевших летать бакланов с усеченными бесполезными крыльями, волнистых альбатросов, гнездившихся на лаве чаек с раздвоенным хвостом, красноклювых тропических птиц, ночных цапель, вьюрков; небольшие заводи, в которых игриво плескались детеныши тюленей, в то время как массивный самец забирался на самый удобный выступ скалы, где вокруг него располагались самки; морских черепах, выкапывающих ямку в песке, чтобы отложить там яйца, в то время как птицы откладывали свои яйца в жалких гнездах на затвердевшей лаве или высоко в изрытых оспинами пористых базальтовых скалах, местах их спаривание неуклюжих коротконогих наземных черепах, похожих на обитателей какой-то другой планеты; все разнообразие звуков, издаваемых птицами и морскими животными. А зелень на самой вершине холмов! В земле, которую веками заносил туда ветер, пустили корни palo santo, пуговичный мангр, matazarno: искривленные кактусовые деревья, особая разновидность неприхотливого кактуса, большие овальные листья которого образовывали соединенные между собой ветви. А отверстия в скалах – сквозь них, подобно гейзерам, извергалось из глубин море; а подводные утесы, спускающиеся, случалось, ко дну океана на целых две мили, и совершенно круглые озера или фантастические скальные колонны, над которыми потрудились два скульптора ветер и море!

Несколько сот собранных Дарвином видов рыб казались просто невероятными; в прибрежных водах наряду с проворными крабами водились морские звезды, морские ежи, "песчаные доллары" и "морские огурцы", блестевшие в раскаленном добела воздухе.

Чарлз сумел обнаружить всего один живой, курящийся вулкан. Поднявшись на край кратера, он заглянул внутрь и удостоверился, что там нет ни огня, ни жидкой лавы. Было совершенно очевидно, что ни многочисленные вулканы на каждом из островов, ни сами эти острова не появились одновременно. Каждый из них состоял из множества отдельных и разнородных по составу потоков лавы, извергнутых вулканами. Таинственное, наводившее ужас вулканическое обличье островов, обилие живых организмов в океане, в воздухе и на усеянных обломками ракушек берегах – все это выглядело так, словно Галапагосы были созданы господом богом на одной из самых ранних, "экспериментальных", стадий, пока он еще не пришел к окончательному решению, какой именно ему желательно видеть землю и кем ее заселять.

Не сразу, а лишь когда "Бигль" бросил якорь в бухте острова Чарлза, Дарвин впервые за время плавания почувствовал, правда пока еще смутно, какое важное значение будут иметь для него Галапагосские острова. Толчком к этому послужило сделанное им самим неожиданное открытие. Изучая пойманных на двух разных островах земляных вьюрков, он обнаружил поразивший его феномен: у птиц было разное строение клюва. Его "пробуждение" довершил исполнявший на островах обязанности британского губернатора Николас Лоусон, назначенный на свой нынешний пост после того, как Эквадор стал заявлять о собственных притязаниях на территорию архипелага. За это время Лоусон успел основательно прожариться на здешнем солнце, что, впрочем, не мешало ему оставаться влюбленным в своеобразную красоту голых черных скал, чистоту лагун и разнообразный животный и растительный мир Галапа-госов.

Прибыв на остров Чарлза, чтобы посетить китобойную шхуну, он сам вызвался показать Дарвину поселение, где проживало около двухсот ссыльных, выдворенных из Эквадора за политические выступления против режима страны. Во время четырехмильной прогулки по утрамбованной шлаковой дорожке, проложенной к центру острова, они обогнали несколько гигантских черепах, двигавшихся со скоростью четыре мили в сутки.

Лоусон заметил:

– Держу пари, что смогу безошибочно определить, с какого из островов попала сюда каждая из них.

Чарлз остановился как вкопанный.

– Что? Уж не хотите ли вы сказать, Лоусон, что на каждом из здешних островов свой особый вид черепах?

– Безусловно, мистер Дарвин. Уже больше года назад я узнал, как их надо опознавать. В основном они отличаются своим панцирем. На каждом острове он разный по высоте, а спереди и сзади характерные для каждого вида выгнутые поля. Есть различия и в окраске, и в толщине. Да и по размерам черепахи с разных островов тоже разные: у одних шеи и лапы длиннее, у других – короче.

Чарлз никак не мог прийти в себя от удивления.

– Но почему и как возникли эти отличия? – спросил он Лоусона.

– Ничего не могу сказать, мистер Дарвин. Я знаю только то, что вижу собственными глазами.

