Глава VIII. Время раздавать автографы
Глава VIII. Время раздавать автографы
Я понимал, что этот сезон самый важный из всех прожитых мной. Я прекрасно понимал, что смогу бороться за олимпийские награды, что не слабее других стайеров. Но опыт Мельбурнской олимпиады предостерегал от излишней самоуверенности: я достаточно насмотрелся на катастрофы верных претендентов в олимпийские чемпионы. 60-й год, год Римской олимпиады, я встретил в боевом настроении, в стремлении предельно много работать на тренировках и отчаянно бороться на соревнованиях. Боялся лишь одного — травм.
Слава богу, травм не было. Иначе все усилия могли бы пойти насмарку. Как много в жизни спортсмена зависит от случайностей. Подверни я ногу на одной из последних тренировок — и все. Никакой медали.
В марте Никифоров вывез группу стайеров в Карпаты на альпийские луга. Помимо основной нашей компании был там и новичок — Борис Ефимов из Ангарска, было также несколько средневиков, в том числе Николай Голубенков и Борис Алексюк. Они помогли нам тренироваться на скоростных отрезках. Вот одна тренировка, марафонская тренировка. Всей компанией бежали от Берегова до Мукачева вдоль железнодорожного полотна. Это 18 километров. И обратно столько же. По ходу делали длинные трехкилометровые ускорения. Всего примерно два с половиной часа беговой работы. Но работа эта была приятной, грунт там мягкий, пружинистый. Весеннее горячее солнышко светило вовсю. Во время ускорений прошибал пот, но мы снимали на бегу тренировочные костюмы и загорали, совмещая приятное с полезным.
Такая тренировка была через день. А в промежутках скоростная работа — 15 по 1000 метров, 10 по 600, 10 по 400. Здесь мы держались за средневиками. Бывали и дни отдыха. В такие дни мы ходили в горы по глубокому снегу. Помню, как-то восемь часов так ходили. Потом возвратились и метрах в трехстах от столовой повалились на землю. Сил больше не было. Вот такой день отдыха.
Кстати, должен оговориться: я всегда с опаской рассказываю о том, какую работу выполнял на тренировках, потому что боюсь, как бы кто-то из молодых спортсменов не решил повторить ее. К таким нагрузкам я шел много лет, постепенно готовил свой организм к тому, чтобы большая нагрузка несла ему пользу, а не вред. Для новичков есть специальная литература, где даны подробные тренировочные планы с постепенным возрастанием нагрузки.
Завершилась тренировка в Карпатах поездкой на кросс «Юманите». Я обычно побаивался кроссов. На неровной почве легко повредить голеностопный сустав. Но все обошлось нормально. Мы с Артынюком легко убежали от поляка Ожуга и разыграли финиш.
Потом подряд были два соревнования в Туле. Сперва весенний матч Москва — Ленинград — РСФСР — Украина. Потом матч с поляками. На весеннем матче я опять убежал на финише от Артынюка. У меня — 13.53,8, у Сани — 13.55,8, это был рекорд Ленинграда. Третье место занял Ефимов. И сразу стали поговаривать о возможном его выступлении на Олимпиаде. На высокие места в Риме Борис, естественно, рассчитывать не мог, но опыта он там поднабрался бы. Ефимов был необычайно трудолюбив. Тренировался он, пожалуй, больше любого из нас. И скоростишка у него оказалась неплохой — в том же тульском матче он вошел в финал на «полуторке», где опять, между прочим, победил Артынюк. Саня спокойно выигрывал у средневиков.
А на «десятке» победил Алексей Десятчиков. Он всегда здорово выступал, если меня не было на дорожке. Если я бегу одну дистанцию, то Леня на другой чаще всего выигрывает. А если мы вместе на дорожке, то он в лучшем случае второй. Дважды он меня выручал здорово, было такое дело. Один раз на Мемориале Знаменских, когда венгр Ковач чуть не убежал от нас, Леня его достал, притормозил, а потом мы с Жуковым их обошли. А второй раз в Риме. Об этом речь впереди.
Между прочим, Десятчиков один на немногих сильных стайеров, родившихся и выросших в большом городе. Леня — коренной москвич. Насколько я знаю, в его спортивной судьбе два обстоятельства сыграли решающую роль. Его отец, Степан Иванович Десятчиков, был в свое время известным марафонцем, мастером спорта. Второе обстоятельство — жил Леня в Покровско-Стрешневе, очень спортивном районе. Сразу же за его домом начинался сосновый бор, а рядом Москва-река. Он в детстве многое перепробовал — лыжи, коньки, плавание, футбол. Класса, по-моему, с седьмого увлекся бегом. Здесь уж, наверное, отец повлиял.
