Воспоминание о Первом Съезде

Воспоминание о Первом Съезде

Когда мы в Боровицкие ворота

входили депутатами надежд,

я помню —

                  мрачно каркнула ворона,

зубец кремлевский выбрав,

                                           как насест,

но СССР стал вроде стадиона,

где все,

           как матч, смотрели Первый Съезд.

Смерд в депутатах нам казался князем,

и женщины,

                   роняя клипсы наземь,

совали нам цветы и леденцы,

шепча, как в трансе:

                              «Травкин!

                                             Афанасьев!»,

крича, как на хоккее:

                                «Молодцы!»,

но, прошлого с грядущим не прикрасив,

кровь юнкеров сочилась сквозь торцы,

и чудились казненные стрельцы…

Небрежные родители свободы,

мы как могли, так принимали роды,

преступно неумелые отцы.

Надеялся наивный Первый Съезд,

что Бог не выдаст, а свинья не съест.

Нас выдал тот, кто не дорос до Бога,

да мы и сами выдали его,

ну а свиней так оказалось много,

что хрюкать стали все на одного.

Спасеньем стало или наказаньем,

когда, неукротимо бородат,

провинциал-идеалист Казанник

так пламенно пожертвовал мандат?

Как хорошо, что Сахаров не видел

то, что не мог представить тот наш съезд, —

молниеносно-медленную гибель

СССР —

               «Титаника» надежд.

История, что нам за место дашь ты?

Могли ли догадаться мы о том,

что мы прикроем Белый дом однажды,

позволив расстрелять его потом?

Дурманил депутатов-демократов

аплодисментов судорожный плеск,

но наших доморощенных сократов

из власти постепенно выжал плебс.

Зачем вообще нужны им либералы?

Для выборов.

                     Как слуги-подбиралы

валяющихся праздно голосов.

А сразу после выборов дорогу

пусть позабудут к главному порогу —

не допускать, как шелудивых псов!

Капитализма с ангельским лицом

не вышло.

                Из троянистого брюха

посыпались вор, киллер, стёбарь, шлюха,

катала, рэкетир.

                        Не жизнь – мокруха!

И с красным флагом нищая старуха

грозит России нищетою духа

и апокалиптическим концом.

Мы сами не добрее, чем ЧК.

Нас мучают ли тени ночью поздней

Коротича, отшвырнутого в Бостон,

и преданного нами Собчака?

Нам заменила дружбу, как бесовка,

вихляющая бедрами тусовка.

В гражданской импотенции страна.

Но если нет в нас больше прежней страсти,

в грядущем, на обломках деньговластья

напишут разве наши имена?

И в Оклахоме,

                       или в Барнауле,

меня терзают,

                     как под кожей пули,

вопросы, от которых Бог не спас:

так это мы надежды обманули

или надежды обманули нас?

А все-таки я верую в Россию,

в надежды наши —

                               пусть полуживые.

Их растоптали,

                        но не навсегда.

Как нам Боннэр сказала —

                                           мы не быдло.

Россия,

           за которую не стыдно,

да сложится из нашего стыда!

И пусть мне тоже наплевали в душу,

да так, что не желаю и врагу,

я без надежды жить не то что трушу —

жить без надежды просто не могу.