Картина седьмая
Картина седьмая
Комната Аниты. На столе букет цветов, подаренный Нестеровым. У стола стоит Анита. На стуле, загородив выход, сидит Вера Викентьевна. Внешне она сильно отличается от «архивной мышки» в третьей картине первого акта: одета элегантно, на коленях большая дамская сумка. Поля летней шляпки бросают тень на лицо.
Анита. Это просто невероятно. Вы меня потрясли. Трудно поверить.
Пауза. Вера Викентьевна молча смотрит и ждет.
Но я вам верю, верю!.. У меня нет оснований не верить — вы же предъявляли такое убедительное удостоверение… Я, правда, не очень понимаю, почему вам понадобилось все это говорить мне… Именно мне… Я действительно близко знакома с Нестеровым, нас даже в «Огоньке» вместе напечатали, но Егор никогда не говорил мне, что он ваш сотрудник. Все это так странно… Извините, я пойду поставлю чайник… (Движется к выходу.)
Вера Викентьевна. Никуда вы не пойдете.
Анита. То есть как это — не пойду?.. Почему?
Вера Викентьевна. Потому что инструкции я знаю не хуже вас. Так вот: согласно инструкции «тридцать восемь дробь два» при попытке шантажа с невыясненными целями вы обязаны немедленно доложить своему старшему, по возможности обманув, обезвредив или изолировав шантажиста. А чаю я с удовольствием выпью, когда мы доведем дело до конца. Вот так, милая студентка, личный агент Кобулова, сексот по кличке Кармен!
Анита. Какие глупости вы говорите!..
Отворачивается от Веры Викентьевны и, быстро развернувшись, замахивается для удара. Но у сидящей на стуле Веры Викентьевны в руке оказывается пистолет.
Вера Викентьевна. В чем преуспели за эти годы, так это в обороне без оружия. Я этим новшествам не обучена, боюсь их, поэтому при следующей попытке вынуждена буду вас просто шлепнуть. А я не для этого сюда пришла.
Анита. А для чего?
Вера Викентьевна. Садитесь. Терпеть не могу, когда собеседник стоит. Знаете, в ЛПБ есть такая пытка для подследственных — стойка. А я не следователь.
Анита медленно опускается на стул.
Не будем тратить времени на рассказы о том, откуда я знаю, что ваша кличка Кармен, что вы лейтенант службы ЛПБ, что ваше задание — опекать полковника Нестерова. Я работаю в архивах той же самой службы и ежедневно имела контакт с Егором Ивановичем. Но в отличие от него, я работаю в архивах с тысяча девятьсот тридцать первого года и кое о чем знаю больше, чем даже сам Лаврентий Павлович Берия.
Анита (иронически). Очень интересно! Значит, насколько я поняла, готовится заговор против советского правительства, и полковник Нестеров обманом назначен на роль палача?
Вера Викентьевна. Только не палача. Палачей у Берии достаточно. Исполнителя.
Анита. А какая разница?
Вера Викентьевна. Палачей обычно не убивают. Это уважаемая профессия. А исполнитель — это винтик одноразового использования.
Анита. Интересно, кто же будет его палачом?
Вера Викентьевна. Вы.
Анита. Значит, я приобрету уважаемую профессию?
Вера Викентьевна. Не успеете. Вам тоже определено быть винтиком. Вы будете только исполнять роль палача. Вам не доверят такого почетного дела. Но после того, как это случится…
Анита. Что случится?
Вера Викентьевна. Убийство героя-полковника из глупой ревности — очень много людей узнает, что убийца — студентка Московского университета, еще недавно обучавшая свою будущую жертву испанскому языку, темпераментная девушка Анита Хосе Санчес. О том, чтобы это стало известно и у нас, и за рубежом, — позаботится тот же «Огонек». И спецслужбы прессы.
Анита. А я буду в тюрьме?
Вера Викентьевна. А вы надеетесь, что уже будете в Испании, как вам обещали? Нет, всего за одну ночь до справедливого суда вы в тюрьме покончите с собой, как ваша подруга Зоя Щеглова.
Анита, потрясенная словами Веры Викентьевны, молчит. Вера Викентьевна убирает пистолет в сумку. Анита видит это.
Анита. Откуда вы все это знаете и почему я вам должна верить?
