Мотин Александр Вячеславович
Мотин Александр Вячеславович
В октябре месяце 1979-го я был призван в армию и попал в десантный полк, стоявший в городе Чирчик Туркестанского военного округа, расположенный в 39 километрах от Ташкента. Нам сказали, что присяга будет 25 декабря, но судьба распорядилась по-своему. В ночь на 11 декабря нас подняли по тревоге, построили на плацу, дали по автомату… Тут же принимаем присягу, грузимся в два эшелона и отправляемся в сторону границы с Афганистаном. Разгрузились 13-го числа под Термезом, в районе военного аэродрома Какайды. Две недели там прошли в полном неведении того, что будет дальше. Несмотря на тот факт, что на дворе была зима, там было довольно тепло. Быт был налажен слабо, мы могли по несколько дней не умываться, фляжка воды была на целый день.
Еще в октябре, когда я только прибыл в часть, дембеля встречали нас «веселым» наставлением: «Ребята, вешайтесь!» Как раз в этот период шло переформирование полка в десантно-штурмовую бригаду. И только потом мне стало известно, что наше правительство знало, что в Афганистане назревает переворот, и еще за полгода до моего прибытия наш воздушно-десантный полк подтянули поближе к афганской границе и периодически приводили в полную боевую готовность, которая вскоре отменялась, и наступал примерно недельный отдых. Короче говоря, наша часть несколько месяцев подряд была в режиме ожидания.
До этого я знал, что есть Америка, есть Китай, есть Индия, а про Афганистан, если честно, мало кто из нас что-либо слышал. Утром 27 декабря, только мы зазвенели котелками, подходя к полевой кухне, прозвучал приказ «По машинам!», завтрак отменялся. Мы расселись по своим «бээмдэшкам» и погнали. Едем и ничего не понимаем, по понтонному мосту форсировали Амударью. Тогда мы еще склонялись к мысли, что нас везут на учения. За Амударьей мы увидели очень интересные машины — они были все «расписные», шедшая нам навстречу колонна очень напоминала цирк: водителей не было видно из-за изображений орлов, надписей и эротических картинок, по высоким бортам были прикручены «ларцы» с маленькими китайскими замочками, я не сразу сообразил, что это наши «ГАЗ-51». Капоты и «жабры» с машин были сняты, борта были высотой метра под четыре. Одна машина прошла, вторая, мы все думаем: «Куда едет этот цирк шапито?» Потом нам сказали, что это машины местных колхозов для перевозки хлопка, но впечатление на нас эти «чудища» произвели огромное.
И вот 27 декабря 1979 года в 11 часов 45 минут по московскому времени мы вошли в Афганистан. Витебская дивизия сразу пошла брать дворец Амина, а моя 56-я десантно-штурмовая Чирчикская бригада пошла по заданному ей маршруту. Беспрепятственно углубившись в глубь страны, мы начали подниматься на перевал Саланг. Пули-Хумри, Даши, Хинджан, дальше начался серпантин. Где-то в три часа ночи мы оказались на высоте 3750 на перевале Саланг перед трехкилометровым тоннелем. Несколько часов назад мы изнывали от жары, а здесь вдруг пурга, метель и сплошные облака, скрывающие вершины гор. Мы остановились, слезли с машин, как вдруг услышали по радио: «Голова! Голова! Я — хвост! Нас отрубила афганская колонна! Есть убитые, есть раненые!»
Я, как и многие мои товарищи, воспринимал все происходившее вокруг как игру «Пионерская зорька» или как фильм. То есть я это слышу, но я не верю в реальность событий.
Мы поднимались к перевалу по петлявшему горному серпантину, к которому у одного из поворотов справа примыкала второстепенная дорога. Оказалось, что по этой дорожке шла афганская колонна с несколькими танками, перешедшая на сторону душманов, и эта колонна в один миг отрубила наш «хвост». И тут началась сеча! Много наших ребят там погибло, не успев толком понять, что происходит. Душманы быстро сожгли всю нашу технику в хвосте, у них были танки, а у нас что в конце колонны шло: ремонтная машина, две «бээмдэшки» — все это сгорело в считаные минуты. Был хвост, и нет хвоста!
