ОДИН ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

ОДИН ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

Жить, отвечая за все

День с утра предстоял обычный: операции, прием больных, беседа с диссертантами, всевозможные административные и хозяйственные заботы, обход отделений.

Дорога от дома до института длинная, и Гавриил Абрамович по привычке прикидывает ближайшие дела: операции назначены на двенадцать, значит успеет заскочить на строительство комплекса, посмотреть, как устраняются замечания по отделке пускового корпуса, затем — самые срочные хозяйственные вопросы.

Комплекс волновал его больше всего и, стараясь отвлечься, он начал «проигрывать программу». Зрительно представил, как с толстой папкой бумаг, документов и писем войдет Лидия Федоровна и начнет «отнимать у него жизнь», а он, слушая ее плавную речь, будет вникать в просьбы, читать докладные записки и подготовленные проекты приказов по институту, думать, как решить вечно неразрешимые квартирные вопросы и недостаток койкомест.

Машина качнулась влево, и из морозного тумана выплыли очертания строящегося комплекса, похожего на гигантскую белую бабочку с расходящимися от центра лучами — крыльями корпусов.

— Красиво?

— Красиво, — откликнулся шофер.

Внутри здания вовсю работали отделочники, гулко перекатывались по этажам их голоса, стук молотков, звон металла. Где-то далеко задушевно пели женщины.

«Маляры, наверное», — подумал Гавриил Абрамович, остановившись в вестибюле у красномраморной горки и вслушиваясь в песню.

— Фонтан вроде здесь будет, и рыбы, и зимний сад, — не то спросил, не то сообщил подошедший рабочий, — для больных надо, пусть радуются.

— Да, да, — кивнул Илизаров, — спасибо. Для больных надо красиво — это вы верно говорите.

В пусковом комплексе, из-за которого вот уже неделю кипели страсти на всех уровнях, работа шла также полным ходом. В одних комнатах собирали мебель, в других — навешивали светильники, в третьих — собирали сантехнику. В корпусе перестилали взбугрившийся линолеум. Приемный покой, операционная, клинические лаборатории, рентгенокабинет были совсем не готовы.

«И несмотря на это главк настаивает, чтобы я подписал акт государственной комиссии о сдаче корпуса?»

На душе стало тоскливо и обидно. Вспомнились до мельчайших подробностей вызов в Москву и вчерашний крупный разговор с прилетевшим начальником главка.

— Гавриил Абрамович, — начальник главка Минздрава круто поворачивается к сидящему рядом за столом Илизарову. — Мы в жизни не строили таких объектов. Это же дворец! Дворец для больных! А вы не хотите принимать.

— А вы считаете, что дворцы нужны только здоровым?! Здоровые люди и без них счастливы. Дворцы нужны больным! — Илизаров побледнел. — Чего я хочу, спрашиваете? Я не хочу обмана! Для самоуспокоения, для галочки принимать незаконченный объект?

Молчавший до сих пор начальник строительного треста стал уговаривать.

— Поймите, нам нужен план. Шесть миллионов строймонтажа — не шутка. Это же люди, премии, вы их обижаете, они не поймут нас и вас.

— Если сдадим с недоделками, действительно, не поймут. И у нас люди, тысячи на очереди, они ждут. Годами ждут операции.

— Не подпишете?

— Нет!

— Вынужден доложить министру.

— Докладывайте. Выговор я уже получил… За плохое руководство строительством.

…В Москву его вызвали срочно. Ждал обстоятельного разговора по всему ходу строительства комплекса, по развертыванию научных исследований, амбулаторного лечения больных. Разговор оказался коротким.

— Гостиницу «Россия» строите в Кургане? Почему коридоры шире предусмотренных проектом?

— У нас больные на костылях, в обычном коридоре им не разойтись.

— Все фокусничаете. О чем вы думаете?

— Если вас интересует только это, зачем меня вызвали в Москву? Можно было выяснить по телефону.

