Глава двадцатая

Глава двадцатая

Мне вовсе не хотелось возвращаться на галеры, но во всяком случае я предпочитал жить в Тулоне, нежели в Париже и подчиняться таким негодяям, как Шевалье, Блонди, Дюлюк, Сен-Жермен и подобные им. Поразмыслив, я решил, что придется примириться с судьбой, как вдруг некоторые из галерщиков предложили мне помочь им удрать. В другое время этот план пришелся бы мне по душе; я не отверг его, но отнесся к нему критически, как человек опытный. Я знал, что если живешь среди мошенников, то всегда выгодно слыть между ними за самого отчаянного, самого отъявленного и ловкого злодея: такова была моя репутация. Всюду, где собирались четыре арестанта, непременно трое из них слышали обо мне. Не было ни одного подвига, который не связали бы с моим именем. Не было ни одного тюремщика, бдительность которого я не обманул бы, ни таких оков, которые я не разорвал бы, ни такой стены, которую мне не удалось бы пробить. В Бресте, в Тулоне, в Рошфоре, в Антверпене — словом, всюду я пользовался среди мошенников славой самого ловкого негодяя. Отъявленные злодеи добивались моей дружбы, думая, что они могут от меня кое-чему научиться, а новички с разинутыми ртами слушали каждое мое слово.

В Бисетре у меня был просто придворный штат, как у какого-нибудь царька; вокруг моей особы толпились арестанты, слушали меня, как оракула, и старались во всем мне угодить. Но теперь вся эта слава опостылела мне, я жалел общество, в котором могло существовать такое низкое отребье. Я уже не ощущал того чувства товарищества по несчастью, которое в былое время воодушевляло меня; горький опыт внушал мне потребность отделиться от этих разбойников, которых я презирал до глубины души. Решившись во что бы то ни стало вооружиться против них в интересах честных людей, я снова написал господину Анри, вторично предлагая ему свои услуги, без иного условия кроме освобождения от каторги, обещая отсидеть свой срок в тюрьме.

Из моего письма ясно было видно, какого рода сведения я мог доставить. Одно соображение останавливало господина Анри — многие лица давали такое же обязательство, но доставляли весьма незначительные сведения. На это я привел в пример мое поведение всякий раз, как я вырывался на свободу, настойчивость моих стараний зарабатывать честным путем насущный хлеб. Наконец, я предъявил свою корреспонденцию, свои счетные книги, я призывал в свидетели всех, с кем имел деловые отношения, и в особенности моих кредиторов, испытывавших ко мне полное доверие.

Упомянутые обстоятельства говорили в мою пользу; господин Анри представил мою просьбу префекту полиции Паскье, который решил, что мое ходатайство будет принято. После двухмесячного пребывания в Бисетре я был переведен в Форс. Чтобы избавить меня от всяких подозрений, среди арестантов распространили слух, будто я замешан в весьма скверное дело и что немедленно приступят к следствию по нему. Эта предосторожность только увеличила мою популярность. Ни один заключенный не посмел сомневаться в том, что я действительно попался на скверном деле. Про меня шепотом говорили: «это убийца», а поскольку в том месте, где я находился, убийца обыкновенно внушает большое доверие, то я и не подумал опровергать это заблуждение. С тех пор как обо мне стали говорить в обществе, столько появлялось нелепых слухов и толков на мой счет! Каких только про меня не выдумывали ужасов! То будто бы я был клеймен и приговорен к каторжным работам пожизненно; то будто бы меня спасли от гильотины, только при условии выдавать полиции известное число преступников в месяц, и если недоставало одного, то сделка оказывалась недействительной, — поэтому-то за неимением виновных я выдавал даже невинных.

Принятое мною обязательство вовсе не так легко было выполнить. В действительности я знал множество преступников, но, изведенное всякого рода излишествами, ужасным тюремным режимом и нищетой, это гнусное сообщество быстро выродилось; другое поколение вышло на сцену, и я не знал даже их имен. В то время множество воров орудовали в столице, но я не мог доставить сведения о главных из них, только моя давнишняя репутация могла дать мне возможность все узнать.

В Форсе не появлялось ни одного вора, который не поспешил бы познакомиться со мной. Так я незаметно ступил на почву открытий. Сведения появились в изобилии, и я не встретил больше препятствий для выполнения своей задачи. Чтобы дать понятие о влиянии на арестантов, которым я пользовался, мне достаточно будет сказать, что я прививал им свои воззрения, свои привязанности, склонности, привычки — они думали моим умом, клялись моим именем. Если им приходилось невзлюбить за что-нибудь одного из наших сотоварищей по заключению, мне стоило только замолвить за него слово, и его репутация была восстановлена.

