Счастливые дни Пересвета
Счастливые дни Пересвета
Гриша Пересвет служил на Холодной Речке. Недалеко от знаменитого черноморского курорта Гагры находилась дача, выкрашенная в темно-зеленый цвет. В ней жил (точнее, периодически наезжал) генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин, страдающий подагрой и множеством скрытых болезней, которые он не любил лечить, но врачи требовали, и он, нехотя отрываясь от дел (государственных, планетарных), сидел на этой даче, скучал, размышлял о судьбах мира (вспомните “Осень патриарха” Маркеса). Приезжал “ЗИС-110”, увозил генералиссимуса в грязелечебницу, там его укладывали в лечебную грязь, приезжали другие врачи, делали какие-то уколы, какие-то тесты, один врач-идиот дал Иосифу Виссарионовичу в руки скакалку и потребовал, чтобы тот, голый, начал прыгать через эту скакалку на счет раз-два-три, раз-два-три. Человек, выигравший Вторую мировую войну, перекроивший по своему желанию карту мира, обладавший атомной бомбой назло Соединенным Штатам Америки с их слабаками-президентами, человек, который по хотению мог сделать рагу из планеты Земля, молча смотрел на толстого доктора Савелия Осиповича, который тоже молча смотрел на старого голого человека со скакалкой и почему-то глупо улыбался.
– Сколько в вас силы, Иосиф Виссарионович!
Генералиссимус не прореагировал на фальшивый комплимент. Посмотрел мельком в зеркало и усмехнулся, увидев себя со скакалкой.
– Прыгать?
– Да, Иосиф Виссарионович!
И так каждый день: дышать горячим паром, поить своей кровью пиявок, пить порошки, от которых генералиссимус постоянно бегает в уборную и льет долгую струю…
На днях вечный шутник Лаврентий Берия взялся брить Иосифа Виссарионовича, когда тот пожаловался на своего парикмахера Илиопуло. Берия намылил подбородок генералиссимуса, взял опасную бритву и стал улыбаться. Смотреть на него было неприятно. Три охранника (кстати, люди самого Лаврентия Павловича) почему-то напряглись, когда острейшее лезвие коснулось горла генералиссимуса. Иосиф Виссарионович краешком глаз смотрел в их глаза. Канарейка, сидевшая в клетке, – и та перестала щелкать клювом. Все напряглись. Зачем? Зачем ветер перестал трепать шелковые занавески, зачем Глафира, кормившая генералиссимуса, застыла, держа в руках медный поднос с мороженым для обоих – Сталина и Берии? Генералиссимус улыбнулся:
– Глафира, мороженое тает…
Берия оглянулся на Глафиру, спросил:
– Это крем-брюле?
– Да, Лаврентий Павлович.
– Я просил лимонное…
А где находится Гриша Пересвет, дядя моего друга Алика Пересвета? Рассказ же о нем? Но на даче Холодная Речка принято наслаждаться жизнью и не торопить время.
Скажу только, что вокруг сталинской дачи четыре охранных окружения. От Гагр до дачи несколько километров лесного массива. Почти под каждым деревом, под каждым кустом – охранник. Они скрыты от глаз врагов. А врагов много. Американские агрессоры, английские агрессоры, японские агрессоры… Кого только не направляет Дядя Сэм (тот самый, в цилиндре, с белой бородкой, который глядит с плакатов)! И, конечно, же ни для кого не секрет, что Гагры кишат агентами 007 и не каждый из них приметный, как Бонд, Джеймс Бонд!
