РУКА СУДЬБЫ

РУКА СУДЬБЫ

Вот так внезапно обстоятельства изменились, и я выбыл из игры. И прошла неделя. И началась другая… Я жил теперь в ожидании новостей. А их все не было. Их все не было!

Семен и Карарбах бесследно исчезли, канув в дремучей тайге. Охота на оборотней, судя по всему, завела их далеко…

А над тайгою свистала осень, летели низкие, снеговые, подгоняемые ветром тучи. И ночная мгла теперь дышала зимней стужею. А дни делались все короче, все сумрачней…

И с каждым днем все тоскливее становилось мне в Енисейске. И уже ничем не привлекал меня этот легендарный город. И окрестные пейзажи потеряли былую прелесть. Что-то случилось, не с пейзажами, конечно, а лично со мной. Очевидно, я просто устал. Устал от этих мест, от приключений, которым не видно было конца. И вообще ото всей моей нескладной, неспокойной здешней жизни.

И в один из таких тоскливых, тусклых дней пришла на мой адрес посылка из Абакана. Я вскрыл ее и увидел свеженькие, еще пахнущие типографской краской, обложки моих книжек.

Первый мой поэтический сборник назывался „Под незакатным солнцем". Имелось в виду заполярное солнце, которое в течение всего лета не заходит за горизонт. И рисунок обложки был поэтому расцвечен в яркие, солнечные тона. В посылке находилось 15 экземпляров сборника. И когда я рассыпал их по столу, в комнате как будто и впрямь посветлело…

Посветлело и в комнате, и в душе моей, и не только из-за книжек. Вместе с посылкой пришло также письмо, официально извещавшее меня о том, что я назначен делегатом Сибири на Всесоюзное совещание молодых писателей, которое должно состояться в Москве в ноябре 1956 года.

Это была уже настоящая, большая удача! Я так долго ее ждал, с таким трудом пробивался к ней, что теперь растерялся. Привыкнув не верить в ее реальность, я как-то даже не сразу сообразил, что указанный год — это год текущий, нынешний. А до ноября месяца оставалось совсем немного…

До ноября осталось немного. И по существу, я уже сейчас, немедленно мог отправляться в Москву. Ведь дорога туда — только на поезде — занимала четверо суток! Судьба еще раз нежданно-негаданно выручала меня, вытаскивала из трясины… Но все же я медлил, тянул с отъездом. Я по-прежнему ждал новостей. И не мог, не повидавшись с друзьями, покинуть опостылевший город.

* * *

И однажды ночью мы увиделись.

Я тогда долго не мог уснуть. Лежа в постели, перечитывал свой сборник, размышляя о Москве, о будущем. Потом как-то незаметно стал задремывать. Книжка выпала из рук… И в этот самый момент в окно постучали.

Мгновенно я очнулся, вскочил с постели и кинулся к окошку. И услышал знакомый голос.

Семен вошел ко мне прихрамывая, опираясь на суковатую палку. Лицо у него было утомленное, осунувшееся. Он был ранен. Но несмотря на это улыбался. Улыбался также и Карарбах, хотя из-под шапки его виднелась запачканная кровью повязка. И я понял: охота все же закончилась удачно!

— Привет! — сказал Семен. — Ты что это разлегся? А ну-ка вставай, одевайся! Пошли!

— Куда? — спросил я. Я стоял перед ним раздетый, в одних подштанниках, и переминался, поджимая босые ноги. — Ты хоть рассказал бы сначала…

— Давай, давай, — приказал Семен, — одевайся! Поговорим потом. Время не ждет.

И когда я наконец оделся, он проговорил, шагнув к дверям:

— Хочу тебе показать этого Каина. Этого самого оборотня.

— Ага. Все-таки поймали гада?!

— Да, — сказал Семен. И потом добавил негромко: — Нашли.

— Где же он? — спросил я, когда мы вышли из дома.

— Там. — Семен махнул рукой, указывая куда-то во тьму. — Лежит на нартах.

