РОКОВАЯ КРАСОТКА

РОКОВАЯ КРАСОТКА

Среди славянского населения Сибири есть особая группа — чалдоны. Произошло ее название от сочетания двух слов: „чалить с Дона". Это дальние потомки русских конквистадоров, донских казаков, когда-то отчаливших от родных берегов и прибывших в тайгу, на север — покорять инородцев.

Инородцев казаки покорили, но одновременно они и сами ассимилировались здесь, осели, смешались с таежными жителями. От смешанных браков и пошла эта группа. Как ее, собственно, определить? Это ведь не народность и не племя. Это некий своеобразный этнический слой, сохраняющий в себе многие признаки обеих весьма диких рас… Чалдонами с давних пор называют в Сибири и на Дальнем Востоке лесных бродяг, уголовников, вообще опасных людей. Но это не блатной жаргон, а народная традиция. Однако так называют только мужчин! К женщинам же отношение иное… И слова „чалдонка", „чалдонушка" — исполнены для сибиряков особого смысла и поэтичности. Дело в том, что женщины чалдонки славятся своей редкостной красотою. Смешение рас придало им необычную прелесть… Среди них встречаются самые разные лица. Например: по-монгольски прямые блестящие черные волосы, смуглая кожа и светлые зеленые или голубые глаза. А бывает наоборот: цвет волос пшеничный или рыжий, а глаза азиатские, длинные, черные — заметно приподнятые к вискам.

К этой, второй категории, как раз и принадлежала Клава. Азиаты говорят: „Если женщина красива, то пусть ее будет много". Так вот — ее было много! Но удивительно: тугая, обильная ее грудь и мощные бедра вовсе не казались слишком большими, нет. Все в ней было как-то очень ловко подогнано. И в движениях сквозила ленивая грация. И была она стройна. И тело свое носила, как подарок…

И когда я увидел ее, я понял Грача; понял, почему он был так неосторожен. Тут, действительно, о многом можно было забыть…

Она пришла просить у меня машину. И сказала, подрагивая ресницами:

— Машина-то все равно стоит без дела. Петька лежит — не двигается. А вы сами водить не умеете.

— А откуда ты знаешь, что я не умею?

— Да он говорил… Это все знают!

Вот еще тоже трепач чертов, подумал я с неудовольствием. Кто его тянул за язык?

Подойдя ко мне вплотную, она улыбнулась ласково и лукаво. У нее был крупный, свежий рот и — помимо всего прочего — оказались еще ямочки на щеках!

— Ну, пожалуйста, — протянула она, — это всего лишь на два дня! На субботу и воскресенье. Мы хотели всей семьей в город съездить… И за машину не беспокойтесь, поведет человек опытный, с правами.

И потом, чуть помедлив:

— А когда я вернусь, мы еще увидимся… Если кто мне делает хорошее, я не забываю!

Ну, как я мог отказать этой чалдонке, да еще после таких слов?

* * *

В понедельник утром машина уже вернулась; придя в клуб, я обнаружил ее в гараже. Она стояла чистенькая, умытая.

А к вечеру того же дня по селу прокатилась тревожная весть о том, что в кустах, вблизи Абаканского тракта, на перегоне между Осиновкой и Очурами, найдены трупы двух местных крестьян.

Это были очурские „миллионеры". Одного из них звали Осип Кузмичев, другого — Терентий Салов.

Оба они еще весной, с началом навигации, отбыли на север с луком. Лука было много — целая баржа. И вот теперь они возвращались с богатейшей выручкой. И кто-то ограбил их и прикончил. Судя по слухам, весьма жестоко… Трупы были найдены обезображенные, их с трудом удалось опознать.

Событие это вызвало много разговоров…

Так как в самих Очурах нет ни пристани, ни даже простою причала (здесь трудный фарватер, водовороты, крутые, обрывистые берега), то все суда — и катера, и баржи — останавливаются в абаканском речном порту. От Абакана до Очур около двухсот километров. Здесь курсирует самолет — но крайне редко. Автобусной линии вовсе не существует. И потому возвращающиеся в село люди обычно нанимают машины в городском автопрокате или же используют случайный попутный транспорт. Второй этот вариант — наиболее распространенный. Однако большинство путников, особенно из числа спекулянтов, не желая зря рисковать, предпочитает ехать только в тех машинах, с такими шоферами, которые им хорошо знакомы.