У Саланга мы простояли почти два месяца и только к 23 февраля сменили место дислокации, спустившись с гор в Кундуз. Там нам дали немного отдохнуть, и снова вперед. Весь год мы участвовали в боях, нас очень сильно трепали, численность бригады к концу года дошла до 50 % от штатной. При такой боеспособности часть может подлежать расформированию, но наша гвардейская Краснознаменная бригада была одной из самых боевых и продолжала выполнять поставленные задачи. Я не говорю, что все 50 недостающих процентов личного состава погибли, вовсе нет: кого-то косила желтуха или брюшной тиф, было немало легкораненых.
Запомнилась гора Гаше, к которой мы прилетели из Файзабада, на этой горе были наши пункт переливания крови и хлебопекарня. А до этого гору ту мы брали, да и не только мы, а чуть ли не вся 40-я армия — почти из всех ее частей там были люди. Был это июль или август 80-го года. В день штурма рано-рано утром эту гору начали «обрабатывать» бомбами наши «миги», потом «вертушки» пошли, потом сорокаствольные (на «Уралах») и тридцатишестиствольные (на «ЗИЛ-131») «Грады» подключились, и наши десантные одиннадцатиствольные на базе «ГАЗ-66» вступили в дело: над головой в направлении горы со свистом летели сотни реактивных снарядов. Эта гора была в радиусе километров в 40, через нее шли караванные пути, но подниматься на нее можно было только пешим ходом. Говорили, что даже англичане в XIX веке так и не смогли взять эту гору.
И вот когда мы начали забираться все выше и выше, по нам стали очень сильно бить, не давая подняться. Принцип простой: кто выше — тот сильнее, с высоты нас можно было и камнями закидать. Даже одна огневая точка по нам начинает палить, и мы ложимся: матросовых мало, жить хочется всем. Хотя где надо, там в Афгане были свои матросовы, героизма хватало, но самоубийством никто заниматься не собирался. В пещерах душманы на самодельных сварных треногах из швеллеров ставили крупнокалиберные пулеметы ДШК китайского производства. Стволы этих ДШК торчали из небольших бойниц с отличным сектором обстрела. Один такой дот полдня не давал нам подняться, и когда мы в него все-таки ворвались, то не поверили своим глазам: по нам палила молодая девушка. Накинув паранджу, она пыталась убежать, и мы на месте расстреляли ее сразу из нескольких автоматов. За какое время мы взяли эту гору, я уже точно не помню, но, когда подобрались к вершине, на нас нашло недоумение, потому что там не оказалось ни живых, ни мертвых басмачей, вроде бы и «обрабатывали» гору всем, чем только можно. Мы идем и видим, что убитые здесь были: местами валялись оторванные руки, ноги, пальцы, море крови, а трупов, как я уже сказал, видно не было. Вскоре мы поняли, в чем дело: оказалось, что они своих раненых и убитых успели оттащить в небольшое ущелье. Когда мы туда заглянули, перед глазами встала ужасная картина: углубление было похоже на кишащий муравейник, так много было там человеческих тел, еще шевелившиеся раненые лежали вперемешку с трупами. Увидев такое один раз, это уже невозможно забыть!
Брали мы эту гору примерно неделю, поставили два флага — афганский и наш. Потом все вокруг этих флагов заминировали: сперва одно кольцо мин, потом второе, третье, много сигнальных мин поставили. И вот, когда мы ночью спустились к подножию и ждали замены, увидели настоящее светопреставление, я не хочу сказать, что на высоте осталось много спрятавшихся басмачей, но все небо над горой пылало цветами от разрывов сигнальных мин. Хотя справедливости ради надо отметить, что маскировались они просто как хамелеоны. Например, мы летим на «вертушках» и видим внизу барана, даем по нему очередь… а «баран» скидывает шкуру и, сверкая оружием, отбегает или пытается отползти в сторону.