Приказ с выговором за необеспечение строительства в установленные сроки пришел следом.

Все это вспомнилось сейчас особенно остро. Более пятнадцати миллионов рублей выделило правительство на строительство пансионата, жилых домов, на сооружение и оборудование нового комплекса, единственного не только в нашей стране, но и вообще в мире.

Никогда до сих пор не возводили подобного по сложности и оригинального объекта и курганские строители. Для больных двухместные палаты, лаборатории с самым современнейшим оборудованием, бассейны для детей и взрослых, спортивный зал, актовый зал с аппаратурой для синхронного перевода на многие языки. Настоящий дворец здоровья, где люди будут излечиваться от страданий и несчастья.

Признаться, он мечтал о больнице, где бы не было навечно въевшегося запаха лекарств, настороженной тишины и чахлых от стерильности цветов. Но даже в юношеских мечтах не могла явиться ему такая больница, которая вырастала сейчас в старом яблоневом саду, бывшем до недавнего времени окраиной города.

«А может, уступить, подписать акт, — шевельнулась предательская мысль, — ради вот этих людей, которые сейчас стучат молотками, навешивают двери, перестилают линолеум, красят стены? — Но он тут же прогнал ее устыдившись самого себя. — Когда по совести, люди понимают».

Это он усвоил давно и навсегда.

…В приемной уже ждали. Едва он успел снять пальто и надеть халат, как «программа» пришла в действие Плавно говорила Лидия Федоровна. Время от времени он останавливал ее:

— Не понял, поясните, пожалуйста…

— Так, так. Нет, не так. А как считаете вы? Давайте разберемся.

— Какой ответ заготовили на письмо? Отрицательный… Пожалуйста, еще раз покажите снимки. Так. Думаю, мы может здесь кое-что сделать. Ребенку три года… Через два года пусть приезжает.

— Кому, кому решили передать старые машины? Почему «Водоканалу»? Они и так обязаны обслуживать водопровод и канализацию. Передать районным больницам — они очень нуждаются. Больницам и никому другому.

Стараясь не мешать, в кабинет неслышно входят врачи, научные сотрудники. Раскладывают большие клеенчатые пакеты с рентгенограммами, открывают пухлые истории болезней.

Короткий четкий доклад ведущего врача, тщательный анализ снимков и результатов обследования, осмотр больных. Затем обсуждение, вернее, выбор тактики лечения. Слово «тактика» произносится часто и не кажется инородным среди медицинских терминов.

Что ни больной, то своя судьба, своя трагедия, но общая у всех вера во всемогущество медицины и доктора Илизарова.

— Доктор, как вы считаете, когда я могу вернуться к работе? Я — физик. У меня не закончена важная для народного хозяйства тема. Мне нужно уложиться в минимальные сроки.

— Я — балерина! Я не могу не танцевать, понимаете, не мо-гу! Помогите, пожалуйста, помогите!

И вдруг обнаженный в боли детский голос:

— Я хочу ходить!

Гавриил Абрамович садится рядом с мальчиком на диван.

— Согни ногу, выпрями. Больно? Упрись ступней в мою руку, сильней, еще сильней. Не бойся, дави, дави. Хоккей любишь смотреть? Любишь… Играть надо, чего смотреть-то. Вылечим ногу, и будешь играть.

В клинике Илизарова, как кратко называют в обиходе институт, не встречается «легких» больных. Сюда обращаются уже отчаявшиеся, перенесшие не одну операцию, с очень сложными и трудно излечимыми заболеваниями. И для каждого избирается определенный метод лечения, разрабатывается индивидуальная модификация аппарата. Вот и мальчуган из таких.

Сложнейшая аномалия развития. Родился по существу без ноги. Вместо нее — безжизненная плеточка. «Нога» сделана из дерева и кожи, тело зашнуровано в плотный кожаный корсет, подвязанный под самые плечи. За неполные свои всего-то тринадцать лет жизни перенес восемь операций, и ни одна не принесла облегчения. О! Как легко здесь попасть в плен чистым эмоциям и как трудно подняться над ними!