— Лежит? А что с ним?

— Идем — увидишь.

И мы пошли в клубящейся мгле, сквозь летящий снег. Сухая снежная крупа секла мне лицо. Зябкими мурашками полз холод за воротник. И поплотнее запахнув меховую свою тужурку, я спросил:

— Ну, а лесник где?

— На том свете, — усмехнулся Семен.

— Была, значит, схватка?

— Да уж так получилось, — пожал плечами Семен. — Ты помнишь, лесник напросился ко мне в попутчики? Ну, мы отправились в тайгу, и прошло более двух суток…

Прошло более двух суток. И все это время, как рассказал Семен, он почти не спал. Боялся нападения. И лежа ночами у костра, лишь притворялся спящим. И поначалу имелись у него некоторые сомнения. Все-таки ему трудно было поверить в то, что лесник — старый добрый знакомый — способен на преступление. Но в первую же ночь он заметил, что и тот тоже не спит. Тоже притворяется… И тогда сомнения отпали. Семен понял: перед ним враг! Враг опытный, безжалостный, хитрый.

И так началась их взаимная охота. Ночами оба бодрствовали, а с наступлением дня брели, борясь с усталостью и дремотой. Долго так, естественно, не могло продолжаться. И лесник не выдержал первым. Он набросился на лежащего Семена с ножом. Но тут он ошибся; он ведь был уже слаб, измотан бессонницей… И, короче говоря, справиться с ним оказалось нетрудно. Там же, на месте, Семен и похоронил его, забросал тело хворостом. И двинулся дальше, уже вместе с эвенком.

Лесник, как выяснилось, допустил и вторую ошибку: своего Карарбаха у него не было — никто не прикрывал его со стороны. И это, конечно, облегчило все дело.

— А скажи-ка, что у тебя с ногой? — поинтересовался я затем.

— Да попортили маленько в перестрелке, — небрежно ответил Семен. — Вообще-то рана не страшная, кость не задета…

— А где вы, кстати, обнаружили Каина?

— В первый раз в Медвежьем логу, — сказал Семен, — в том самом… Ты нам здорово, брат, помог. Ведь там действительно оказалась ихняя база!

— Что же там большая была банда?

— Мы застали всего троих. Среди них как раз был и Каин. Ну, двоих мы быстро прикончили, а Каин ухитрился как-то скрыться… Ушел, подлец… Хотя Карарбах его успел все же подранить — перешиб правое плечо. И мы знали, что ему уже никуда не деться. Однако походить нам пришлось немало… Представляешь, каково мне было с моей-то ногой?

— Н-да, — сказал я, — еще бы… Ну и куда же он все-таки скрылся?

— Он не то чтобы скрылся, — низким, странным, каким-то чужим голосом проговорил Семен, — он в западню попал…

— В капкан, что ли?

— Да нет. Западня получилась природная… Это уж ему, видать, самой судьбой уготовано было.

— Но куда он, собственно, попал? Ты можешь объяснить по-простому?

— Постараюсь, — медленно сказал Семен. — В общем, так. — Он сильно потянул в себя воздух сквозь сцепленные зубы. — Каин когда уходил от погони, сильно спешил, пер по кустам напролом, не разбирая дороги. Ну и сорвался с крутого откоса в овраг. В тех местах много всяких ям и обрывов… Но на дно оврага он не упал, а повис, зацепившись браслеткой от часов за корень лиственницы. Лиственничные корни, как ты, наверное, знаешь, крепки, как железо. А браслетка у него тоже была металлическая. Так что он оказался схваченным намертво! И выбраться из этой западни уже не мог; правая-то рука его не действовала. Да и крови он к тому же потерял много… И так он и провисел на левой руке пять дней. Покуда мы его не отыскали.

За разговором незаметно мы ушли далеко; пересекли северную окраину города и оказались в незнакомом мне глухом предместье. Место здесь было мрачное, пустынное, какое-то нежилое. Где-то поблизости рокотала тайга… Карарбах, все время шедший позади нас и молча попыхивающий там своей трубочкой, теперь оживился, проскользнул вперед.