Раз упомянул про мины, то расскажу про них поподробнее. Мы в первую очередь ставили довольно много сигнальных мин, а еще частенько поступали так: вырываешь из гранаты чеку и вместо нее вставляешь былинку, аккуратно отпускаешь скобу, и былинка ее держит, таким образом получалась нехитрая противопехотная мина, то есть басмач идет, ногой гранату цепляет, и былинка ломается, срабатывает запал — и взрыв. Но былинка, правда, через два-три дня тоже начинает высыхать, гранаты поэтому могли взрываться сами по себе. А на Саланге в снегах мы поступали по-другому: делаешь в снегу кулаком твердую лунку, вынимаешь из гранаты чеку и устанавливаешь в это углубление. Хотя такие «мины» не прописаны ни в одном наставлении, надо было выживать, и мы делали для этого все, что могли.
— Какой была тактика действий вашего подразделения?
— Во-первых, весь дух десантных войск состоит в том, чтобы, ошеломляя противника, неожиданно захватывать ключевые объекты до подхода основных сил, а после сдавать позиции пехоте и, зализав раны и пополнив запасы, идти на выполнение новых задач. Продержался, остался жив — вперед, дальше. Поэтому за первый год в Афганистане я не видел ни подушки, ни одеяла, ни кровати; палатка в пять колов — посередине один и четыре по бокам, в ней помещался весь взвод, как ляжешь в ней на один бок, так и спи всю ночь как хочешь — повернуться невозможно.
Там, особенно в первое время, принцип был простой: «если не ты — значит, тебя», понимай как хочешь. Вот, например, Баглан (вообще, Баглан состоял из трех равноудаленных друг от друга частей, вместе составлявших единый город). Через этот Баглан я раз двадцать проезжал, и только два или три раза меня там не обстреляли. Параллельно с дорогой там тянулась речка, сразу за рекой начиналась «зеленка», из которой по нам постоянно лупили. И нельзя было ни танк, ни какую другую технику туда через реку загнать, чтобы разобраться с басмачами, то есть характер местности был на руку устраивавшему засады противнику. Очень сильно нас трепал этот Баглан!
На Панджшер мы много раз ходили, но наша бригада в первые года не доходила, а вот ребята, которые служили там уже после меня, в 1984–1985 годах, уже доходили до золотых приисков. Панджшерской группировкой душманов командовал Ахмад Шах Масуд по прозвищу Панджшерский Лев. Он был небольшого роста, как говорят, «метр с кепкой на коньках», но очень, очень, очень талантливый командир. Потом, когда мы выводили войска из Афганистана и с ним было заключено перемирие, Масуд помогал Громову выводить войска из ряда афганских провинций. На мой взгляд, Ахмад Шах Масуд был достойный противник и просто хороший мужик, но погиб он, конечно, глупо, когда несколько лет назад смертники-талибы с начиненной взрывчаткой видеокамерой, представившись журналистами, хотевшими взять у него интервью, подорвали его вместе с собой. Кроме Масуда были и другие известные полевые командиры душманов: был очень жестокий Гульбеддин Хекматияр, был узбек Абдул-Рашид Дустум.
Когда мы только вошли, по нам еще вовсю стреляли из заряжавшихся через ствол «кремневок», хлопали они очень громко. Бывало, пальнут в нас из такого ружья из-за угла, подбегаем и видим, как басмач нервными движениями забивает заряд в ствол «кремневки», тут времени раздумывать у нас нет — бьешь его ногой, кулаком или прикладом, и тот отлетает в сторону. А потом Америка моджахедов начала снабжать, тут у них и появились и автоматы, и снайперские винтовки, и многое другое. Оружие встречалось и английское, и американское, поставляли душманам и приборы ночного видения. Запомнились трофейные АКМы китайского производства, отличавшиеся от наших только круглым ободком вокруг мушки и еще несколькими мелкими деталями.