Это общее правило! И уж тем более не стали бы от него отступать Терентий и Осип — мужики тертые, хитрые, не верящие никому.

И все-таки кто-то сумел перехитрить их и заманить в тайгу — на погибель.

На селе судачили и терялись в догадках: кто же это мог сделать? И чья же была машина? И только я один, пожалуй, уже понимал, догадывался — чья…

Наш клубный газик постоянно мелькал в селе и знаком был, в принципе, всем. Так что это одно уже могло привлечь путников и настроить их благодушно. Ну, а если и за рулем еще сидел кто-нибудь из своих, из очурских, — то отпадали вообще всякие сомнения.

Да, дело было провернуто ловко, умело. Обманули не только тех несчастных мужиков, но и меня тоже… Мной, моей машиной воспользовались, как приманкой! И кровь, пролившаяся воскресной ночью, запятнала как бы и меня самого.

И снова я — в который уж раз! — убедился в том, что таежный этот мир совсем не так примитивен, как кажется.

Как, например, это кажется Хижняку.

Вечером мы беседовали с Алексеем, и он подтвердил мои подозрения.

— Помнишь я тебе говорил про Клавкиного брата, про Ландыша? Так вот, она, конечно, машину добывала для него. А может, и сама с ним ездила…

— Но какова же все-таки эта баба, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Непостижимо: такая красота снаружи и столько гнили внутри! Какими глазами эта змея теперь посмотрит на меня?

* * *

„Змея" посмотрела на меня спокойно, с легкой улыбочкой. Пушистые ресницы ее были полуопущены, уголок крупных ярких губ поджат. И на щеке опять подрагивала ямочка.

— Пойдем-ка ко мне, — сказала она, — выпьем немножко. За мной ведь должок…

У нее была манера смотреть, говоря, не прямо в лицо собеседнику, а чуть искоса, уголком глаза, как бы слегка отворотясь. И косящий этот взгляд казался особенно дразнящим, загадочным.

Хороша она была умопомрачительно! Но все же в этом ракурсе, в повороте лица ее, в длинном изгибе шеи — угадывалось что-то и впрямь змеиное…

— Ладно, — сказал я со вздохом, — пойдем.

И затем, когда мы вышли из клуба:

— Ну, а как, кстати, поездка? Как все прошло?

— Да прошло неплохо, — она лениво повела круглым плечом. — Весело…

Меня передернуло от ее слов, однако я ничем себя не выдал. Надо было хорошенько разобраться в этой истории — выяснить все до конца. Ведь вполне возможно, что ни она, ни ее брат к убийству вовсе и не были причастны. Чем я, в конце концов, располагал? Только догадками, подозрениями… Хотя подозрения, конечно, были у меня сильны и серьезны. Очень серьезны! Но все равно скандал сейчас затевать было нельзя. Наоборот, следовало старательно изображать глупую влюбленность, растерянность…

Впрочем, это-то мне давалось без большого труда.

Странное, сложное испытывал я тогда чувство. В нем перемешалось многое… В сущности, я уже был влюблен в нее. И очень! И в то же время я ни на грош не верил ей и подозревал ее в самом худшем. И все это, в общем-то, полностью совпадало со знаменитым одесским изречением о „дерьме и конфитюре"…

„Ничего, ничего, я быстро тебя расколю, — думал я, шагая с ней по селу и невольно любуясь каждым ее движением, — обмануть меня можно только один раз! Я еще доберусь до всей твоей кодлы. Мы еще кокнемся, посмотрим, чья разобьется…

Ну, а если она все же окажется ни в чем не замешанной? — спросил новый, внутренний голос, — если окажется, так сказать, „чистой"?

Ну, тогда, — сказал я мысленно, — начнется другой сюжет. Тогда мы посмотрим: как же нам жить дальше…

Ты в самом деле уверен, что это именно то, что тебе нужно?

Не знаю, что мне нужно… Но я — поэт! Много ли есть женщин красивее?"

Я вздохнул. И ускорил шаги. Сейчас самое главное было — быстрее дойти до ее дома.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.