Вера Викентьевна встает и, волоча за собой стул, подходит к Аните и садится около нее.
Вера Викентьевна. Документальных доказательств моего прогноза я вам, к сожалению, предъявить не могу. Единственное мое доказательство — это моя тридцатипятилетняя, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, работа в ЧК. Но если верность, любовь и ненависть для вас равносильны документу, я вам расскажу, зачем я здесь. (Анита кивает.) Я ровесница века. Это не очень оригинальная характеристика, но что же делать? В шестнадцатом году мне, соответственно, исполнилось шестнадцать. Но тогда взрослели раньше и влюблялись серьезнее. Я проводила лето в Грузии, в семье моей подруги, в богатом черноморском имении. Там жил старик-садовник, а в то лето к нему приехал племянник Ладо. Эта встреча решила всю мою судьбу. Ладо уже тогда считался старым подпольщиком. Старым!.. Ему было двадцать три года… В семнадцать лет я ушла из дома, исчезла для родных и друзей. Я переменила много имен и фамилий, но постоянной оставалась моя подпольная кличка — Куница… В восемнадцатом году в Москве мы получили личное, строго секретное задание от Феликса Эдмундовича и переехали в Баку. К тому времени мы с Ладо поженились. Тогда в Азербайджане были у власти мусаватисты — была такая буржуазно-националистическая партия с очень агрессивной программой. Их политические расчеты опирались на вооруженную поддержку англичан. Коммунисты работали в подполье. Через Ладо и через меня шла связь с центром. Мы совершенно вошли в свои новые роли — богатых грузинских аристократов, решивших вложить средства в нефтяные предприятия. Ладо был очень красив, остроумен, умел располагать к себе людей. Женщины сходили по нему с ума, и хотя я понимала, что все это — лишь вынужденная игра, но тоже иногда чуть не сходила с ума от ревности.
О том, кто мы такие, на самом деле знал только один человек в Баку — наш связной. И вдруг — Ладо арестовывают. У нас дома, у меня на глазах… Меня не тронули. Я бросилась к нашему связному, сообщила ему о случившемся. Связной предложил план спасения Ладо. У него был приятель в английской контрразведке. Связной был уверен, что, если англичанину предложить взятку, — он сможет устроить Ладо побег. На мое имя в бакинском банке лежала крупная сумма партийных денег. Но это был единственный шанс. Мы поехали в банк, я беспрепятственно получила деньги и передала их связному. Он посоветовал мне вернуться домой и спокойно ждать. Я так и поступила, но в тот же вечер меня арестовали… В английской контрразведке я попала на допрос к знакомому офицеру, частому гостю в нашем доме, моему поклоннику. Он сказал, что Ладо уже расстрелян и что меня, вероятно, как это ни горько, ожидает та же участь, и он ничем не может мне помочь. Я не хотела ему верить: у них не могло быть против нас никаких серьезных улик. Я прямо спросила, что послужило поводом для нашего ареста. Англичанин также прямо ответил мне, что с нами давно работал агент по кличке Оборотень. Я нашла в себе силы засмеяться. Моя вера в то, что Ладо не расстрелян, что наш арест — провокация и все еще может кончиться благополучно, окрепла. Я сказала, что не верю ни в привидения, ни в оборотней. Тогда он открыл дверь и поманил кого-то из коридора. И тут вошел наш связной. Англичанин спросил, знаю ли я этого человека. «Нет», — ответила я. «Зато я тебя знаю, Куница», — сказал наш связной и ухмыльнулся…
Анита. Вас спас англичанин?
Вера Викентьевна. Нет, помог случай. Но об этом в другой раз, если доживем, — у нас очень мало времени. Короче, я оказалась в Иране, без малейших средств к существованию, без связей. Вопреки логике я продолжала верить, что Ладо жив, — и только это придавало мне силы. Удалось перебраться в Турцию. Там уже были русские беженцы, эмигранты. Я растворилась в их среде, не гнушалась никакой работы… Четырнадцать месяцев надежды — и через потайные горные тропы я вернулась в Грузию, уже советскую. Под охраной сотрудника ОГПУ меня привезли в Москву. Я подробно рассказала Феликсу Эдмундовичу про историю с Оборотнем. Через месяц Дзержинский вызвал меня и сказал, что следы Оборотня удалось проследить до границы: он, видимо, бежал вместе с англичанами за пределы страны. Вскоре я получила новое задание Феликса Эдмундовича и отбыла на Дальний Восток. В тридцать первом году, когда я просматривала газеты, мне попался на глаза портрет нового Первого секретаря Закавказского крайкома партии Лаврентия Павловича Берии. Серая, неясная газетная печать, расплывчатые черты… У меня кольнуло сердце и перехватило дыхание… Но как ни гнала от себя чудовищное подозрение, оно все больше одолевало меня.
