«Я брожу одиноко…»
Я брожу одиноко,
Словно загнанный волк…
Я поверил до срока
В твой загаданный срок.
Словно дикие очи,
Редких звезд огоньки,
Завывает по волчьи
Полночь горной реки.
Смутный берег обшарил
Я, слепой, как беда…
Может, огненный шарик
Мне уронит звезда?
А незримые ветви
Сеют шепот, как стон.
– Не вздыхай, словно ветер,
Это сон, только сон.
Вижу звезды на дне я
Поредевшей тоски,
А надежда длиннее
Этой длинной реки.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
"Месяц замер одиноко..." Месяц замер одиноко Над застывшим морем ржи. С поля видные далёко, Мы гуляем вдоль межи. Близок дом с заросшим садом, С группой мраморных богинь. Через мост идем мы рядом. Ночь прозрачна, воздух синь. Потянуло коноплею С огородов и полей. Рыхлой
«Опять я брожу по осеннему саду…» Опять я брожу по осеннему саду, Разбросанными лоскутами шурша, Опять умиленье сменяет досаду И успокоенье находит душа. На всем обреченность, везде ожиданье, Повсюду покой и дремота без грез; Болезненною красотой увяданья Отмечены
«Мне сегодня как-то одиноко…» Мне сегодня как-то одиноко, Потому я в грезах наяву По великолепной Ориноко С Александром Гумбольдтом плыву. Стаи экзотических двулапых И поют, и стонут, и кричат, От цветов и листьев пряный запах, Духота и сырость словно
«Нельзя делать литературу совсем одиноко» Казалось, Чуковский снова смог восстать из пепла, воспрянуть после гибели дел, которым отдавал себя целиком. Жизнь оказалась возможна без «Всемирной литературы» – она еще агонизировала, но уже не работала, глава ее, Александр
«Тихо. Красное леточко. Одиноко...» 27.VI.87.«Тихо. Красное леточко. Опустевшая Москва. Суббота... Чего-то комок в горле. Плачу... Я где-то и лелею надежду на то, что сын мой не из того поля-ягоды... Выпивал когда-то... Сколько сил и слез... Больницы, «Скорые помощи». У них так получается:
4. Брожу ли я вдоль улиц шумных… Наш переезд «на квартиру» был первым выходом Воскрешенного из лабораторных стен в живой мир. Сначала предполагалось даже, что Пушкина перевезут во сне, но все участники реанимационной группы восстали: не Людмила же он из поэмы, неужели не