Бывало, что пули попадали в песок в метре перед тобой, и тогда фонтаны этого песка били по глазам, сердце замирало, но с другой стороны, в этом случае была возможность примерно определить направление огня по тебе (сектор градусов в 45). Со временем стали засекать направление вражеского выстрела и по свисту пуль над головой.
Говоря об уровне потерь, можно привести один-единственный пример. Так, в одной из наших рот, вступившей в бой с численно превосходящим противником, однажды в живых осталось всего семнадцать человек. Хотя такие ужасные потери были исключением, а не практикой. Обычно при подготовке к боевой операции все наши передвижения за несколько дней до выхода в горы отрабатывались на специально построенном макете местности, где были отмечены все разведанные каризы (по-моему, так афганцы называли свои протяженные подземные переходы) и подземные реки, порой тянувшиеся на многие километры.
Мы выпрыгивали из зависавших в метре-полутора над землей вертолетов (хотя порой летчики могли зависнуть намного выше), приземлившись, сразу рассредоточивались на местности. Обычно бывало, что по нам долбили уже в момент высадки, на этот случай мы заранее оговаривали между собой, в каком порядке перебегаем и прикрываем друг друга огнем. Хотя стреляли в этих случаях по нам обычно издалека, но приятного все равно мало: от пули не увернешься, особенно днем, когда солнце в зените, иной раз как песком обдаст или просвистит где-то совсем рядом. После высадки сразу старались прижаться к одному из склонов долины, потому что по низине идти было нельзя: на фоне ровного песка в пересохшем русле речушки человеческая фигура видна как на ладони со всех сторон.
Так, однажды, продвигаясь вдоль склона, мы неожиданно для себя наткнулись на женский монастырь, где было человек двадцать женщин или, может быть, даже больше, от страха они все прижались к стенам монастыря. А негласный приказ-то у нас был зачистить долину от всего живого. Но женщин, и тем более безоружных, никто из нас трогать не собирался, и мы прошли мимо. Но вот когда, как я уже рассказывал, по нам женщина из ДШК «рубила», это совсем другое: тут уже неважно, что она женщина, — огневую точку надо было подавить каким угодно способом: не уничтожишь ты — уничтожат тебя.
Когда спускались сумерки, расположение группы обязательно прикрывалось передовыми заставами в пару-тройку человек, которые в случае приближения душманов первыми должны были открыть по ним огонь и, соответственно, принять всю тяжесть ответного огня на себя. При этом было неважно: надвигается ли на нас мелкий отряд или целая банда моджахедов, главным было открыть огонь, указав остальным на противника. Вот однажды в пятницу — а у афганцев именно пятница была выходным днем, в который душманы спускались с гор к своим селениям, — на нас наткнулся крупный отряд противника. Мы смогли уничтожить только их передовые группы, которые душманы специально выставляли вперед как «пушечное мясо», остальные силы во главе с полевыми командирами смогли отойти. Тогда, помню, кто-то один выстрелил, и почти сразу, нарастая словно лавина, началась канонада. Часто наши разведгруппы, совершая ночные вылазки, уничтожали небольшие отряды душманов исключительно штык-ножами, не совершив ни единого выстрела, и незамеченными отходили обратно.
Ни одна из нескольких десятков крупных и мелких боевых операций, в которых мне довелось участвовать, не обходилась без человеческих потерь.
— Какими были отношения с офицерами?
