6. Сорок первый в Санто-Доминго

6. Сорок первый в Санто-Доминго

Я был единственный русский на всей территории Санто-Доминго, когда стоял у конвейера в аэропорту и ждал своего чемодана. Наконец он появился. Он выглядел как индеец после пытки конкистадоров. Бока были искромсаны, внутренности вываливались наружу.

– Повреждение при погрузке… – отводя от меня глаза, мрачновато процедил представитель авиакомпании «Доминикана».

Затем мой многострадальный кожаный товарищ попал в руки таможенников. Чьими же были предыдущие руки? За спинами таможенников, копавшихся в моих рубашках и носках, величественно покачивался начинавшийся чуть ли не от подбородка живот начальника аэропортовской полиции, созерцавшего этот в прямом смысле трогательный процесс. Начальник полиции представил бы подлинную находку для золотолюбивого Колумба – золотой «Ролекс» на левой руке, золотой именной браслет на правой, золотые перстни с разнообразными драгоценными и полудрагоценными камнями чуть ли не на каждом пальце, золотой медальон с Мадонной на мохнатой груди, золотой брелок для ключей от машины, сделанный в виде миниатюрной статуи Свободы. Лицо начальника полиции лоснилось так, как будто заодно с черными жесткими волосами было смазано бриолином. Начальник полиции не опустился до интереса к шмоткам, но взял мою книгу стихов на испанском и перелистывал ее избирательно и напряженно.

– Книга была издана в Мадриде еще при генералиссимусе Франко, – успокоил я его. – Взгляните на дату.

Он слегка вздрогнул оттого, что я неожиданно заговорил по-испански, и между нами образовалась некая соединительная нить. Он осторожно выбирал, что сказать, и наконец выбрал самое простое и общедоступное:

– Работа есть работа…

Я вспомнил припев из песни Окуджавы и невольно улыбнулся. Улыбнулся, правда сдержанно, и начальник полиции, очевидно не ожидавший, что я могу улыбаться. Еще одна соединительная нить. Затем в его толстых, но ловких пальцах очутилась видеокассета.

– Это мой собственный фильм, – пояснил я.

– В каком смысле собственный? – уточняюще спросил он.

– Я его поставил как режиссер… – ответил я, отнюдь не посягая на священные права Совэкспортфильма.

– Название? – трудно вдумываясь в ситуацию, засопел начальник полиции.

– «Детский сад».

– У вас тоже есть детские сады? – недоверчиво спросил начальник полиции.

– Недостаточно, но есть, – ответил я, стараясь быть объективным.

– А в какой системе записан фильм? – деловито поинтересовался он.

– ВХС, – ответил я. Еще одна соединительная нить.

– А у меня только Бетамакс, – почти пожаловался начальник полиции. – Все усложняют жизнь, все усложняют. – И со вздохом добавил, как бы прося извинения: – Кассету придется отдать в наше управление для просмотра. Послезавтра мы ее вам вернем, если… – он замялся, – если там нет ничего такого…

– Это единственная авторская копия. Она стоит миллион долларов, – решил я бить золотом по золоту. – Я не сомневаюсь в вашей личной честности, но эту кассету может переписать или ваш заместитель, или заместитель вашего заместителя, и фильм пойдет гулять по свету. Вы же лучше меня знаете, какая сейчас видеоконтрабанда. Дело может кончиться международным судом.

Миллион и международный суд произвели впечатление на начальника полиции, и он запыхтел, потряхивая кассету в простонародной узловатой руке с аристократическим ногтем на мизинце.

Думал ли я когда-нибудь, что мое голодное детство сорок первого года будет покачиваться на взвешивающей его полицейской ладони? По этой ладони брел я сам, восьмилетний, потерявший свой поезд, на этой ладони сапоги спекулянтов с железными подковками растаптывали мою жалобно вскрикивающую скрипку лишь за то, что я не украл, а просто взял с прилавка обернутую в капустные листы дымящуюся картошку, по этой ладони навстречу новобранцам с прощально обнимающими их невестами в белых накидках шли сибирские вдовы в черном, держа в руках трепыхающиеся похоронки…

Но для начальника полиции фильм на его ладони не был моей, неизвестной ему жизнью, а лишь личной, хорошо известной ему опасностью, когда за недостаточную бдительность из-под него могут выдернуть тот стул, на котором он сидит. Вот что такое судьба искусства на полицейской ладони…

– А тут нет ничего против правительства Санто-Доминго? – неловко пробурчал начальник полиции.

– Слово чести – ничего… – чистосердечно сказал я. – Могу дать расписку.

– Ну, это лишнее, – торопливо сказал начальник полиции, возвращая мне мое детство.

И я вышел на улицы Санто-Доминго, прижимая к груди сорок первый год.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.