Мальчику, выросшему в спортивной семье, чаще удается стать большим спортсменом. Родители в таких семьях оказывают большую моральную поддержку детям, помогают им и советом, и добрым словом. Ребята живут в атмосфере спорта, в разговорах о тренировках, соревнованиях, победах. Естественно, они тянутся ко всему этому, а в более зрелые годы стремятся превзойти своих отцов: появляется здоровое честолюбие. Примеры? Пожалуйста…
Тер-Ованесяны. Отец — Арам Аветисович Тер-Ованесян в тридцатых годах был рекордсменом страны в метании диска. Сын Игорь — трехкратный чемпион Европы и экс-рекордсмен мира по прыжкам в длину.
Десятиборец Юрий Дьячков был чемпионом СССР. Его мать — Нина Думбадзе, чемпионка Европы и многократная рекордсменка мира в метании диска. Отец — Борис Дьячков, чемпион страны двадцатых годов в прыжках и беге.
Володя Ляхов, один из сильнейших наших дискоболов, — сын знаменитого Сергея Ляхова, которому в предвоенные годы принадлежало 22 рекорда страны в метании молота, диска и толкании ядра.
Отец олимпийского чемпиона по прыжкам в высоту Юрия Тармака был чемпионом СССР по метанию диска.
Семь раз был чемпионом страны в барьерном беге киевлянин Иван Анисимов, а его сын тоже барьерист, Василий Анисимов имеет 11 медалей чемпиона СССР.
Ирина Турова, дочь знаменитых легкоатлетов предвоенных лет Галины Туровой и Роберта Люлько, была чемпионкой Европы в беге на 100 метров.
Сын многократного чемпиона СССР по метаниям А. Шехтеля был вратарем в «Зените».
Мать шестовика Геннадия Близнецова — в прошлом известная пловчиха.
У экс-чемпионки страны по бегу Александры Пареевой и известного метателя предвоенных лет Александра Шурепова пять детей. Четверо из них — мастера спорта, причем Ольга, Сергей и Андрей входили в сборную команду страны.
Если хорошенько поискать, я думаю, можно было бы добавить еще немало фамилий. Но и так список внушительный. Так что у Лени Десятчикова были основания стать известным бегуном. Всем он был хорош: трудолюбивый, боевой, приветливый парень. Один недостаток — не мог рубиться на финише. И не из-за того, что скорости не было. У Куца финишная скорость хуже, но Володя всегда сражался до последнего. А Леню обгонишь на прямой — сразу бросает борьбу. Вот это и не дало ему возможности пробиться в чемпионы. Пустяк ведь, столько терпишь на дистанции, потерпи еще несколько секунд, стисни зубы, выжми из себя скорость, еще чуть-чуть выжми… Нет, не мог. Сколько раз ругал я его. Понимал он все, но так и не сумел переломить себя. Вот я на него один раз здорово обиделся.
Перед самой поездкой в Рим проводились соревнования в Лужниках. Команда была уже отобрана. Но соревнования зачем-то решили провести. Забег был назначен на семь вечера. Я спокойно пообедал часа в четыре. Времени до старта как раз хватало. Я раньше чем через три часа после еды бежать не могу. Это все у нас знали. Но неожиданно забег перенесли на пять. Исаич попросил Леню предупредить меня заранее. Только я выхожу из-за стола, приходит ко мне домой Юра Захаров. «Скорее, — говорит, — собирайся в Лужники». Я разозлился ужасно. На стадионе спрашиваю у Десятчикова, почему не предупредил: «Такси, — отвечает, — не мог поймать». — «Все равно, — говорю, — не выиграешь. И еще лидировать тебе придется. А я уж с полным желудком посижу за тобой». Так и вышло, опять победил я Десятчикова. После весеннего матча был матч с поляками, тоже в Туле. Там мне предстояло встретиться с одним из сильнейших стайеров мира, Здиславом Кшишковяком. У меня были основания опасаться этого бегуна. Дважды был он впереди на Мемориалах Кусочинского, правда, на слишком короткой для меня дистанции — 3 тысячи метров. Кроме того, Кшишковяк выиграл «пятерку» и «десятку» на чемпионате Европы в Стокгольме. На обеих дистанциях он победил очень уверенно, уйдя от соперников за три круга до финиша.
Кшишковяк на год старше меня. Но беговой стаж у него был значительно большим, чем у меня. Он уже в Мельбурн приехал опытным мастером и занял там четвертое место с результатом 29.00. А я впервые вышел из 29 минут только в 60-м году. У Здислава был очень широкий диапазон дистанций — 7.58,2 на 3 тысячи метров, чемпион Европы на 5 тысяч и 10 тысяч метров, мировой рекордсмен в стипль-чейзе. Он умел очень быстро финишировать и терпел самые яростные рывки.