— Так, ваши предложения, — обращается Илизаров к коллегам, — какова будет наша тактика в данном случае?

— Установить на первом этапе контрактуру?

— Согласен. Но каким образом? Что дальше? Могут быть два варианта. Какой из них оптимальный?

Гавриил Абрамович возвращается за письменный стол, берет лист бумаги, набрасывает схему аппарата. Все склоняются над ним.

— Что предлагаете вы, Тамара Александровна? Предполагаете только? Мысль интересная, надо проверить. На операции можем столкнуться с неизвестным. Да, задача трудная, такой у нас еще не встречалось…

— А есть еще такая идея.

Шариковая ручка стремительно вычерчивает на бумаге линии шарниров, угольников, спиц. Но рождается новая мысль, еще не оформившаяся, неясная, и рука замирает в воздухе.

— А если избрать такой путь?

Думают все, все предлагают. Илизаров не категоричен, не навязывает личное мнение, скорее высказывает сомнение за сомнением, вызывая на размышление, на дискуссию в поисках одной-единственной истины. Но последнее слово — за ним, при общем понимании и согласии. Если понимания нет, он откладывает в сторону схемы и снимки.

— Давайте думать еще. Конечно, предлагаемый путь непривычен, трудно уйти от стереотипа… На раздумья — сутки.

При этих словах разряжается накаленная было атмосфера, мигом исчезают обиды, и снова люди бросаются в работу, как в бой, — в дерзкую, проклятую, любимую, каторжную работу ума, знаний, опыта, практики.

— Гавриил Абрамович, вас приглашают в операционную, — раздается по селектору спокойный голос старшей операционной сестры.

— Уже двенадцать? Иду, иду.

И как не бывало усталости. Доктор снова сгусток энергии, которая потребуется сейчас, сию минуту, на полную выкладку там, у операционного стола.

— Извините, товарищи, ухожу. Продолжим позднее.

На себя берет Гавриил Абрамович самые трудные операции. Не потому, что не доверяет сотрудникам. Немало рядом с ним выросло талантливых хирургов. Но он берет на себя ответственность по праву старшего, по долгу учителя.

«Тише! Идет операция!» — надпись на белой двери.

Священнодействие в операционной нарушается короткими просьбами-командами.

— Все, всё, закончили. Накладываем аппарат.

— Спицы!

— Дрель!

— Флажок, флажок дайте. Вот так, затянули. Проверьте натяжение. Хорошо.

В пять часов вечера Илизаров выходит из операционной. Он спускается на первый этаж и направляется в кабинет неторопливой усталой походкой много и хорошо потрудившегося человека. Как обычно, в вестибюле, коридоре, приемной много выздоравливающих и посетителей. И наверное, многим из них хотелось бы поговорить с ним — кому поделиться радостью, а кому — бедами. Но, поняв его состояние и чувствуя непомерный груз, с которым остается хирург после каждой операции, они смотрят ему вслед молча и благодарно.

В кабинете стоял остывший обед, но он не притронулся к нему. Налил из термоса крепкий чай, и снова — больные: осмотр, анализ, выбор тактики. Звонил телефон, и когда звонок становился невыносимо долгим, снимал с рычага трубку.

— Москва? Товарищ Трубилин, здравствуйте! Да, да, мы выслали в министерство наши предложения по новым разработкам, просим рассмотреть.

— Мама? Чья мама? Не волнуйтесь, все идет хорошо. Скоро будем выписывать. Зачем плачете? Все хорошо! Смеетесь? Смейтесь.

Секретарь Галина Мартемьяновна приносит пачку писем. Сверху — длинненький белый бланк с золотыми переплетенными кольцами.

— Гавриил Абрамович, здесь приглашение на свадьбу, из Ленинграда.

