XXXV. «Чио-Чио-Сан» для бандита

XXXV. «Чио-Чио-Сан» для бандита

Возможность вернуться на сцену представилась очень скоро. По правде говоря, таких возможностей было много. Ведь в той волнующей, приподнятой обстановке, в которой мы оказались после освобождения, недостатка в инициативе такого рода не ощущалось.

Я ухватилась за возможность, которая меня больше всего привлекала, — спеть Чио-Чио-Сан в просторном театре города Адрии, чудом уцелевшем от бомбардировок.

В Адрию я попала после утомительного, беспокойного путешествия.

Железные дороги были парализованы, мосты через Бренту, Адидже, Канале Бьянко взорваны; пришлось воспользоваться невероятно потрепанным рейсовым автобусом. Народу в него набилось тьма-тьмущая. Меня усадили на особую скамеечку и даже освободили рядом место для большого чемодана, в который я уложила самое необходимое из моего японского гардероба.

Весь район Полезине с нетерпением ожидал моего выступления. Переполненный театр, восторженная встреча «Тоти-партизанки». Между Адидже и По шла ожесточенная, беспощадная партизанская война, и ликование по случаю желанного освобождения принимало особенно волнующие и бурные формы.

Я приехала за день до премьеры и, проявив немало изобретательности, устроилась в жалкой комнате, которую мне отвели в единственной открытой тогда гостинице. Здесь стояли две весьма расшатанные кровати, пара колченогих стульев и шкаф со скрипучей дверцей, в котором я развесила все свои платья.

Я тут же отправилась в театр на первую репетицию. Импрессарио, дирижер, певцы, хор, оркестр встретили меня по-королевски. Назавтра — снова репетиция, а во второй половине дня я вернулась к себе в номер. Отдохнув и спев обычные вокализы, я собралась идти в театр, так как было уже семь часов вечера, и открыла гардероб, чтобы взять пальто. Огромный старый шкаф с грохотом рухнул и чуть было не раздавил меня. К счастью, при падении он зацепился за спинку кровати и остался на весу.

Лежа на полу, не в силах приподняться или выкарабкаться, я принялась кричать что есть мочи. Но меня никто не услышал. Испуганная до смерти, с сильными ушибами, я пролежала, наверное, с полчаса, но, сколько ни пыталась, не смогла приподнять шкаф и высвободиться. К тому же я боялась, что из-за резкого движения кровать сдвинется и шкаф окончательно придавит меня. Наконец в коридоре послышались шаги; я закричала, прибежали люди и не без труда освободили меня.

Я улеглась в кровать. Меня знобило от пережитого страха.

Постепенно успокоившись, я точно в назначенное время, несмотря на боль, явилась в театр. Как видно, по воле рока все спектакли «Чио-Чио-Сан» с моим участием не обходились без волнений и сюрпризов.

* * *

После выступления в Адрии я возвратилась в Венецию. Через несколько дней состоялось представление «Чио-Чио-Сан» в театре «Фениче»; незабываемый, торжественный спектакль в честь союзников.

Новые спектакли «Чио-Чио-Сан» в Падуе, затем в Тревизо, истерзанном и лежавшем в развалинах. Какое печальное зрелище! Но с каким волнением я видела, как при звуках мелодий Пуччини полуразрушенный город словно вновь обретал радость жизни!

В конце июля был организован ряд прекрасных спектаклей на открытой площади в Венеции. В программу была включена «Травиата», и я, естественно, опять пела Виолетту.

Дирижер и концертмейстер маэстро Нардуччи, мои партнеры — тенор Пранделли и баритон Марини, хор и оркестр театра «Фениче» — словом, состав превосходный, и «Травиата» привела в восторг не только венецианцев, но и многочисленных американцев и англичан, наводнивших город.

После короткого отдыха в Барбизанелло в начале сентября я решила перебраться в Милан, который постепенно вновь становился оперным центром Италии. Здесь были лучшие возможности для выступлений. В артистических и театральных кругах меня приняли с восторгом.

Театр «Ла Скала», увы, все еще был закрыт, но его восстановление уже началось.