— Топай за ним, — шепнул Семен.

И мы заторопились, следя за маячившей во тьме фигурой.

Минуту спустя фигура исчезла. И вскоре впереди вспыхнул огонек. Подойдя ближе, я разглядел шаткое пламя разгорающегося костра. А рядом с ним — рогатый силуэт оленя и очертание низких продолговатых нарт.

От костра навстречу нам поднялся Карарбах. Он держал в руке тугой рулон бересты. Кора пылала, как факел. И взяв этот факел из рук старика, Семен подвел меня к нартам и тихо сказал:

— Гляди!

На нартах навзничь лежал человек. Я пригнулся, пытаясь при свете факела разглядеть его лицо… И вздрогнул. Лица у человека не было.

У него не было лица! На месте глаз темнели слепые мертвые провалы. Нос был обглодан. И губы — тоже. И там, в зияющем отверстии рта, виднелся обрубок языка… Внезапно обрубок этот шевельнулся. И на мгновение мне почудился как бы слабый стон, какое-то бульканье, хрипенье.

Так он живой? — отшатнулся я. И почувствовал, как под шапкою у меня шевельнулись волосы.

— Нет, — сказал вдруг Карарбах. — Он давно уже мертвый.

— Но он же дышит, слышите? Хрипит…

— Это неважно, — жестко сказал охотник. — Он мертвый. Его нету. И ты не смей его жалеть. Террака жалеть нельзя!

— Господи, что же это такое? — пробормотал я, отворачиваясь, с трудом подавляя чувство дурноты. — Как это произошло? Кто его так? — Я посмотрел на Семена. — Ты? Или старик?

— Ну что ты, — ответил тот, наморщась. — Как ты мог подумать? Тут другое… Когда он повис там, на откосе, то лицо его пришлось как раз вровень с лисьим гнездом. А в эту пору лисы злые, голодные. Ну, и можешь себе представить: в течение пяти дней…

— Они его обгладывали, жрали, — догадался я, — лакомились им живым.

— Вот-вот. Поистине ужасное наказание.

— Но что же с ним делать сейчас? — спросил я, стараясь не глядеть на нарты. — Надо все же доставить в больницу, а?

— Это сделает Карарбах, — сказал Семен. — Он отвезет, мы с ним условились. Ну, а я…

— А ты?

— Уезжаю, дружище. И давай-ка будем прощаться… В город я больше не вернусь. Слишком неуютно тут стало.

— Да, неуютно, — сказал я.

— Есть слух, что сюда идет из Красноярска воинская часть, — проговорил затем Семен, — это верно?

— Точно. Батальон войск МВД. Он будет проводить широкую облаву на бандитов — очищать район.

— Ну вот… Представляешь, что здесь начнется? Станут хватать и виноватых, и правых. Пожалуй, еще и до меня доберутся.

Семен умолк на миг, насупился. И потом, скрипнув зубами:

— Не-ет, хватит. Хочу покоя. Будь они прокляты, эти золотые места!

Мы крепко пожали друг другу руки. И я сказал, продолжая удерживать сухую, твердую его ладонь в своей:

— Кстати, я тоже ведь уезжаю. Получил письмо: вызывают в Москву. Может, что-нибудь переменится…

— Ну, желаю успеха.

— А все-таки жалко мне с тобой расставаться.

— Ничего, — улыбнулся Семен, — дай Бог, еще встретимся… Если ты когда-нибудь захочешь меня найти, приезжай на низовья Енисея. В Туруханск. Там меня знают, там много наших староверов.

Попрощался я затем и со старым охотником. И надолго запомнил его темное, морщинистое, ласково кивающее мне лицо.

И навсегда, навеки запомнился мне облик того, другого — давно уже умершего, но еще продолжающего дышать; облик жуткого оборотня, напрочь лишенного лица.