Я просматривала все газеты, журналы, какие только могла достать, — но он больше не появлялся на фотографиях, даже на коллективных. Тогда руководители снимались часто, а он?.. И мое подозрение начало становиться уже уверенностью: Техник — так была кличка связного — и Лаврентий Берия — одно лицо. Конечно, он пополнел, залысины стали больше, появилось пенсне. Но так ухмыляться, как на фотографии, мог только один человек на свете. Которого я знала под другой кличкой — Оборотень!
Не стану тратить время на рассказ о том, как навсегда исчезли из жизни и документов следы старой подпольщицы Куницы, как в Баку, в архивах ОГПУ, появилась скромная сотрудница — одинокая женщина, имя и отчество которой скоро забылось, потому что все обходились прозвищем Архивная мышка. И когда в тридцать восьмом году Берия, дорвавшись до поста Нарковнудела СССР, затребовал в Москву вожделенные архивы мусаватистской разведки, которые были связаны в подвалах ЧК, вместе с этими бумагами в Москву, как это часто бывает, перевезли Архивную мышку…
Вера Викентьевна достает из сумки пухлый пакет и кладет на стол перед Анитой. Анита вопросительно на нее смотрит.
Вот здесь — итог моих многолетних поисков, бессонных ночей, каторжного труда, вся моя любовь к Ладо, вся моя ненависть и моя месть. Это документы из архивов мусавата и английской контрразведки, неопровержимо доказывающие, что Оборотень — Берия — всю свою жизнь обманывал народ и партию. Берия думает, что эти документы ему удалось уничтожить. Но не знает, что уничтожены только искусно подделанные копии.
Анита. Это сделали вы?
Вера Викентьевна. Да, я. А довести до конца дело всей моей жизни я доверяю вам. У меня нет другого выхода, меня ищут. А между тем мой час, которого я ждала тридцать пять лет, вот-вот пробьет.
Анита. Ищут? Как же вы решились прийти ко мне?
Вера Викентьевна. Девочка, лист прячут в лесу. Искать меня у вас не придет в голову даже Кобулову. А тем более не заподозрят Нестерова, которому вы сейчас отнесете и передадите этот пакет.
Анита. Нестерову? Зачем?
Вера Викентьевна. Раньше Нестерова никто из нас не может увидеть членов правительства. Вместо того чтобы совершить преступление, задуманное Берией, Нестеров передаст этот пакет.
Анита. А почему вы думаете, что Нестеров мне поверит?
Вера Викентьевна. Если вы поверите мне, то Нестеров не сможет не поверить вам — он любит вас. А что такое любовь — я знаю.
Анита нерешительно берет пакет. Думает несколько секунд.
Анита. И неужели за все эти годы Берия не распознал вас? Вы что, с ним никогда не встречались?
Вера Викентьевна. Во-первых, годы страданий так изменили меня, что вряд ли меня сейчас узнал бы даже мой Ладо. А потом… кто это разглядывает винтики, которые исправно несут свою службу где-то в глубине отлаженного механизма? У Оборотня, правда, есть страстишка — знакомиться с сотрудниками, предназначенными на убой. Но до меня очередь не доходила.
Анита. А до меня, значит, дошла.
Вера Викентьевна внимательно на нее смотрит и достает из сумки пистолет. Анита инстинктивно отстраняется.
Вера Викентьевна. Не бойтесь, я многое знаю, могу довольно верно предполагать, но никто из нас не узнает будущего. Это единственное, чем я могу обезопасить вас, Анита. (Читает на рукояти пистолета.) «Бесстрашной Кунице на счастье, Феликс Дзержинский».
Протягивает оружие Аните. Та не сразу, но берет пистолет.
Конец седьмой картины.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.