Неожиданно я получила предложение спеть в «Травиате» в бергамском театре «Доницетти». В Милане я опять встретилась с мужем, который выразил желание быть вместе со мной и Мари. Я, конечно, согласилась, будучи уверена, что этого хочет и моя дочь, которая теперь повсюду ездила со мной. Я поставила одно-единственное условие: Энцо должен порвать все свои связи.

В ожидании, пока положение выяснится, я подписала контракт на двадцать выступлений в неаполитанском театре «Сан Карло». Вместе с мужем мы решили поехать в Неаполь в его машине. С нами была Мари, моя золовка Рина и мой секретарь Лонгоне.

Это было утомительное, но в общем приятное путешествие.

В пути я смогла воочию убедиться в том, какой ущерб, глубокие потрясения и разруху оставила нам в наследство война.

В Неаполе я остановилась неподалеку от улицы Кьяйа в доме старых и добрых друзей Де Муро — Грилли. Я опять почувствовала себя как в собственном доме: мы с Мари оказались в центре внимания и забот. Но после нашего последнего, довольно бурного объяснения Де Муро уехал в Милан.

Несомненно, мой муж искренне желал примирения, прежде всего из-за дочери. Но, с другой стороны, было ясно, что он не в силах принять твердое и окончательное решение. Мари больше не заговаривала со мной о возможном примирении.

В «Сан Карло» меня принимали удивительно тепло; я поняла, что Неаполь, с которым были связаны воспоминания о замечательных успехах, не забыл меня. Я пела в «Чио-Чио-Сан», «Богеме», «Травиате» и без преувеличения могу сказать, что это был триумф. Все три оперы по хорошей неаполитанской традиции шли в замечательном оформлении.

Единственным моим огорчением за все эти месяцы была долгая болезнь Мари. Мы обе заболели острым тонзиллитом, но я поправилась через несколько дней, а дочь словно никак не хотела выздороветь. В конце концов я обратилась к знаменитому профессору Амато, который нашел у дочки опасную инфекцию паратифа. С помощью профессора Амато и благодаря моим молитвам Мари понемножку восстановила свои силы.

* * *

Однажды ко мне неожиданно нагрянул типичный неаполитанец, одетый весьма претенциозно, полный, важный, с часами на толстой золотой цепочке и с двумя перстнями на пальце.

— Синьора, я пришел предложить вам несколько концертов и выступлений в «Чио-Чио-Сан». Вас ждут в Салеро, Сорренто, Санта-Мария-Капуа-Ветере и в других городах. Не раздумывайте долго. Вы сами подберете труппу из молодежи, а об оркестре я позабочусь. У меня шикарная машина, после каждого концерта я вас буду привозить в Неаполь.

Этот человек мне понравился, а так как мне нечего было делать да и дочка выздоравливала, я согласилась, меня волновала лишь мысль о том, чтобы были хорошие партнеры, а пианист знал бы репертуар.

Поездки я совершала в славной допотопной машине, черной снаружи как погребальный катафалк и обитой внутри ярко-красным бархатом. Развевавшиеся занавески были из небесно-голубого шелка, но верх изящества являли собой вазочки для цветов, увы, искусственных.

Мне приятно было нести радость жителям провинции, которые совсем меня не знали, но встречали на площадях, словно королеву.

Но вот закончился и этот забавный ангажемент. Я подумывала о возвращении в Милан, когда в один прекрасный день явился веселый и шумный, как всегда, импрессарио, но на этот раз с любопытнейшим спутником. Наряд «джентльмена» составляли пиджак в обтяжку в черную и белую клетку и старомодный галстук с торчащей огромной булавкой, его дополняли желтые перчатки и тросточка, напомаженные очень длинные волосы ниспадали на высокий накрахмаленный воротничок.

— Синьора, на этот раз вы должны украсить своим выступлением открытие крупного театра. Люди приедут со всех окрестных селений, аншлаг обеспечен.

Мне стало смешно. Я спросила, где же находится этот театр.

— В Оттавиано, синьора.

При этих словах слышавшая наш разговор хозяйка дома закричала:

— Да ты с ума сошла! Знаешь, кто подвизается в этом Оттавиано? Ла Марка со своей бандой!

Сознаюсь, что в этот момент я поступила безрассудно, иначе бы не сказала в простоте душевной напомаженному джентльмену:

— Пожалуй, я не прочь познакомиться с этим Ла Марка. Интересно, как он себя поведет с певицей.