— Был такой знаменитый командир по фамилии Хабаров. Родом из Свердловской области, выпускник Рязанского высшего командного училища. До Афгана ребята не хотели у него служить, потому что муштра в его части была жуткая. Мне сразу по прибытии сказали: «Не дай бог, попадешь в четвертый батальон к Хабарову — бессонные ночи гарантированы!» И я попал в тот самый четвертый батальон и под командованием своего «беспощадного» командира попадаю в Афганистан. Смело могу сказать: если бы я не под командованием Хабарова оказался в Афгане, то, может быть, уже тридцать лет как парил бы землю. Два раза было, что только комбат вылезал из БМД, и ему насквозь прошивало шлем, вскоре ему повезло поменьше — пуля попала в ключицу, и его отправили в госпиталь, по-моему, в Ташкент, но могу ошибаться: в Средней Азии тогда было много госпиталей. Вскоре, чтобы спасти руку, Хабарова переправили в Москву, и вся история закончилась благополучно. Его представляли к званию Героя, но, как часто это бывает, представление «заблудилось» где-то в эшелонах нашей высшей власти, и комбата наградили орденом Ленина.
Когда стояли на Саланге, я был в составе ночной разведгруппы. По личному приказу Хабарова днем нас никто не трогал: мы спали, отдыхали, чистили оружие, в общем, занимались каждый своими делами, а в ночь мы уходили в горы. Там было очень красивое ледниковое озеро, по форме напоминавшее чашу, — красота неописуемая! И вот мимо этого красивого озера тянулись караванные пути «духов». Недалеко оттуда я чуть не попал под лавину. Помню, как все вокруг неожиданно загудело, но судьба нас спасла, иначе бы всей нашей группе настал, мягко выражаясь, «кердык». Целью нашего подразделения в тот раз было предотвратить возможное ночное нападение душманов на позиции наших войск, стоявших у тоннеля. И вот мы идем горной тропой и только слышим: «Ву-у-у!!!» — пронеслось что-то, а мы были на этом месте совсем недавно. На обратном пути мы увидели, насколько страшна и разрушительна сила этого гигантского потока снега: там все было словно перепахано огромными плугами, там прошли тысячи тонн снега. И если бы мы задержались на том месте на час-полтора, то нас бы унесло неведомо куда.
Не могу не вспомнить старшего лейтенанта Щапина. Он вместе со своим подразделением стоял в Даши. Ночью их окружили душманы и на хорошем русском языке кричали в мегафон: «Сыны Ленина! Сдавайтесь! У вас выбора нет! Вы окружены!» Наши солдаты укрывались за небольшими саманными стенами, но эти стены — очень ненадежное укрытие. (Оторвавшись от темы, скажу: стены у афганцев — это что-то наподобие символа богатства и благополучия, и неважно, если за толстыми и красивыми стенами стоит полуразваленная лачуга, главное — это стена вокруг дома, чем она выше и шире, тем лучше, по некоторым даже расхаживали бараны.) Группа Щапина продержала оборону до утра, дождавшись прорвавшей кольцо окружения подмоги.
Бывали, конечно, случаи трусости и даже предательства, редко, но случалось. Был один лейтенант, национальность его не назову, но, по-моему, был родом откуда-то из Средней Азии. Он окончил Рязанское десантное училище. Ребята потом вспоминали, что он несколько раз ночью куда-то уходил, но возвращался, а потом одной из ночей он исчез. По этому поводу особисты пытались провести расследование, но результатов оно не дало.
Однажды по нашему аэродрому стали очень точно бить с гор из АГСов, серьезно досталось и стоявшим у взлетно-посадочной полосы вертолетам, и самолетам. Оказалось, что этот, мягко говоря, «чудила» ушел к душманам, став у них инструктором. Два раза он на одном месте у них не ночевал, постоянно перемещаясь. Ценили они его, женщин к нему каждую ночь разных приводили (точнее, девочек лет по 13–17, у них ведь они рано созревают, а к 30 годам уже выглядят как старухи). «Духи» ведь даже не знали, как захваченный АГС собрать, у него в расчете три человека, каждый из которых выполняет свою функцию. Вскоре мы разобрались, откуда такая точность: днем дети возле аэродрома запускали воздушного змея (у них в те времена эта забава была очень распространена и особого внимания к себе не привлекала), этот предатель с гор с помощью артиллерийских наблюдательных приборов записывал координаты, вносил необходимые поправки, а ночью по этим координатам работали их АГСы. Это мы узнали от пленных душманов, которые и рассказали, что у них работает наш бывший офицер. Чтобы перестраховаться, контрразведчики быстро раздобыли фотографию его выпуска Рязанского училища и показали ее пленным, те как один подтвердили, что это и есть наш бывший лейтенант.
