Глава двадцать шестая ЦЭРЭУШНИК

Глава двадцать шестая

ЦЭРЭУШНИК

Алексею дали вылежаться три дня, в какой-то момент даже выключили женские крики в динамике. Понятное дело, им нужна была информация, а не труп. На третий день ссадины на затылке и руках затянулись коркой. Голова кружилась, но Алексей смог дойти до двери, съесть баланды с лепешкой и выпить воды.

Через полчаса после этого повели на допрос в подвал. Посадили, не снимая наручников, на обычный стул. Стула с выгнутой спинкой в комнате не было. По глазам охранников Алексей понял, как жутко выглядит в синяках и ссадинах.

Вошел Глой вместе с незнакомым мужчиной в штатском, скороговоркой сказал:

— Зря упрямишься, Козлов! «Товарищи» о тебе так и не вспомнили!

Человек в штатском присел на стул у стены и молча наблюдал.

Алексей промолчал.

— В твоих вещах мы нашли копировальные листы с текстом. Что скажешь об этом? — спросил Глой.

Речь шла о придуманных Алексеем для удобства маленьких вместительных блокнотиках, в которых было до пятидесяти страниц текста. Значит, все это время они не предъявляли копировальные листы потому, что пытались расшифровать их. А теперь сдались!

— Ничего, — пожал плечами Алексей.

— Ты должен это расшифровать!

— Как я могу расшифровывать их без шифр-блокнота?

— А где шифр-блокнот?

— При аресте вы раздели меня до трусов, я незаметно приклеил пленку к трусам, а потом уничтожил в камере, — ответил Алексей.

Глой неожиданно подскочил и врезал ему по лицу с криком:

— Ты не мог уничтожить шифр! За тобой все время следили в глазок!

Алексей не удержал равновесие — руки были в наручниках — и упал на пол.

— Мог, — соврал он, лежа на полу и стараясь говорить как можно спокойнее. — Я разжевал целлофановую пленку с шифром, выплюнул в унитаз и спустил воду.

Никакой пленки с шифром не было, шифр был у него в голове. Но не у всех нелегалов такая феноменальная память, обычно для шифровки пользуются шифр-блокнотом.

— Пленка очень легкая, она не могла быть смыта водой! — скривился Глой.

— Я тоже думал, что не могла, но у меня хорошая камера. Там вода в туалете спускается аж семь минут. Пойдите проверьте, — ответил Алексей, злорадно предвкушая, как Глой побежит сейчас исследовать унитаз и бачок в его камере.

— Сволочь! Русская сволочь! — заорал Глой и начал бить его ногами. Потом взял себя в руки, наклонился над Алексеем, посмотрел в глаза. — Неужели ты не понимаешь, что сдохнешь как собака? Что я не дам тебе есть, спать, жить, дышать, пока ты не начнешь сотрудничать?

Алексей молчал.

— Полковник Глой, если бы вы умели не только истязать, но и обыскивать арестованных или хотя бы чинить туалеты в камерах, — снисходительным тоном на английском заметил мужчина в штатском, — у нас бы сейчас была возможность расшифровать не только копировальные листы, но и радиограммы, которые ему до сих пор шлют.

— Это чудовищное недоразумение, — покачал головой Глой.

— Господин Козлов, вы играете с огнем, — обратился мужчина в штатском тем же тихим голосом.

И по поведению Глоя и охранника Алексей понял, что это какое-то очень высокое начальство.

— Не буду скрывать, я из ЦРУ. Вы уже не представляете ценности как агент, но еще представляете опасность, как источник информации, так что придется вас ликвидировать, — равнодушно сказал мужчина.

Алексей удивился не столько последним словам, сколько тому, что разведчик одной страны так по-барски ведет себя на территории разведки другой страны.

— Все изъятое у арестованного при обыске изолированно лежит в сейфе, — почему-то именно сейчас отчитался Глой, видимо, подчеркивал тему копировальных листов.

— Полковник Глой, мы не будем заниматься его шифровками. Все ценное, что изъято, можете распределить между собой или отдать государству, — распорядился мужчина в штатском. — Господину Козлову это больше не понадобится.

И у Алексея под ложечкой заныло, оттого, что его альбомы с ценнейшими марками сейчас отдадут какому-нибудь сынишке-школьнику.

— Джек, бей его, пока не устанешь! — приказал Глой и почтительно открыл дверь перед мужчиной в штатском. Потом обернулся, медленно пошел к двери, глядя, как охранник наносит Алексею грамотные удары ногами, чтобы не задеть жизненно важные органы, и попросил: — Джек, остановись на секунду!

Охранник остановился, остановился и гость из ЦРУ.