Забыв о всякой осторожности, он воскликнул:

— Синьора! Ла Марка прекрасный парень, он тайком кормит бедняков, выдает замуж согрешивших девиц, любит музыку и в лунные ночи играет на губной гармонике.

Красочные описания импрессарио и его «изысканного» спутника развеселили меня, и я с радостью согласилась выступить в Оттавиано, не обращая внимания на ошеломленные лица Мари и синьоры Грилли.

— Но уж ночевать в Оттавиано я не останусь, — решительно заявила я. — После спектакля вы отвезете меня на машине в Милан.

— Как вам будет угодно, мы все к вашим услугам, синьора.

В машину были погружены все чемоданы со знаменитыми костюмами Кабуки. Примерно через два часа мы прибыли в Оттавиано и остановились перед зданием театра. Вокруг машины мгновенно собралась толпа. Раздавались крики:

— А вот и Тоти! Тоти приехала!

Из окружения нас вызволил какой-то весьма вежливый синьор; он подошел и тихо сказал:

— Не хотите ли кофе, синьора?

Незнакомец провел меня в небольшую комнату, уселся напротив и торжественно объявил:

— Он долго тут вас дожидался, но, знаете, перед спектаклем на площади собралось больно уж много народу, ну, и ему пришлось уйти.

Я онемела от изумления, а незнакомец продолжал:

— Если бы синьора согласилась дать ему свою фотографию, это было бы чудесным подарком.

Я открыла сумочку, достала фотографию, подписала ее и с улыбкой протянула посланцу Ла Марки. Затем отправилась посмотреть театр. Громадное помещение, типа «Политеамы». В общем, ничего страшного. Я видывала залы и похуже. Артисты знали свое дело; словом, это был вполне «приличный» спектакль.

Я переодевалась в артистической уборной, когда в дверях показался симпатичный молодой человек. Тенор-неудачник, он был на седьмом небе от счастья, что может побыть рядом с Тоти. Он добровольно взялся исполнять все мои поручения и время от времени стучался ко мне, принося последние новости.

На спектакле присутствовали все местные власти, первые люди городка, барон, коммендаторе, местные львицы в невероятных туалетах. Исполняя сцену из первого действия, я, любопытства ради, выглянула в зал и заметила среди зрителей немало подозрительных типов. В антракте я попросила юношу посмотреть в щель занавеса и сказать, кто это такие.

Он же с типично неаполитанской мимикой, вытаращив глаза, немногословно ответил:

— О, синьора!..

Меня поразил какой-то важный, закутанный в черный плащ мужчина с большой сигарой в зубах; он чувствовал себя здесь хозяином и целовал ручки направо и налево.

— Это Килло, — сказал мой гид, — адвокат бандитов.

Спектакль шел под бурные аплодисменты, публика была в восторге; те, кто не мог попасть в зал, шумели в коридорах. После второго действия импрессарио, как обычно, принес мой незыблемый гонорар.

Он торопился уйти, но я напомнила ему про обещание достать машину и отвезти меня домой. Мне показалось, что на этот раз он даже вытаращил глаза, но с обычной приторной вежливостью, приложив руку к сердцу, воскликнул:

— Не волнуйтесь, синьора! Пойте себе спокойно третий акт, а я тут обо всем позабочусь.

Едва кончился спектакль, как мне захотелось поскорее очутиться в машине. Костюмерша говорила только на неаполитанском диалекте; она, бедняжка, совершенно потерялась среди множества вещей и не знала, как их уложить. Мне стало ее жаль, и я все сделала сама.

Наскоро, кое-как побросав вещи в чемодан, я уселась в машину. Вокруг не было ни души, тьма кромешная. Коллеги попрощались со мной, они оставались в Оттавиано.

Я нервничала, а тут еще шофер начал возмущаться:

— Синьора, да вы рехнулись, кто же ездит ночью? Подумайте обо мне, ведь у меня жена, дети. Иисусе Христе, избавь ее от этого помрачения.

Я успокаивала его:

— Да не волнуйтесь, сейчас придет импрессарио.

— Ему-то и горя мало! — отвечал шофер.

Наконец примчался запыхавшийся, но торжествующий импрессарио. Он протянул мне какую-то бумажку и сказал:

— Синьора, вот вам пропуск. Вы должны ехать все время с зажженными фарами. Не бойтесь, никто вас не тронет.