Это загадочное явление застряло в мозгу Чарлза столь же прочно, как застревали колючки в шерсти Пинчера, которого он выводил гулять по берегу Северна. Те несколько часов, что он провел с Лоусоном в маленьком пуэбло [Поселок (мел.). – Прим. пер.], состоявшем из наспех сколоченных, крытых тростником хижин на высоких подпорках в окружении банановых зарослей и грядок картофеля, загадка галапагосских черепах продолжала терзать и мучить его. Чарлз расположился на бревне возле родника, куда приползали на водопой черепахи – и сухопутные, и морские. Пресная вода была крайней редкостью в здешних местах, так как пористая лава не удерживала дождевую влагу. Многие из этих доисторических чудовищ с вытянутыми шеями ползли вверх по склону, в то время как им навстречу спускались те, кто уже успел утолить жажду. Дарвин внимательно наблюдал, как черепахи, опустив голову, с жадностью лакают живительную влагу.

"Я допустил серьезную оплошность, – решил он, – поместив свои находки с разных островов в общий контейнер, не обозначив при этом точного места происхождения каждой из них. Если существуют различия в форме клюва у вьюрков и панциря у черепах, то необходимо будет с величайшей тщательностью промаркировать всю коллекцию. Тогда появится возможность сравнивать экспонаты друг е другом, чтобы твердо установить, есть ли отличия и у всех других видов – птиц, ящериц или растений с разных островов. Это может стать самым важным из моих открытий за время плавания. Что же все-таки вызывает эти различия? Тут-то и зарыта собака".

Из тридцати шести дней, которые "Бигль" занимался съемкой Галапагосов, двадцать Чарлз провел на берегу.

Здесь в изобилии водились игуаны длиной от двух до трех футов с чередующимися оттенками цветов от желтого до розового и пурпурного (так что сама безобразность животного казалась красивой). Их норы были столь многочисленны, что порой негде было поставить палатку. Эти огромные ящерицы питались ягодами и листьями, в поисках которых частенько взбирались на деревья. Влагу они извлекали из сочных кактусов.

От непрестанного собирания коллекции у Дарвина голова шла кругом одних только птиц было свыше двадцати видов, причем – он твердо знал – еще никем не изученных. Вокруг все цвело, поскольку экспедиция прибыла на острова как раз в пору цветения: шероховатые травы, кактусы, мхи, папоротники, солелюбивые суккуленты. Когда вельботы, один под командованием Чафферса и Меллерша, другой – лейтенанта Саливена, отправлялись на съемку побережья других островов, экипажи собирали для Чарлза маленьких черепах, змей, птиц (чаек, сарычей, сов, глупышей, певчих птиц, голубей и земляных вьюрков), а также всякого рода растения. Чарлз хорошо их проинструктировал, и весь улов с каждого из островов помещался в отдельный мешок.

За все время плавания "Бигль" попал в беду лишь однажды, когда подошел к концу запас воды, а пополнить его оказалось невозможным, так как единственный источник пресной воды размыл океанский прибой. Команду перевели на половинные порции. На Албемарле Чарлз взобрался на вулкан, на дне кратера которого виднелось голубое, чистое и совершенно круглое озеро, со всех сторон окаймленное ярко-зелеными суккулентами. Кое-как спустившись по стене, усыпанной золой, задыхаясь от пыли, он зачерпнул ладонью воду и обнаружил, что она такая же соленая, как и морская; то же самое повторилось в бухте Сан-Хулиан, когда он пытался раздобыть воду мучимому жаждой капитану Фицрою.

Их спасло американское китобойное судно: офицеры любезно предоставили им три фляги с водой и вдобавок, в качестве подарка, ведерко лука. Капитан Фицрой поблагодарил американцев.

В первый раз сойдя на берег острова Чатам, Чарлз сравнил его с "возделанной частью ада, как мы его себе представляем". Теперь он думал совершенно иначе, потому что все острова, на которых он побывал, ошеломляли не только богатством животного мира, но и первозданной нетронутостью. За исключением гигантских черепах, тысячи которых стали жертвами китобойных судов и пиратских шхун, все формы жизни здесь размножались, счастливо избежав всякого влияния на них человека, оставаясь такими, какими сделало их естественное развитие, продолжавшееся миллионы лет, минувших со времени рождения самого архипелага после ряда вулканических извержений. На земле, насколько он знал, не существовало иного места, где природу можно было лицезреть такой, какой она была в день сотворения мира, – настоящая лаборатория жизни в ее изначальной форме.

Но как, спрашивается, на каждом из островов при этом развились свои собственные, весьма отличные от других виды? И еще важнее – почему?

…Вместо того чтобы двигаться прямо на север, в Англию, капитан Фицрой принял решение взять курс на запад, к берегам Бразилии, в Баию, чтобы проверить расхождения в определении долготы этой точки. Хотя он и был полон нетерпения как можно скорее завершить кругосветное плавание в Южном полушарии, тем не менее вторично вернулся в Баию тем же путем, каким "Бигль" прибыл туда из Англии. 4 августа 1836 года Чарлз писал Сюзан: "Эти зигзаги – одно мучение. Последний прямо-таки доконал меня. Как отвратительно, как ненавистно мне море и все корабли, которые по нему плавают!"