Вот по лесному массиву бредет корова. Она не знает, что за ней следит две сотни глаз, четыре телескопа с соседних холмов поворачивают свои окуляры по ходу движения ничего не подозревающей буренки, случайно забредшей в чащу. Не знает корова, что она может пройти первую зону охраны, вторую, но на третьей решат проблему ее жизни и смерти в телефонных переговорах капитан Пурыгин и капитан Овсянников, который как раз и является непосредственным начальником сержанта спецслужбы Гриши Пересвета. Кстати, капитан Овсянников получил повышение, ныне он майор и в его ведении парк, примыкающий к самой даче. Парк густо зарос ельником и еще чем-то густым и экзотичным. Я не знаю названия этих кустов, они завезены из Египта, и цветы их раскрываются только с наступлением темноты. А Иосиф Виссарионович, страдающий бессонницей, любит выходить во двор, подносить к носу бледно-розовые цветы и вдыхать их сладкие запахи. Даже не сладкие, а дурманящие. Наверно, так вдыхали их египетские фараоны Хеопс, Рамзес и другие три тысячи лет назад.
Не знаю, как прогулки фараонов, но Иосиф Виссарионович совсем не одинок во время своих прогулок. Нет, его никто не сопровождает из личной охраны, все знают: ночью он любит быть один. На самом же деле за вождем, входящим в заросли египетского густого кустарника, смотрит человек сорок охранников майора Овсянникова. Под каждым кустом по охраннику. Во всем парке охранников гораздо больше, но сорок – это те, которые сидят на корточках, на коленях, прижавшись к стволу ели или дуба, те, кто охраняет ту зону, куда обычно заходит генералиссимус, где благоухает египетский сладкий дух. Все сорок бойцов обязаны никаким образом не проявлять себя, быть как куст, как ель, как дуб. Все сорок бойцов на ночном дежурстве имеют свои номера, от первого до сорокового. Они так и называются: куст № 7, дерево № 27 и т. д.
Хочу сказать, что и купание вождя – он любит выезжать к пляжу – тоже строго охраняется. Водолазы в скафандрах стоят на дне Черного моря и вглядываются в толщу воды, ведь может появиться иностранная подводная лодка. Водолазы смотрят и наверх, где иногда видят грудь, живот, ноги того, кто и есть Иосиф Виссарионович Сталин. Водолазы боготворят эту грудь, этот живот, эти ноги! Боготворят все тысячи охранников, вовлеченных в холодноречкинский процесс “И. В. Сталин в Гаграх”. Правда, тысячи знают лишь, что где-то здесь недалеко отдыхает вождь. Но только избранные счастливцы вроде сержанта Гриши Пересвета видят, как ночью всегда неожиданно появляется небольшая фигура в кителе генералиссимуса, а иногда (о, безумное счастье) просто в легкой полосатой пижаме, а однажды даже в белых мятых кальсонах с белыми тесемками у пяток, в шлепанцах, голый по пояс живой бог! Он проходит мимо куста № 6, мимо куста № 14, мимо ели № 17, остановился у куста № 27. Это и есть куст, где, сжавшись в комок (невидимый комок), сидит Гриша Пересвет. На нем плащ-палатка – в штабе было объявлено, что будет дождь, а ночь жаркая – в плащ-палатке душно, но ничего не поделаешь, в шаге от тебя стоит самый любимый на свете человек, как угодно его называй: бог, генералиссимус, генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, вождь мирового пролетариата, кормчий, рулевой, держащий в своих крепких руках штурвал истории, да как угодно, – но он, недалеко стоящий от Гриши Пересвета, он самый любимый на свете человек. Стоит и тяжело дышит, что-то шепчет. Гриша Пересвет слышит его шепот.
– Черт, надо было взять валидол… Уф, дышать трудно…
Сталин кладет руку на грудь, сжимает и разжимает ее. Гриша округлил глаза от священного ужаса. Сталину плохо. Встать, сказать: “Иосиф Виссарионович, я побегу принесу валидол” – или просто взять его, легко поднять, прижать к себе, сбросив этот дурацкий брезентовый плащ, бегом донести драгоценную ношу до дверей дачи, там передать другим? Самому вернуться и вновь превратиться в куст № 27. А?