— Послушай, Козлов, ведь все это время я пытался тебе помочь! Пытался тебя спасти вопреки твоему упрямству! Я давал тебе шанс, но ты не шел навстречу! У меня тоже есть начальство, и оно дает мне определенные сроки… Так что я умываю руки. Завтра тебя переведут в камеру смертников, и ты понимаешь зачем. Статья «Терроризм» позволяет это!

Алексей вздрогнул.

Глой заметил это, и тон его смягчился:

— Там ты не будешь голодать. Тебе даже дадут целую жареную курицу. Но только один раз. Перед казнью. А это очень неприятно, Козлов, когда тебя казнят. Мы не любим электрических стульев, у нас все по старинке. Тебе наденут петлю на втором этаже, она затянется, откроется люк, и твое тело рухнет на первый этаж. А там доктор Мальхеба сделает тебе последний укол в сердце, чтобы исключить случайность. Труп выбросят бродячим собакам. И больше никто никогда не узнает о тебе ничего. Ну?

Алексей молчал, было понятно, что Глой позирует перед цэрэушником. Каждым словом, даже небрежностью интонации последней фразы: «Джек, продолжай!»

Конечно, Бродерик и Глой в общении с западными разведками ощущали свою второсортность. Те работали в основном над похищением новых технологий, а тут круглые сутки пытали черных за выступления против апартеида.

Алексей понимал, что и он приехал не из самой простой и самой правовой страны, но, прожив большую часть жизни «немцем» и освоив тончайшие нюансы «европейскости», с юмором относился к совковому низкопоклонству перед Западом.

Люди в Европе были не лучше, не умнее, не добрее, не открытее, не честнее советских, они просто были сытее. И, попадая в условия конкуренции за блага, превращались в совершенно бесстыжих волков, чего, конечно, в Советском Союзе не было видно из-за железного занавеса и холодной войны.

Козлов всегда смеялся, когда, приезжая в Москву, они с Татьяной встречались со старинными знакомыми, и те, пожирая глазами их импортную одежду, вздыхали: «Вы там живете в раю!»

Старые знакомые считали, что Алексей находится на дипломатической работе, но все равно пририсовывали западному миру неслыханный флер. И не имели возможности выехать, чтобы разочароваться в нем.

Избитый Алексей пришел в себя в камере. Любая разведка мира обучает специалистов по пыткам работать так, чтобы подопытный, с одной стороны, знал, что ему хотят сохранить жизнь; но с другой — видел, что могут случайно не рассчитать.

Правда, здесь, в ЮАР, где детские органы продавали колдунам, а «добропорядочные граждане» оплачивали ритуалы с этими самыми органами, где при детях разделывали крокодилов и безнаказанно убивали человека в городе после шести только потому, что его кожа была черной… здесь, конечно, могли и повесить.

Камера смертников? Пугают? Если пугают, почему цэрэушник не стережется? Ведь Алексей его запомнит. Значит, он не рассчитывает, что Алексея обменяют? Значит, уверен, что повесят? Ну, что делать? Алексей был готов к тому, что работа нелегала имеет и такие издержки.

Он приехал из Вологды поступать в МГИМО мальчишкой, гуманитарием-идеалистом, увлеченным историей и географией. Он проглотил к этому времени всю школьную библиотеку, основу которой составляли русская классика, книги о войне и шпионские романы.

Учиться в МГИМО было невероятно интересно, но к старшим курсам начали поговаривать о перепроизводстве международников. При Сталине СССР имел мало взаимоотношений с другими странами, и конкуренция на дипломатические должности была очень высокой.

Выпускники МГИМО могли полжизни ждать назначения на профильную работу. Дело доходило до того, что, например, ребята с Восточного факультета, свободно владеющие китайским языком, шли работать диспетчерами на станцию «Отпор» на Советско-китайской границе. А выпускники с Западного факультета устраивались комсоргами на китобойные суда в холодные моря.

И в институтском гимне даже был куплет, мол, все равно, что суждено: служить на «Отпоре» иль бить китов у кромки льдов и рыбий жир давать стране. Когда приближался момент выпуска, многие хотели попасть в КГБ, потому что понимали, человека со свободным иностранным языком берут туда для работы в международных организациях.

И однажды, еще до практики на старших курсах, Алексея вызвали в отдел кадров института на первом этаже здания. В кабинете сидели двое модно одетых мужчин. Они сначала задавали вопросы на общие темы, а потом спросили:

— Хочешь пойти работать в Комитет государственной безопасности?

Алексей согласился, но, естественно, не стал обсуждать этого даже с родными. А потом был направлен на практику в Данию, вернулся, сдал государственные экзамены, защитил диплом с отличием.