Безумно обрадовавшись, я ничего большего и не желала, спрятала бумажку в сумочку и горячо поблагодарила моего «спасителя». Шофер тоже успокоился, и, включив фары, мы двинулись по темной дороге. Я чувствовала себя очень усталой, мрак и тишина ночи не пугали меня, а нагоняли сладкую дрему.

Внезапно машина резко затормозила, и я очнулась. Восклицание шофера: «Вот мы и приехали. Влипли мы в историю, синьора!» — заставило меня вздрогнуть. Молодой пастух, ростом эдак метра в два, с автоматом в руках преградил нам путь. Он уверенно распахнул дверцу с моей стороны и повелительно спросил:

— А вам ничего не дали?

Я совершенно растерялась; поняв, что передо мной бандит, я взмолилась в слезах:

— Но у меня ничего нет — ни денег, ни драгоценностей. Еду из Оттавиано, пела в «Чио-Чио-Сан».

Бандит, не обращая внимания на мои слова и слезы, повторил:

— Значит, вам ничего не дали?

Тут меня осенило; дрожащими руками я открыла сумочку и достала пропуск.

— Он-то мне и нужен, — сказал бандит и уже другим тоном попросил меня немного подождать. Он скрылся за изгородью; до сих пор помню это леденящее душу ожидание. Наконец бандит появился и галантно вручил мне букет полевых цветов со словами: «Это для вас, синьора». С поклоном захлопнул дверцу, и мы помчались дальше.

Этим приключением завершилось мое долгое и в общем-то приятное пребывание в Неаполе. Вернувшись в Милан, я подписала контракт на четырнадцать концертов в крупных городах Швейцарии. Это была прекрасная поездка. Я поняла, что о Тоти у швейцарцев остались самые хорошие воспоминания.

Я чувствовала, что меня окружает обычное расположение, встретила старых друзей, привычную спокойную атмосферу, те же удобства в отелях, которые учат весь мир искусству принимать гостей. А сады Цюриха, Берна, Люцерна, Лугано были, как всегда, прекрасны. Все так же прелестны оставались утопающие в цветах уступы холмов!

Наша родная Италия еще не залечила раны войны, но жизнь понемногу входила в обычную колею. Признаком возрождения искусства явилось возвращение в Италию Артуро Тосканини. Он приехал из Америки в мае 1946 года.

Завершив гастроли в Швейцарии, я должна была выступить в парижской «Гранд-Опера» в большом концерте под названием «Ночь Сопротивления». Это был своего рода международный фестиваль, и в нем приняли участие знаменитейшие певцы Европы.

После этого памятного концерта, который с истинно французской пылкостью напомнил о трагедии войны и ликовании победы, я предприняла турне по городам Франции. Здесь, как и в Италии, повсюду были видны ужасные следы бомбардировок. Мне показалось, что в отличие от Швейцарии здесь очень многое изменилось. Среди развалин, траура и тревог начиналась новая эра. То же чувство я испытала, приехав в Великобританию. Как сжималось мое сердце при виде неузнаваемо разрушенных кварталов Лондона — этого современного Вавилона. Свой первый концерт я дала вместе с басом Беуфом в «Сентрал-холле», и публика вначале отнеслась ко мне весьма настороженно, если не сказать — прохладно. Но постепенно чарующие итальянские мелодии и классические английские арии и песни, которые я предусмотрительно включила в программу концерта, растопили лед. Я была по-настоящему счастлива, когда почувствовала, что зрителей все сильнее захватывает волшебная сила музыки.

В других английских городах меня принимали столь же горячо. А на моем последнем концерте в лондонском «Альберт-холле» зрители наградили меня поистине восторженными аплодисментами.

Из других выступлений того же периода можно упомянуть о втором турне по Швейцарии, концертах в Париже, Брюсселе, Антверпене и Льеже.

Вернувшись в Италию, я пела во многих операх, но чаще всего в «Севильском цирюльнике». Однако теперь итальянское оперное искусство было далеко не столь процветающим, как до войны. О подлинном возрождении итальянской оперы и о возвращении к славным временам ее блистательных триумфов не приходится говорить и поныне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.