Мне было очень важно посмотреть на него в настоящем деле, проверить его финиш, его выдержку. Все говорили, что Кшишковяк один из самых верных претендентов на золото в Риме.
Мы с Артынюком дали хороший темп, а за три круга до финиша приготовились поймать рывок Здислава. Но поляк не спешил. За два круга рванул Казимир Зимны. Однако этот рывок мы с Саней проигнорировали: уж больно плохо выглядел Зимны, чтобы считать такой рывок опасным. Впрочем, ждали мы слишком долго, протащили Кшишковяка до финиша, а там он выиграл у нас на скорости. Когда он рванул, у меня мелькнула мысль — упереться и не отпустить его на финишной прямой. Но вторая мысль была более трезвой и правильной: пусть убегает, он достаточно настрадался в этом забеге, к тому же наши стипльчезисты заставили Кшишковяка здорово помучиться на дистанции 3 тысячи метров с препятствиями. Нелегко ему будет восстановиться, а через два месяца — Олимпиада. Кшишковяк показал очень высокий результат 13.51,6, я отстал на две секунды. На этом же матче поляк установил с помощью Коли Соколова мировой рекорд в стипль-чейзе.
Все ахали: Кшишковяк будет олимпийским чемпионом, он в блестящей форме и тактически обыграл Болотникова.
А у меня после проигрыша настроение поднялось. Я точно знал, что на моей дистанции Кшишковяку чемпионом не быть. Почему? Сейчас объясню. Поляк уже достиг пика спортивной формы. Продержать ее в течение двух месяцев, да еще на «десятке» и в «стипле», он не сможет: возраст не тот. К тому же «стипль» в Риме раньше «десятки», так что ко мне Кшишковяк попадет порядком измотанным. Нелегко далась ему и победа надо мной в Туле, упирался он на финише из последних сил. А накануне они в смерть сражались с немцем Гродоцким на Мемориале Кусочинского в Варшаве, я видел этот забег. Сколько можно так сражаться на финише? Четыре-пять раз за сезон — это максимум. Нет, я прекрасно понимал, что Кшишковяк поспешил набрать форму и зря старается выиграть все, что можно. Это был стратегический просчет.
Мой же пик формы был в Риме. Он пришелся не просто на дни Олимпиады, а точно на 8 сентября. Вот так все рассчитал Исаич. 6 или 7 сентября я еще не был в таком состоянии, как 8-го. Аптекарская точность.
На Мемориале Знаменских — это было через неделю после Тулы — я проиграл Артынюку. Такому бегуну, как Артынюк и проиграть не грех. Кстати, в тот раз он выиграл у меня впервые. Мы очень здорово разогнались, на финише началась рубка. Уже на последних метрах, в клетках, мне показалось, что Сани не видно, что он отстал. И вдруг он откуда-то высунулся и как будто клюнул на ленточку. Прозевал я его. А результаты были отличные — 28.58,0 и 28.58,2. Второй и третий результаты в стране за все время.
Обе дистанции на чемпионате Союза я выиграл довольно легко — рывком на финише. Оба раза вторым был Десятчиков. На «пятерке» третье место занял Артынюк, а на «десятке» — Захаров.
Такое распределение сил было воспринято как само собой разумеющееся. И бегуны, и тренеры уже успели привыкнуть к моим победам. Всем было ясно, что Десятчиков сейчас — второй стайер страны. Все-таки бесконечные травмы Артынюка сделали его не очень-то надежным стайером.
— Значит, ты был абсолютно уверен, что на Олимпиаде выиграешь у любого бегуна?
— Разумеется.
— Кого же считали основными соперниками из других стран?
— Кшишковяка и Гродоцкого.
— И все? Я смотрю предолимпийские результаты и вижу, что на олимпийские золотые медали должны были рассчитывать и Пири, и Халберг, и Эллиот. В случае удачи могли отличиться также поляк Зимны, австралиец Томас, венгры Ихарош и Ковач.
— Все, кого ты перечислил, могли быть претендентами в глазах журналистов и просто любителей спорта. А у нас сейчас разговор о том, кого я считал основными соперниками.
Начну с конца списка. Шандор Ихарош и Йожеф Ковач ни на что рассчитывать не могли. Их лучшие результаты были показаны года за три до Рима. Обоих я проверил в очных встречах и убедится, что мне они не страшны. Они хорошие бегуны, сильные бегуны, но я знал, что выиграю у них при любой погоде.
Кто так дальше? Томас, Альберт Томас. Извини, но до Рима я о таком даже не слышал. Он тоже, конечно, сильный бегун, но я не подозревал о его существовании, а значит, и не мог считать его своим соперником.