Скупые, почти телеграфные строчки. Но о многом они говорят!

«Дорогой мой доктор Гавриил Абрамович! Я полюбила, счастлива, выхожу замуж. Пожалуйста, приезжайте к нам на свадьбу. Мы вас очень просим. Будете самым дорогим гостем! Нина Викторова».

— Нина Викторова из Ленинграда, Нина Викторова… Ах, Нина Викторова! — Гавриил Абрамович радуется, что вспомнил бывшую пациентку. — Вы помните Нину из Ленинграда? — обращается он к коллегам. — Черненькая, симпатичная. Она у нас с рукой была. Рука деформирована, укорочена. Ну, помните, она очень боялась боли и называла себя «эталон боязни боли». Потом ее так и звали, а она смеялась, что трусила напрасно. Она еще говорила до операции, что ее никто никогда не полюбит. И вот замуж выходит…

— А какое сегодня число? — спохватывается Илизаров. — Значит, свадьба завтра? Телеграмма успеет.

И снова разбор больных. Приходят из отделений молодые хирурги, показывают снимки, как «растет», становится на свое место нога, как срастаются отломки сломанной при автокатастрофе руки, как заживают и сглаживаются страшные рубцы — отметки прошлых операций.

Уже давно вечер. Но клиника еще не спит. Илизаров идет по отделениям не спеша, без сопровождения лечащих врачей. Задерживается у постели «свежих» оперированных.

— Как себя чувствуете? Давайте посмотрим аппарат. Нормально… Завтра попробуйте встать.

— А не развалится нога? — шутит больной.

— Не развалится, крепкая. И больше, больше ходить, наступайте на ногу в аппарате, от этого усилится кровоснабжение, ускорится процесс восстановления мягкой и костной ткани. Не забывайте, — добавил Илизаров, — наш опорно-двигательный аппарат — орган, не только созданный для движения, но и живущий движением.

В холле подросткового отделения играл на фортепьяно мальчик. Тонкие руки летали над клавишами, а рядом стояли костыли. Ни сам музыкант, ни его слушатели не оглянулись на тихие шаги. Гавриил Абрамович остановился.

Пленительная музыка захватила его и повела с собой в русское синее раздолье, в земляничные леса, и вот он уже далеко-далеко и слышит, как обнимает, ласкает его ветер родных гор и ускользает, падает куда-то камень из-под некрепкой его ноги и видит он себя таким же мальчиком… Сколько он встречал в горах разных тропинок! Они сходились от аулов к большой дороге, а куда вела эта дорога дальше, он не знал. Одни говорили, что в Махачкалу, другие — в Москву.

Но никто не знал, что поведет она его дальше Москвы, за Урал, и здесь навсегда теперь у него будет дом, семья и работа, которая станет его жизнью — радостью и бессонницей, наслаждением и мукой, непризнанием и признанием, частицей судеб многих тысяч людей. А это выше всех гор на свете, и потому не каждый поднимается на вершину.

…Заканчивается длинный рабочий день доктора Илизарова. С утра он был на стройке нового комплекса, решал всякие дела, затем оперировал пять часов подряд, и, когда вышел из операционной, не хотелось ни обедать, ни ужинать. Устало сомкнул ладони над стаканом горячего чая и сидел отрешенно, обдумывая новую идею, которая грызла непрестанно и не давала забыться даже в кротком сне.

— Разрешите, Гавриил Абрамович?

— Да, да, заходите. Что беспокоит вас?

И снова продолжается день, продолжается жизнь, которая каждому человеку дается всего одна — врачу и больному тоже…

И вполне возможно, что именно в этот поздний час, когда он уходит из клиники последним и лишь дежурные медики бодрствуют на своих постах, когда невыносимо обнажается боль и страдание, кто-то в другом городе или селе и, может, даже на другом краю света пишет:

«Помогите мне, доктор!»