Поход к доктору

Поход к доктору

Только одно неприятное воспоминание осталось у меня от летнего отдыха в Норвегии. Как-то, когда мы гостили в доме дедушки и бабушки в Осло, моя мать сказала мне:

— После обеда пойдем к доктору. Пусть посмотрит твой нос и рот.

Наверное, мне тогда было лет восемь.

— А что не так с моим носом и ртом? — спросил я.

— Ничего особенного, — сказала мать. — Но, по-моему, у тебя аденоиды.

— А это еще что такое? — спросил я у нее.

— А ты об этом не беспокойся, — сказала она. — Это ерунда.

Пока мы шли к дому врача, я держал мать за руку. На дорогу ушло около получаса. В кабинете стояло высокое кресло, вроде зубоврачебного, в которое меня и усадили. На лбу у врача было прикреплено круглое зеркальце на ленте, и он пялился мне в рот и ноздри. Потом он отвел мать в сторону, и они стали о чем-то шептаться. Я видел, что мать помрачнела, но все же кивнула.

Теперь врач поставил на газовую горелку алюминиевую кружку с водой, а в кипящую воду опустил какой-то длинный тонкий блестящий стальной инструмент. Я сидел в кресле и смотрел, как над кипящей водой поднимается пар. Ничего особенного я не чувствовал и тем более не предчувствовал. Слишком уж мал я был, чтобы понимать, что надвигается нечто страшное.

Потом вошла медсестра в белом. Она несла фартук из красной резины и искривленную белую эмалированную чашу. Она приставила ко мне фартук спереди и завязала его тесемки у меня на затылке. Потом подставила чашу под мой подбородок. Изгиб по телу чаши в точности совпал с выпуклостью моей грудной клетки.

Врач наклонился надо мной. В ладони он держал тот самый длинный блестящий стальной инструмент. Он держал этот инструмент прямо перед моими глазами, я и сейчас могу во всех подробностях описать его. Толщиной и длиной он походил на карандаш, и, как у карандаша, у него было много граней. К концу он заужался, а на самом кончике тоненького металлического острия было под углом закреплено маленькое лезвие — не более сантиметра в длину, очень маленькое, очень острое и очень блестящее.

— Открой рот, — сказал врач по-норвежски.

Я не захотел. Я подумал, что он собирается сделать что-нибудь с моими зубами, а все, что когда-либо делали с моими зубами, бывало мучительным.

— Это и пары секунд не займет, — сказал врач. Голос его прозвучал мягко, и я соблазнился, поддался на эту мягкость. И, как последний дурак и осел, разинул свою пасть.

Малюсенькое лезвие блеснуло на ярком свету и пропало у меня во рту. Оно забралось глубоко и дошло до самого моего нёба, а ладонь, державшая стальной карандаш с лезвием, четыре или пять раз быстро-быстро изогнулась, и в следующее мгновение из моего рта в тазик вывалился целый комок окровавленного мяса.

Я был настолько потрясен и до того разозлился, что оставалось только взвыть. Меня ужаснули огромные красные ломти, выпавшие из моего рта в небольшой белый таз, и первым делом я подумал, что врач вырезал всю внутренность из моей головы.

— Бывшие твои аденоиды, — дошли до меня слова доктора.

Я сидел и ловил ртом воздух. Нёбо мое точно горело пламенем. Я схватил ладонь матери и крепко сжал ее. Не верилось, что кто-то может вытворять со мной такое.

— Не шевелись пока, — сказал врач. — Через минуту все пройдет.

Кровь все еще шла изо рта и капала в тазик, который держала сестра.

— Сплюнь. Выплюнь все, — сказала она. — Ну вот, хороший мальчик.

— Теперь тебе будет много легче дышать через нос, — сказал врач.

Медсестра вытерла мне губы и протерла лицо влажной фланелевой салфеткой. Потом меня извлекли из кресла и поставили на ноги. Меня слегка пошатывало, как пьяного.

— Пошли домой, — сказала мать, беря меня за руку. И мы вышли на улицу. И пошли. Пешком. Я повторяю: пешком. Никаких троллейбусов или, там, такси. Мы шли целых полчаса в дом моих бабушки и дедушки, а когда мы наконец пришли, я помню, как бабушка сказала:

— Пусть сядет вон в то кресло и отдохнет чуток. Как-никак, операцию перенес.

Кто-то поставил кресло для меня рядом с бабушкиной качалкой, и я уселся. Бабушка дотянулась до меня и накрыла мою ладошку обеими своими ладонями.

— Не последний раз в жизни ты к доктору сходил, — сказала она. — Хоть бы тебе слегка везло и они не слишком бы тебя мучили.

Случилось это в 1924 году, и удаление аденоидов у ребенка, а нередко еще заодно и миндалин, без наркоза и какой бы то ни было анестезии вообще было тогда в порядке вещей и являлось общепринятой практикой. Поглядел бы я, однако, как бы вы заговорили, вздумай какой-нибудь доктор проделать с вами что-либо подобное в наши дни.