На практике в консульском отделе посольства в Копенгагене познакомился с резидентом советской разведки в Дании. Видимо, знакомство состоялось не случайно, и Алексей получил возможность посмотреть, что это за работа, и оценить уровень нагрузки. Казалось, что резидент и его помощники трудятся круглосуточно, но не устают потому, что работа действует на них, как наркотик.

На последнем курсе, после возвращения с практики, вызвали на Лубянку, и Алексей уже догадывался зачем. Это был его первый и единственный визит в здание у памятника Дзержинскому.

В кабинете сидели трое мужчин в штатском. Они долго расспрашивали Алексея, а потом предложили пойти работать в разведку.

— А как именно? — уточнил он.

Мужчины весело переглянулись, и один спросил:

— Ты читал книгу «И один в поле воин»?

Еще бы он ее не читал! Он знал ее наизусть! Это был известный роман Юрия Дольд-Михайлика, главный герой которого, советский разведчик Григорий Гончаренко, под видом сына немецкого шпиона Германа Гольдринга внедрялся в немецкий тыл в 1941 году.

По легенде, Герман провел отроческие и юношеские годы в СССР, имел дворянский титул, крупный счет в швейцарском банке и благосклонное отношение одного из шефов СС оберста Бертгольда.

— Хочешь работать так же? — спросил один из мужчин.

— Хочу! — Алексей не поверил своему счастью.

Засада ждала на медкомиссии, его признали негодным к работе, потому что правому глазу не хватало полдиоптрии для нормального зрения.

Но в кадрах успокоили, сказали:

— Это наше дело — поставить тебя туда, куда мы хотим. Ты подходишь для оперативно-технической работы.

— Не пойду на оперативно-техническую работу, — возразил Алексей — благодаря знакомству с датским резидентом он ориентировался в теме.

— Как это не пойдешь?

— Ненавижу писанину, хочу оперативную работу! — настаивал он. — Не пойду, и все!

— Упрямый какой! Хорошо, пойдешь в разведчики-нелегалы. С завтрашнего дня начинается подготовка.

Подготовка была очень короткой. Пришел учиться 1 августа 1959 года, а уже 2 октября 1962 года выехал на боевую работу. Немецкий у него к тому времени был безупречный, датский выучил в институте и во время практики. Правда, шлифовал немецкий на подготовке в ГДР и подхватил в Лейпциге саксонский диалект.

Однажды в Западной Германии разговорился в кафе с сотрудником криминальной полиции. И тот спросил:

— Вы ведь не отсюда, не из Брауншвейга?

— Нет, — ответил Алексей. — Я — австриец.

Но сотрудник криминальной полиции усомнился:

— Голову бы дал на отсечение, что вы — саксонец.

— Мама моя — саксонка, а отец — австриец, — уточнил Алексей и покинул кафе при первой подвернувшейся возможности.

После Лейпцига направили в Данию. Каждый разведчик-нелегал должен был иметь профессию для прикрытия, обычно это были профессии «слесарь по ремонту автомашин», «мастер по починке холодильников» или «мастер по ремонту телевизоров». Алексею выбрали профессию технического чертежника, крайне удобную для сбора технической информации.

С одной стороны, работа была «чистая», без лежания под автомобилем и копания во внутренностях холодильника, но Алексей еще в школе ненавидел черчение. Увы, работа нелегала после того, как дал согласие, не предполагала возражений, и в конце октября 1962 года он пришел в Технический институт Копенгагена, где готовили чертежников.

Нужно было учиться три года, и Алексей записался на прием к ректору.

— Господин ректор, — попросил он. — В вашем институте чертежников учат три года, но я хотел бы получить профессию за три месяца.

Ректор удивленно посмотрел на него из-под очков:

— Как вы себе это представляете, молодой человек?

— Дело в том, что я умею чертить и много лет работаю техническим чертежником, мне просто нужен диплом, чтобы получить хорошее место.

Ректор отдал секретарше распоряжение пригласить какого-то преподавателя. Вместе они решили пойти навстречу, но с условием, что Алексей заплатит за все три года обучения, а если сможет сдать все экзамены за три месяца, то сразу получит диплом.

Пришлось ходить в институт каждый день по нескольку раз и ночами делать ненавистные чертежи. Через три месяца датский диплом технического чертежника был в кармане.

Предстояло совершить обкатку по нескольким странам с липовым немецким паспортом и выбрать государство, в котором Козлов якобы жил долгие годы и где мог, по легенде, заработать достаточно денег.

Тут-то он и стал Отто Шмидтом. А кем еще он мог стать? Тем более что Шмидт и Смит — самые распространенные европейские фамилии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.