— Были какие-либо ухищрения при движении по горам?
— Когда поднимаешься, снега может быть примерно по колено, но так как ты поднимаешься в гору, то оказываешься в нем по пояс, а то и по самые плечи. Поэтому подниматься было особенно нелегко. Первым было тяжелее всего, ведь они пробивали дорогу остальным, поэтому их постоянно сменяли: в зависимости от крутизны подъема эти замены могли быть и через каждые десять метров. Идя впереди, ты должен был не просто пробиваться сквозь снежную стену, ты был должен ногу ставить носком вниз, слегка прижимая след пяткой, чтобы следующий уверенно становился на твою «ступеньку». Делалось это не просто так, ведь если бы первый вроде как зря прошел, то последний будет спотыкаться и уставать еще хуже его. Поэтому командиры за правильностью шага следили строго, и все шли след в след. В этом чем-то на нас были похожи водители автомашин: опасаясь подрыва на мине, они шли друг за другом точно по одной колее. Чтобы там выжить, надо было очень многое постигнуть, то, чего я до этого не знал и не мог знать, а я и то, что идет настоящая война, понял только на второй-третий день своего пребывания в Афганистане.
За два года и три месяца мы исползали, исходили и облетели все немыслимые уголки Афганистана, в немногих провинциях не побывало наше подразделение. На большие расстояния нас перебрасывали самолетами, если поближе — добирались на «вертушках».
Многие ветераны этой войны порой начинают рассказывать полную ахинею, вспоминая, как обвешивались боеприпасами в немыслимых количествах. Да, все мы брали по несколько боекомплектов, да, брали вместо автоматных пулеметные магазины на 45 патронов, перематывая их по два изолентой, короче говоря — обвешивались чем могли. Но если ты идешь в дальний рейд и если на тебе нагружена гора боеприпасов, то ты полностью небоеспособен — просто кусок пушечного мяса! Да, по возможности мы брали для переноски боеприпасов пленных басмачей, верблюдов и ишаков, но это было не всегда, а если ты в критический момент, когда тебе надо изворачиваться, будешь обвешан всей этой хреновней, не будешь же ты, как перед баней, начинать раздеваться, крикнув: «Подождите, ребят!» — убьют за пару секунд. Рассказывают и как брали с собой по четыре «укупорки» (разовый гранатомет «Муха») на человека, ну не нужны они были там в таком количестве: одна, максимум две. Поэтому в десантных войсках всего бралось столько, чтобы ты сохранял нормальную мобильность.
Автомат всегда с собой должен был быть, а иной раз в сильную жару хотелось, чтобы был и второй. Объясню почему: в жару за сорок градусов ты берешь три маленьких рожка, снаряженных для ночной стрельбы трассерами (каждый пятый), которые сильно нагревали ствол, ведь никто не знал заранее, когда случится бой, и все: автомат начинает «плеваться» из-за перегрева ствола. Вот из-за этого некоторые ребята и прихватывали второй автомат, так как в нем действительно была острая необходимость. Поэтому если не думать, как стрелять и что может ждать тебя впереди, то ты рискуешь остаться перед душманами со штык-ножом. Поэтому у нас было неписаное правило: никогда не перегревай автомат. Если умеешь хорошо стрелять — долби короткими очередями или вовсе поставь на одиночный режим огня. Но это все приходило с годами, я мог ехать в Баглане и, увидев срубленные ветки и следы горелой резины, понять, что здесь была сеча, место опасное и надо быть настороже, салаги, конечно же, этой опасности не замечали и рисковали оказаться застигнутыми врасплох.