Последнюю остановку они должны были сделать в Пер-намбуку, где бразильский берег выдается далеко в море, и затем отплыть на родину через Азорские острова. Из дома меж тем продолжали поступать приятные вести, и это еще больше увеличивало его нетерпение.

От Каролины он получил датированное 28 декабря письмо – одно из тех, что гонялись по морским волнам взад-вперед за неуловимым "Биглем". Лежа на софе в капитанской каюте, он читал его: "…а сейчас послушай, сколь велика здесь твоя слава. На рождество наш отец получил записку от профессора Генсло с самыми лестными словами в твой адрес. Он пишет, что рад твоему скорому возвращению, когда ты наконец сможешь "пожинать плоды своей настойчивости и по праву занять место среди первых натуралистов мира". Вместе с запиской он также препроводил отцу несколько экземпляров выдержек из твоих писем ему, отпечатанных для распространения в узком кругу. В небольшом предисловии к ним сказано, что письма изданы "для членов Кембриджского философского общества ввиду большого интереса, вызванного некоторыми из содержащихся там геологических наблюдений, обнародованных на заседании, которое состоялось 15 ноября 1835 года". Представь, что отец с места не вставал до тех пор, пока не прочел твою книжку до самого конца, и был явно польщен. Ему так понравился простой и ясный стиль, каким ты излагаешь свое описание! Особенно же пришлась ему по душе твоя искренняя манера письма и отсутствие всякой претенциозности. Отец уже раздал несколько экземпляров тем, кто все это время не переставал справляться о тебе…"

Его длинное сухопарое тело начала бить дрожь. Глаза его увлажнились. Когда-то Адам Седжвик сказал, что он будет среди первых естествоиспытателей Европы, а теперь профессор Генсло заявляет, что он займет место среди первых натуралистов мира!

– Боже! Да что такое со мной происходит? А я и ведать ничего не ведаю. Неужели все правда? И я нашел свое настоящее призвание? Выходит, не судьба мне быть похороненным под вязами, окружающими мирную обитель сельского викария?

Только тут до Чарлза дошел весь смысл письма сестры. Отец прочел его книгу от начала до конца и с уважением отозвался о его работе. Он настолько гордится своим сыном, что считает возможным раздавать экземпляры его книги близким знакомым. Означает ли это, что он позволит ему посвятить всю свою жизнь науке и не будет считать, что он, Чарлз, нарушит в этом случае еще одно свое обещание? Что ж, если отец и в самом деле поддержит его, то у Чарлза будут в запасе не только два положенных года, пока не освободится место викария, но и все последующие годы, чтобы по-настоящему разобраться в своих записных книжках по геологии и в дневниках, обработать их и подготовить монографии, которые, как он надеялся, со временем можно будет издать по всем разделам собранной им коллекции. В общем продолжить работу натуралиста, куда бы она его ни завела.

Открывавшаяся перед ним перспектива творчества на всю дальнейшую жизнь в той области, которую он любил больше всего на свете, наполнила его несказанной радостью. Отец больше не будет смотреть на него как на шалопая, не бросит ему в лицо: "Тебя не интересует ничего, кроме стрельбы, собак и охоты за тараканами, ты станешь позором не только для самого себя, но и для всей нашей семьи". Отныне бездельником его уже не назовет никто. "В жизни, – думал он, – ничего вроде бы нельзя заранее рассчитать и запланировать. Однако настает момент – и склонения магнитной стрелки выстраиваются в один ряд, так что капитан знает, где именно он находится в море и куда держать курс, чтобы укрыться в гавани".

Он распахнул дверь каюты. Наступила ночь. В небе кривой и узкий, как восточная сабля, висел месяц и горели яркие звезды. Чарлз прошел в носовую часть судна: подобно большому острому ножу, "Бигль" с раздувающимися от ветра парусами разрезал фосфоресцирующие воды Атлантики.

Перед его внутренним взором встает картина: теплый душистый осенний день, на клумбах цветущие георгины – желтые, красные, оранжевые и розовые. Сидя под шелковицей Мильтона в саду "Феялоуз гарден" в колледже Христа, он читает стихотворение Уильяма Купера:

Господь таинственным путем Себя являет нам: Ступив ногой в пучину вод, Он мчится по волнам.

Душа его переполняется чувством восторга при одной только мысли, что он вновь увидит Маунт, Мэр-Холл, колледж Христа, родных и близких, друзей и товарищей в Кембридже и Лондоне. Увидит… уже в новом качестве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.