Казимир Зимны. Сильный бегун и очень хитрый. У него был второй результат сезона на «пятерку». Как тебе сказать? Зимны всегда был тенью Кшишковяка, всегда ему проигрывал. По-моему, даже смирился с этой мыслью. А ведь я твердо рассчитывал выиграть именно у Кшишковяка, поэтому было бы странно с моей стороны побаиваться еще и Зимны. Казимир стал опасен позднее. Ушел Кшишковяк, он стал первым номером в Польше, обрел самостоятельность, уверенность в себе. Вот позднее с ним и пришлось нам рубиться всерьез.
О Пири мы уже говорили. Скажу честно, всерьез я его не принимал, несмотря на все его заявления и даже результаты. Знал я, как ломается Пири, если на него плотно насесть.
Эллиот отличный и разносторонний бегун. Он бил мировые рекорды на средних дистанциях. Трудно было представить, что он вдруг решится выступать и в беге на 10 тысяч метров. Да, даже если и выступил бы, то напряжение предыдущих забегов на двух дистанциях неизбежно снизило бы его шансы. А я находился в такой форме, в таком состоянии, что к борьбе со мной за золото на «десятке» нужно было специально и очень серьезно готовиться, забыв о всяких совмещениях. Что же касается Эллиота, то он в конце концов ограничил свое олимпийские выступление только «лолуторкой». И, думаю, правильно сделал.
Остается Халберг. Да, пожалуй, Халберга можно было считать серьезным соперником. Не менее серьезным, чем Кшишковяк и Гродоцкий. Он был единственным стайером, несколько раз выбегавшим из 29 минут. Кроме того, Халберг умел бороться, очень был упорным парнем. И к тому же я ни разу с ним не встречался, не знал его характера, манеры бега.
— А почему ты опасался Гродоцкого?
— Гродоцкий — боец. Я видел, как он рубился с Кшишковяком. Это о многом говорило. Перед самым отъездом в Рим он пробежал 3 тысячи метров за 7.54,2, чуть хуже мирового рекорда.
— Интересно, как пресса оценивала шансы претендентов?
— Чаще всего упоминала Кшишковяка и Халберга. Об остальных тоже говорили, о тех, кого ты здесь назвал.
— А что писали о тебе?
— Тоже называли претендентом. В основном из-за высокого результата, показанного вместе с Артынюком на Мемориале Знаменских. Но Кшишковяка и Халберга все-таки ставили выше. Упрекали меня в тактической незрелости, это из-за проигрыша на матче с поляками. Между прочим, многие зарубежные обозреватели считали меня неважным бойцом. И я действительно нигде не успел отличиться. Рос только в собственных глазах. Логика у тех, кто не верил в меня, несомненно была. Вот смотри: на первенстве Европы я не выступал, на матчах с англичанами, американцами и поляками проиграл, рекордов не устанавливал, ни разу не выиграл ни у Кшишковяка, ни у Халберга, ни у Гродоцкого. Единственное мое достижение — победа над Куцем. Да и то, как выяснялось позднее, он уже прощался со спортом. Но наши в меня верили. Знали, что я умею бороться, и видели, как удачно я вхожу в форму.
Впрочем, особого ажиотажа в прессе по поводу предстоящей борьбы на стайерских дистанциях не было. Перед Мельбурном был, а перед Римом не было. В 56-м году Куц внес сумятицу, привлек внимание к стайерам, когда бил рекорды и дрался с англичанами. А перед Римом шумели в основном о рекордах Герберта Эллиота на средних дистанциях, об американском прыгуне в высоту Джоне Томасе, о встрече американских спринтеров с немцем Армином Хари. Вот об этом говорили. А у нас спокойненько стояли рекорды Куца, и никто к ним не приближался.
— Ты верил в свою победу, а другие не верили. Тебя это как-то задевало, раздражало, злило?
— Пожалуй, нет. Во всяком случае, я не нервничал из-за этого. Я же понимал, что журналисты — и наши, и иностранные тем более — не могут знать обо мне то, что знаю я сам. Немного обижало, когда не верили близкие люди. Уже после Олимпиады Николай Озеров дал мне прослушать пленку с записью своего репортажа о забеге на «десятку». Перед стартом он взял интервью у Куца и спросил о моих шансах. Так Володя сказал, что будет хорошо, если Болотников попадет в тройку призеров.
Но я узнал о мнении Куца уже после того, как мне вручили золотую медаль. Было немножко обидно. Я тут же и упрекнул Владимира Петровича: «А еще другом называешься!»
— Что же он?