В Афганистане ведь не было ни одного километра железной дороги, и любые, даже самые крупногабаритные, грузы перевозились автомобильным транспортом. Врезались в память и огромные наливники «Татра», перевозившие кубометров по тридцать горючего. На них всегда было два человека: один — водитель, а второй сидел на специально отведенном месте сзади и, если машина вдруг останавливалась на подъеме, сразу спрыгивал и бросал под колеса противооткатные приспособления, иначе могла произойти серьезная авария.
— Быт был тяжелым?
— Далеко не легким. Когда нас вертолетами перебросили в Кундуз из Файзабада, встречавшие нас ребята сказали, что для нас уже готовы сорокаместные палатки с кроватями. Нашей радости не было предела! Мы заскочили в эти палатки, стали запрыгивать на еще не застеленные двухъярусные кровати с криками: «Моя! Моя!» Это было настоящее счастье!
В Афгане у меня даже не было возможности напечатать фотографии, так я вместе с письмами отправлял матери в Брянск негативы, она делала фотографии и присылала их обратно.
А какая все-таки там была красивая природа! Запомнились покрытые переливающимся ковром диких тюльпанов предгорные долины, они росли так плотно, что буквально кинуть иголку негде было: обязательно попадешь в тюльпан. И вот мы бежим по этому разноцветному ковру, топчем их своими сапогами. Остановишься на секунду, приподнимешь цветок с земли, несколько мгновений полюбуешься им, вдохнешь сладкий аромат — и вперед, дальше, надо спешить. Через горные гряды весной летели перелетные птицы, и вот сядет стая в предгорьях, а через хребты перемахнуть не может — слишком густой их опутывает туман, долго-долго эта стая кружит по долине, пока не найдет проход в облаках. Весной пишешь маме или девушке письмо и говоришь: мол, ждите журавлей, скоро к вам прилетят, а мы пока здесь еще послужим.
Народ, живший недалеко от Саланга, лепил свои жилища из глины, словно ласточки, эти домики буквально нависали над пропастью. Другое племя — белуджи — было с самого начала на нашей стороне, их женщины почти не носили паранджу и очень умело скакали на лошадях, но и они порой бывали враждебными: чужого не возьмут, но ничего своего ни за что никому не отдадут.
С питанием во время операций было тяжело, что-то нам сбрасывали с вертолетов. Скинули ужин и улетели, распределяйте, как хотите. Бригада почти всегда была разбросана на огромной площади, поэтому поесть могли далеко не все, остальные перебивались сухпайками, которые, кстати, первое время были по талону № 1 — это самый ерундовый общевойсковой набор продуктов: десантные «талон № 3» и «талон № 4» мы стали получать далеко не сразу. В такой ситуации приходилось искать фрукты или что-нибудь съестное у местных, хотя, если объедаться фруктами, можно было запросто поймать дизентерию.
Или вот такой пример: течет ручей, вода чистенькая, словно ключевая, только ты попил, поднимаешься на десять шагов вверх, а там полуразложившийся труп басмача. В таких случаях многих сразу начинало рвать.
— Родные сразу узнали о том, где вы служите?
— Мои родители узнали о том, что я в Афганистане, только в марте. Тогда отец написал мне, что еще к Новому году отправлял посылку, которая, не найдя адресата, вернулась обратно. И в этом письме отец мне дал намек, написав: «Сынок, а не там ли ты сейчас, о чем везде много говорят?» На это я ответил примерно следующее: «Батя, ты правильно думаешь». Ведь, как известно, вся почта из Афганистана проверялась спецслужбами, поэтому прямым текстом писать было нельзя. И только в апреле — мае я написал родным: «Привет из-за сороковых параллелей, где солнце в зените». Еще я отправлял в письмах лепестки красивых горных тюльпанов.