В то время в Париже промышляла шайка беглых каторжников, ежедневно совершавших кражи и грабежи совершенно безнаказанно. Многие из них неоднократно бывали арестованы и потом выпущены на волю за недостатком улик. Упорно отрицая свою вину, они долгое время насмехались над правосудием, которое не могло ни уличить их на месте преступления, ни представить против них веских доказательств. Чтобы накрыть шайку, необходимо было знать место, где они укрывались, но они так искусно прятались, что никому не удавалось напасть на след. В числе этих личностей был некто Франсуа, который, прибыв в Форс, первым своим долгом счел обратиться ко мне с просьбой дать ему десять франков для игры в пистоль; я поспешил удовлетворить его просьбу. С тех пор он постоянно подходил ко мне и, тронутый моей щедростью, доверился мне.

Арестованный за кражу со взломом, Франсуа был несколько раз подвергнут допросу, но всякий раз настойчиво заявлял, что не имеет постоянного места жительства. Между тем полиция была заинтересована узнать его, надеясь найти там воровские инструменты и склад краденых вещей. Это было бы открытием первой важности — тогда появились бы вещественные доказательства. Господин Анри дал мне знать, что рассчитывает на меня. Я стал действовать в этом направлении и узнал, что на момент своего ареста Франсуа занимал на углу улицы Монмартр и Нотр-дам-де-Виктуар меблированное помещение, нанятое на имя одной женщины, Жозефины Бертран, известной укрывательством воров.

Эти сведения были вполне достоверны, но трудно было воспользоваться ими, не скомпрометировав себя перед Франсуа, который открыл свою тайну одному мне и поэтому тотчас мог заподозрить меня в измене; впрочем, это мне удалось. Полиция устроила дело так, как будто ее действиями руководила случайность. Полицейские вошли в сношения с одним из жильцов того дома, где жил Франсуа; тот обратил внимание домохозяина, что около трех недель незаметно было никакого движения в квартире мадам Бертран. Вытекала необходимость предупредить комиссара, затем началось следствие в присутствии свидетелей и обнаружение множества краденых вещей в квартале, наконец, конфискация инструментов, использовавшихся при кражах. Франсуа был приведен в квартал и опознан всеми соседями. Хотя он настаивал на том, что это ошибка, присяжные решили иначе, и он был приговорен к тюремному заключению на восемь лет.

В мою камеру вскоре поместили сына одного версальского виноторговца, Робена, который имел связи со всеми плутами столицы и в разговоре, со мной сообщил драгоценные сведения об их прежнем образе жизни и планах на будущее. Благодаря ему я накрыл беглого каторжника Мардаржана, который был обвинен только в дезертирстве. Этого молодца приговорили к заключению на 24 года. Благодаря общим воспоминаниям мы скоро свели знакомство; он указал мне многих старых знакомых из числа заключенных, и мне посчастливилось удержать на галерах субъектов, которых правосудие, за неимением достаточных улик, может быть, снова допустило бы в общество. Никогда еще не было сделано столько важных открытий, как те, которые ознаменовали мой дебют на службе в полиции.

Пребывание мое в Бисетре и в Форсе продолжалось двадцать один месяц. Обожаемый ворами, пользуясь уважением самых отъявленных бандитов, я мог всегда рассчитывать на их преданность и поддержку. Все они для меня готовы были идти в огонь и воду. В доказательство этого скажу, что в Бисетре Мардаржан несколько раз дрался с заключенными, осмелившимися сказать, что я вышел из Форса, чтобы служить полиции.

Господин Анри не преминул сообщить префекту полиции о многочисленных разоблачениях, сделанных благодаря моему усердию и смышлености. Этот чиновник, считая, что на меня можно положиться, согласился положить конец моему заключению. Были приняты все меры, чтобы арестанты не подумали, что меня нарочно выпустили на свободу. За мной пришли в Форс и увели оттуда, не упустив из виду ни одной предосторожности. На меня надели наручники и посадили в плетеную тележку, однако условлено было, что я убегу дорогой, что я, конечно, и исполнил. В тот же вечер вся полиция была поставлена на ноги. Этот побег наделал много шуму, в особенности в Форсе, где друзья мои долго праздновали мое освобождение веселыми попойками: они пили за мое здоровье и желали мне счастливого пути!..