— Причем здесь дружба, — говорит. — Сказал как думал!» Ну это, конечно, пустяки. А умом я понимал, что мне на руку весь этот скептицизм. Пусть не верят болельщики и журналисты, еще лучше, если не будут верить соперники. Тогда они не смогут караулить меня слишком бдительно, а мне легче будет наносить неожиданные удары. Вспоминая сейчас свое состояние перед Олимпиадой, могу честно сказать, что близко к сердцу не принимал я тогда разговоров о шансах на победу. Будь я помоложе, наверное, выискивал бы в газетах свое имя. Но возраст у меня был уже достаточно трезвый. Понимал я, что настоящий разговор пойдет 8 сентября и важно как раз то, что станут писать после восьмого.
— Ты считаешь, что разговор в прессе о предстоящих соревнованиях никому не нужен? Не нужно взвешивать шансы участников, заниматься прогнозами?
— Не совсем ты меня понял. Эти обзоры не имеют большого значения для спортсменов, хотя мы и порой получаем из них кое-какие ценные сведения о соперниках. Но любителям спорта они, конечно, интересны и полезны, потому что помогают ориентироваться, привлекают внимание к соревнованиям.
— Давай вспомним, как в мировой спортивной прессе оценивали шансы других советских легкоатлетов?
— Очень невысоко. Считалось, что мы победим во всех женских метаниях, в ходьбе. Пожалуй, все. Говорили в основном об американцах. Они провели серию предолимпийских выступлений в США и Швейцарии, где побили кучу рекордов. Это была настоящая психическая атака на соперников. Добро бы эти рекорды устанавливались сами собой по ходу подготовки к играм. Нет, американцы лезли вон из кожи, чтобы установить как можно больше рекордов и запугать соперников. Это было очень легкомысленно. Рекорды произвели большое впечатление на общественность, но никак не повлияли на олимпийцев из других стран. Зато сами американцы приехали в Рим, уже пройдя пик высшей формы. Рекорды отняли у них слишком много физических сил и нервной энергии.
Подготовка советской сборной проходила очень спокойно, без криков, истерик и накачки. Тренеры внимательно следили за тем, чтобы спортсмены не обрели высшую форму слишком рано.
Бывает, что спортсмен все усилия сосредоточит на отборочных соревнованиях, победит ни них, добьется права на олимпийскую поездку, но там он выглядит очень неважно, потому что сгорел на отборочных соревнованиях. Так у нас бывало и перед Мельбурном, и перед Токио, и перед Мексикой. А перед Римом все было нормально. Очень удачно прошла подготовка. Я считаю, что в этом больший заслуга тогдашних руководителей нашей легкоатлетической сборной Л. С. Хоменкова и Г. В. Коробкова. Как я спокойно готовился к играм, так и другие наши ребята готовились. И потому в сборной почти не было срывов. Наоборот, выигрывали медали там, где и не собирались выигрывать. Мудро была спланирована подготовка и проведена без суеты.
— В Рим вы заранее приехали?
— Да, недели за две до стартов. У меня как раз в Риме должны были пройти самые важные тренировки, подводящие к пиковой форме.
— Расскажи, пожалуйста, как они выглядели.
— Все по-разному. Вот одна. Мы ее втроем проводили на стадионе «Трех фонтанов» — Десятчиков, Гродоцкий и я. Длинные темповые отрезки — 3000 + 2000 + + 1000 метров, отдых между отрезками — 150 метров легкого бега. «Тройку» Гродоцкий прошел за 8.08, а я за — 8.11. «Двойку» — я за 5.24. Гродоцкий до конца не добежал. Километр — я за 2.31. Десятчиков здорово отстал. Гродоцкий был ошеломлен. «Петр, — говорит, — ни один человек так не пробежит. Ты будешь чемпионом!» Он очень прилично по-русски говорил.
— Может, это уловка была?
— Нет, Ганс — прекрасный, искренний парень. У нас всегда были очень теплые отношения. А потом все ясно было — и ему, и мне. Оба мы, опытные спортсмены, понимали, что за тренировка прошла в тот раз. Он видел, как легко я пробежал три отрезка с отличным временем. Я видел, как «наелся» он уже на втором отрезке. Между прочим, после этой тренировки мне стало ясно, что у Ганса я выиграю обязательно.
— Чем ты еще занимался в Риме?
— Очень много по городу бродил, почти все музеи облазил, ездили мы с ребятами на заводы, в гости к итальянским рабочим.
— Угощались?
— Об этом и речи быть не могло. Знаешь, как я питался в Риме? Обед — стакан молока с медом и кукурузными хлопьями, маленький кусочек рыбки или курицы, полгруши. А в олимпийской деревне, между прочим, был шведский стол: бесплатно ешь и пей, что хочешь и сколько хочешь, включая самые редкие редкости.
— Что за аскетизм? Зачем нужно было так изнурять себя?
— Знаешь, говорят: «В пути и иголка — ноша». Мне лишний вес ни к чему был. Тем более голод меня не мучил: пища-то очень калорийная.
— А настроение было хорошее?