— Взаимовыручка была или каждый в первую очередь заботился о себе?
— Товарищей там было много, а лучших друзей у меня было двое. И так совпало, что все три наши фамилии начинались с буквы «М», поэтому и на прикладах наших автоматов нами было вырезано «МММ» — Мотин, Гена Манаков из Старого Оскола и Юра Матвеев из Сасовского района Рязанской области. Потом, в 90-е годы, было забавно видеть по телевизору рекламу финансовой пирамиды мошенника Мавроди, ведь наше небольшое братство «МММ» возникло за десяток лет до этого, и мошенничеству в нем места не было. Потом приклады стали украшать еще зарубки об убитых басмачах, но это уже другая история.
К сожалению, сегодня связь с друзьями потеряна, потерялся и мой старый блокнот с адресами. В Москве вместе со мной работал односельчанин Юры Матвеева, я просил передать ему привет, написал свой новый адрес. Юра уходил в армию, оставив дома беременную жену, и вот через несколько месяцев, когда Юра уже воевал в Афгане, у него родился сынишка, и жена в каждом письме присылала ему новые фотографии.
А деревня, откуда был родом Гена Манаков, так и называлась Манаково, и почти все ее жители были Манаковы, только три или четыре семьи носили другие фамилии. Гена, когда писал брату письмо, в строке «кому» писал на конверте: Манакову Михаилу Васильевичу — и добавлял прозвище Лев, иначе письмо мог получить другой Михаил Васильевич Манаков.
Не отслужившим года по негласной традиции в ВДВ обычно не разрешали делать татуировки. Свою же наколку на левом плече я начал делать рано, отслужив всего полгода. Изображение парашютиста мне набивал татарин по фамилии Абсалямов, родом он был из города Бугульма. Первый раз машинкой мы успели ее набить, и тут нас отправили на боевое задание. Так совпало, что мы с ним вдвоем шли в разведдозоре: он — пулеметчик, а я — автоматчик, а сзади на определенной для данной местности дистанции шли остальные силы группы. И только мы успели выйти на плато, я услышал, как сзади упал на землю мой друг. Почти сразу я понял, что его убили: пуля снайпера попала ему в голову в паре сантиметров позади уха и прошла навылет. И хотя солнце в этот момент было в зените, понять, с какой стороны стреляли, было невозможно: обычно после выстрела раздается эхо, а в тот раз был едва различимый хлопок, и все. Я осознавал лишь одно: вторая пуля будет моя. И бросить тело товарища было нельзя — его надо было сейчас же оттащить к своим; и делать паузу, стоя над ним в прицеле снайпера, было нельзя. Мне повезло: душманский снайпер, боясь быть обнаруженным, не стал делать свой второй выстрел, я остался жив. Тело друга мы донесли до базы, а наколку я, посоветовавшись с ребятами, заканчивать не стал, хотя оставалось немного: подвести под рисунком черту и написать «ДРА 1389» (Демократическая Республика Афганистан, 1389 год по мусульманскому летоисчислению).
Рассказывать про службу в Афганистане можно очень много, и, может быть, несмотря ни на что, это было самое лучшее время в моей жизни. Мне недавно исполнилось пятьдесят, а с годами начинаешь понемногу разбирать прожитые лета, давать всему свою оценку. И скажу, что, если бы сейчас мне вернуть мою молодость и поставить меня в ту же ситуацию, я не раздумывая снова пошел бы в бой. Ни о чем не жалею. Бывает, кто-то начинает твердить: «Вот зачем вы там были нужны?! Зачем воевали?!» Я всегда отвечаю одно: «Ребята! Что за чушь вы несете?! У нас одно было на уме: Родина послала — значит, надо!» Так мы были воспитаны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.