— Отличное. Наши с первого дня удивлять всех стали. Вера Крепкина, которая в основном занималась спринтом, а в прыжках в длину не очень-то блистала, ни разу не была чемпионкой страны, вдруг стала олимпийской чемпионкой именно в длине, да еще и рекорд страны установила. Эта первая медаль очень большую роль сыграла. Все наши словно выше ростом стали. И каждый понял, что добывать олимпийское золото вполне возможно.
На следующий день — самая большая сенсация Олимпиады: поражение Джона Томаса. Ты не представляешь, какой шум был вокруг этого Томаса. Он считался самым известным, самым популярным спортсменом на играх. Толпами ходили за ним репортеры, каждое слово записывали. Чтобы рекордсмен мира, не дай бог, не заскучал, привезли ему из Америки всю семью. Такой гвалт подняли, что за этим прыгуном вот-вот и не стало бы видно всей Олимпиады. Впопыхах, по-моему, даже забыли, что Томас еще не чемпион, что соревнования по прыжкам в высоту еще не проводились. В конце концов провалился Томас с треском. Издергали его так, что он недобрал 8 сантиметров до своего рекорда, а наш Роберт Шавлакадзе прыгнул на 3 сантиметра выше личного рекорда и стал олимпийским чемпионом. Брумель только начинал свою карьеру и был вторым, а Томас — третьим.
— А как проходил бег на 5 тысяч метров, ты видел?
— Нет, как раз в эти часы у меня была тренировка.
— Странно, тренировку-то можно было перенести на час позже или на два.
— Все тренировки я проводил точно в то время, на какое у меня был намечен мой олимпийский забег, приучал организм к работе именно на этот промежуток. А потом переживания, боления ничего бы мне не дали, зато нервов стоили бы больших.
Я тренировался неподалеку от олимпийского стадиона, бегал 10 по 1000 за 2.41–2.45. Рев стадиона до меня доносился и репортаж по-итальянски. Как из пулемета давал репортер, слова друг на друга набегали. Только иногда различал: «Халберг! Гродоцкий! Халберг! Браво, брависсимо!»
— Тревожно тебе было?
— Немного волновался. Болел за Артынюка и Гродоцкого. Но за Саню болеть было бесполезно. Он в забеге «ахиллы» повредил, так что шансов не имел никаких. Не попали в финал Ефимов и Захаров.
По репортажу понял я, что была рубка между Халбергом и Гродоцким. Этого можно было ожидать. Я немного опасался, что вдруг прорежется кто-нибудь из неизвестных, на Олимпиаде такая темная лошадка всегда опасна. Но обошлось без неожиданностей, и поэтому я был совершенно спокоен.
— Высокий результат был на 5 тысяч метров?
— Я бы не сказал. Всего лишь 13.43,4.
— Но у тебя лучший результат сезона гораздо хуже — 13.56,6.
— Он показан в июне. С тех пор моя форма знаешь как выросла.
— На какой же результат ты был подготовлен в тот момент?
— Думаю, на 13.38.
— Не преувеличиваешь?
— Ровно через месяц в Киеве я пробежал «пятерку» за 13.58,2. Без борьбы, без особого напряжения, только на одной подготовке. Это вовсе не значит, что я обязательно выиграл бы «пятерку» в Риме, если бы вышел на старт: мало ли что случается на Олимпиаде. Но мог бы выиграть, причем с очень высоким результатом, потому что стимул в Риме был бы посерьезнее, чем в Киеве.
— На мировой рекорд намекаешь?
— Мировой рекорд — 13.35. Три-четыре секунды вполне можно было сбросить за счет острой борьбы. Но говорить об этом много, наверное, не стоит. Потому что здесь уже пошло фантазирование — если бы да кабы. Кстати, тогда я такими подсчетами не занимался. Просто принял к сведению, что Халберг победил, что Гродоцкий — второй и что результат не слишком высок. Не хотелось забивать голову никому не нужными сожалениями и сомнениями. Я берег нервы и заставлял себя не думать о том, о чем думать не стоило.
— Чем ты занимался в последний день перед стартом?
— Обычно мы последние два-три дня перед ответственными соревнованиями не тренировались. Легкая разминка, и «все. Отдыхаем — сушим ноги. А мне что-то не хотелось валяться на постели или болтаться по олимпийской деревне. Мы с одним приятелем попросили машину и махнули к морю. Искупались, повалялись на песочке — и обратно в город. Пошли в Колизей. Встречаю я там Гену Модоя, известного средневика, мы с ним раньше бегали, а в Рим он прилетел уже журналистом. Увидел меня Гена и жутко удивился: «Тебе завтра бегать, а ты по музею таскаешься?» И как-то у меня вырвалось: «Спокойно, Гена. Завтра я и так у всех выиграю!»
Вот такое нахальство проявил. Только Модою сказал. А на вопросы других сочувствующих в те дни отвечал я очень неопределенно.
На разминке увидел я всех своих соперников. Все сосредоточены, усугублены. Гродоцкий ко мне подходит и тихо говорит: «Следи за Кшишковяком, он за три круга до финиша уходит!» Поблагодарил я Ганса, но про себя решил, что вряд ли Кшишковяк будет уходить так рано, очень его измотали наши стипльчезисты. Дали они высоченный темп, и на финише была рубка. Кшишковяк стал-таки олимпийским чемпионом в «стипле», но с того забега прошло три дня. Мало времени для восстановления.
Я очень много говорю об обстоятельствах, которые уменьшали шансы моих соперников. Но свои планы я строил, конечно, не на этом, а на собственных возможностях. Мы с Исаичем разработали график бега, рассчитанный на результат 28.40. Никто в сезоне так не бегал, а я знал, что смогу пробежать даже чуть быстрее. Вот на это я и рассчитывал. Руководству команды было доложено, что Болотников с таким результатом должен быть в тройке призеров, а Никифоров и Коробков сказали мне: «Можешь выиграть!»
— Волновался ты перед стартом?
— Было легкое возбуждение, хотелось поскорее начать. Вот такое было волнение. В Мельбурне волновался иначе. Там я ничего вокруг не видел перед стартом и дыхание перехватывало.
Рассказ Болотникова о том, как он стал олимпийским чемпионом
Сразу после выстрела вперед вырвался Жуков. Я сумел выбраться из огромной толпы только на втором круге и сразу повел бег по своему графику. На «десятке» собралось очень много стайеров — 33. Они растянулись длинным караваном. Ко мне прицепился марокканец Рхади, смуглый парень с усиками. Потом подтянулось еще несколько человек. На четвертом круге я прибавил. Сперва преследователи отстали, но скоро опять начали приближаться. На седьмом круге я прибавил еще, но меня уже не отпускали. Я выпустил вперед Ихароша, но ни он, ни те, кто сменял его, моего темпа не выдерживали, пытались гасить скорость. На середине дистанции время было 14.22 — точно по моему графику.
Над финишем сидел Исаич и махал мне белой фуражкой. Мы так и условились: если график выдерживаю, он машет сверху вниз, если отстаю от графика — из стороны в сторону. Но и без этой сигнализации я знал, что все идет по плану. На стадионе работает огромный секундомер, и я по нему сверял свой график. Ориентировался спокойно и быстро.
С пятнадцатого круга я снова вышел вперед и стал наращивать скорость. Мой темп приняли Гродоцкий, Рхади, Ихарош, Халберг, Десятчиков, Пири и австралиец Пауэр, Кшишковяк и Зимны отставали от нас метров на 40. Спустя некоторое время я выпустил вперед Пауэра чтобы немного отдохнуть. Пока все шло нормально. Главное — я навязал свой темп. Кто его выдержит? Целый километр группа шла компактно. Пора и подергать! Я снова прибавил. Так и есть — отвалили сразу четверо — Халберг, Ихарош, Рхади и Пири. Темп будь здоров! Выше графика! Что с Исаичем? Он вдруг стал размахивать своей дурацкой фуражкой из стороны сторону. Обезумел старик! Бегу-то я на 5 секунд быстрее графика, по секундомеру все видно. Кто же со мной? Пауэр, Гродоцкий и Леня Десятчиков. Молодец Леня, терпеть может. Жара ужасная. Но я жару люблю, я ее хорошо переношу. Однако темп высоковат. Надо передохнуть. Пустил вперед Пауэра. Сколько до финиша? Семь кругов. Австралиец — крепкий парень. Хорошо держит темп. Кшишковяк и Халберг отстали метров на 80. Столько народу бежит, что ни черта не поймешь. Кого-то уже на два круга обошли. Жуков совсем сдал, еле тащится. Несладко ему, бедному. Да и мне вроде тяжело, пожалуй, даже слишком тяжело. Ого, Леня как прибавил! Гродоцкий обошел меня. Пауэра догоняет. Ух ты, парень! Чемпионом решил стать? Ну-ка, Петр Григорьевич, принимайся и ты за дело! Забудь пока про усталость!
Пошел я вперед. На трибуны посматриваю. Там столпотворение. «Десятка» самый последний вид в программе. Каждый хочет добрать все, что не успел в предыдущие дни. Все трибуны в немецких флагах — Гродоцкого поддерживают.
Два круга осталось. Ганс рванул. Нет, я не прозевал, тут же устроился. Еще чуть-чуть подожду, надо бить наверняка. Вот сейчас самое время — кончается поворот, на прямой я буду его обходить, до финиша — 500 метров. Рванул из-за плеча Гродоцкого и сразу ушел. Хорошо набираю скорость, дыхания сзади не слышу. Вообще ничего не слышу. Тихо вдруг стало на стадионе. Это немцы замолчали, их здесь тысяч тридцать. Такая тишина, что слышно, как щелкают затворы фотоаппаратов. Сколько впереди? 300 метров. Можно еще прибавить! Сил, правда, нет. Но потерпеть можно. Ради Олимпиады. Смотри, как ноги понесли, сами несут. Терпи, Петя! Кто это впереди? Никак Женя Жуков? На круг отстал. А сейчас вдруг прибавил, впереди меня мчится, как спринтер. Болван, судьи скажут, что он меня лидирует. Еще и дисквалифицировать могут! Ладно, прибавим! Все!!!
Только проскочил ленточку — на меня Витя Цыбуленко повалился. Огромный, как медведь, да еще с копьем в руках. Ему только что золотую медаль вручили. Неужели задушит на радостях? Вот скандал будет! Убежал я от Вити. Смотрю на табло. Елки-палки! Вот это результат! 28.32,3, двух секунд до мирового не дотянул. О таком результате никто не мечтал! Молодец, Болотников! Второй — Гродоцкий, третий — Пауэр, Десятчиков — четвертый, Халберга обошел на девять секунд. Где Леня? Надо бы поздравить его, из 28.40 выбежал! Да и помог он мне, когда за Пауэром помчался. Спасибо Лене!
Золотую олимпийскую медаль вручал мне Хоменков.
А потом я побродил немного по полю, напринимал поздравлений. И пошел было к выходу, но поймали меня болельщики — автографы подписывать. На этом стадионе дорожка отделена от зрителей рвом и решеткой. Сел я на край ровика и принимал через решетку блокноты, программки, все подписывал, что совали. Минут двадцать сидел так с медалью на шее и писал: «П. Болотников», «П. Болотников», «П. Болотников». Ни дать ни взять сумасшедший.
Потом Исаича через решетку увидел. И сразу рыкнул на него. «Что же вы все перепутали!» — «Ой, Петенька, — говорит, — прости старика, голову я потерял. А как вышел ты на прямую, я вообще свою фуражечку на поле закинул. Совсем нервы сдали!»
Кругом какие-то в форме снуют. А между нами решетка. «Люди, — кричу, — выпустите на волю! Дайте любимого тренера обнять!» В конце концов через крохотную дверцу пропустили меня к Исаичу.
Вот так я стал олимпийским чемпионом.
— Извини, я прерву твой рассказ, чтобы прочитать выдержку из «Всемирной истории легкой атлетики» Кверчетани:
«Болотников, много лет известный как хороший, но не выдающийся бегун, вдруг сбросил маску. И весь легкоатлетический мир увидел нового Куца. Несмотря на высокий темп и долгое бремя лидера, Болотников нашел силы для мощного и неожиданного рывка на финише. Гродоцкий ничего не смог противопоставить неожиданному и хорошо подготовленному переключению скорости. Не вмешались в спор за золотую медаль и Пауэр с Десятчиковым. Судьба забега была решена.
Болотников финишировал в блестящем стиле, покрыв последний круг за 57,4, а последний километр — за 2.38,6. Он на 26 секунд превзошел свой личный рекорд.
Это был самый великий забег на 10 тысяч метров за всю историю легкой атлетики. Восемь человек пробежали дистанцию быстрее 29 минут. Все первые десять улучшили личные рекорды. Темп Болотникова был так высок, что даже Халберг, Кшишковяк, Ихарош, Пири, выдающиеся бегуны нашего времени, не имели никаких шансов на успех».
— Уже через две недели я выступал в Краснодаре на Спартакиаде профсоюзов. Там я бежал фактически один, потому что Борис Ефимович, который занял второе место, отстал больше чем на круг. Не состоялся рекорд в Краснодаре. За километр до финиша диктор объявил, что я иду с опережением рекордного графика на 17 секунд. Я и не стал спешить. А оказалось, что опережение было всего на 7 секунд. Ошибся диктор, а Исаича рядом не было. Ясно, что эти секунды я быстренько растерял. Результат был 28.32,4 — почти точно как в Риме.
Все-таки потом я побил рекорд. Это было в Киеве на командном чемпионате СССР 15 октября. Там все было точно по графику и даже быстрее — 28.18,8!
— Еще один отрывок из «Всемирной истории» Кверчетани:
«Я готов поклясться, что если бы против Болотникова в этом рекордном забеге выступала «эстафета» из Пааво Нурми и Эмиля Затопека и оба они показали бы свои лучшие результаты на 5000 метров (14.28,2 и 13.57,0), то все равно советский бегун финишировал бы первым».