Но не положено по инструкции: “Вы невидимки, вы кусты, вы деревья, только так! Спугнете вождя, клянусь этим пистолетом…” – майор Овсянников резко прикладывал пистолет к виску ближайшего бойца и изображал выстрел.
Гриша Пересвет не знает, что делать, зубы издают скрежет, но вождь вроде не услышал его, он вздохнул и сказал:
– Целиковская! Хорошая актриса…
И пошел дальше, что-то напевая. Вроде грузинскую песню. Утром, вернувшись в штаб (а может, это называлось как-то иначе, Алик Пересвет говорил “штаб”), там, где сорок бойцов Овсянникова собирались после ночной смены, Гришу спрашивали: “Что говорил товарищ Сталин?” – “Я не расслышал”. Майору Овсянникову доложил: “Вождь просил валидол, потом просил Целиковскую, нет, не просил, а сказал, что хорошая актриса”. Овсянников улыбнулся, изобразил в воздухе большие женские груди и повторил: “Целиковская”. Гриша хотел сказать майору, что, когда вождь желал валидол, ему хотелось вскочить, побежать, принести, но он не стал поднимать эту тему. “Я куст, я не человек”, – говорил сам себе Пересвет в течение дня, когда ел в столовой, когда смотрел фильм с этой самой Целиковской. Она словно бы сближала его с его богом. Он засыпал днем и шептал: “Целиковская… Хорошая актриса…”
Через три дня Гриша Пересвет поменял номер куста. Был куст № 27, стал кустом № 13. Не понравился ему номер, но майор Овсянников по какой-то непонятной бойцам логике каждую неделю менял всему составу номера. Для бдительности. Гриша Пересвет терпеть не мог цифру 13. И нате, повезло!
Чуть моросило. Ночь пахла Египтом. Потом появился Иосиф Виссарионович Сталин. Он шел задумчивый, подошел к дальнему от Гриши кусту № 3, сорвал египетский цветок, понюхал и выбросил. Все знали, что через четыре дня вождь уезжает в Москву. Гриша заметил, что Иосиф Виссарионович проходит мимо его куста. И вдруг сделал шаг к сержанту Пересвету. Быстрое движение руки вождя, которое Пересвет не сразу понял, и неожиданно горячая струя плеснула на висок Пересвета. Всё длилось недолго, но ему показалось, что он оказался в вечности, где что-то горячее фонтанировало на него в неком рапиде (Гриша явно не знал этого слова, но именно в рапиде вечности просуществовал сержант Пересвет). Сталин отошел от куста № 13 и продолжил путь. Гриша хлопал мокрыми ресницами. Внутри его бурлила какая-то невероятная радость, смешанная с растерянностью. Стыд и гордость пустились в пляс! Сердце, душа, мокрый висок, мокрая щека, капли на подбородке, которые падали, и он инстинктивно раскрыл этим каплям свою ладонь.
Вождь долго не возвращался, его небольшая старческая фигура мелькала где-то у деревьев № 29, 33, 37. Потом другой тропой он вернулся к открытым дачным дверям, вошел и закрыл за собой дверь.
Утром Гришу позвал майор.
– Умойся! – сказал Овсянников.
– Не хочу, товарищ майор!
– Ходи так, только… – Майор не сказал, что “только”.
В штабе все сорок бойцов подходили к Грише Пересвету. Глядели на него. Улыбались – “счастливчик”. Двое, трое принюхивались: “Не мойся, Гриша!” Шестеро сказали: “Завидуем”. Бог больше не выходил в парк. Уехал в Москву. Умер.
* * *
В кафе “Пушкин”, как всегда, многолюдно, шумно, вкусно.
– Да, но это не кино! – сказал я.
– А что?
– Хорошая история. Почему ее не рассказывал там, в Лос-Анджелесе?
– Гриша был жив. Маркеса я не читал тогда, кино меня не особо интересовало.
– А сейчас?
– Сейчас я могу найти деньги… У меня есть и свои деньги…
– Но зачем?
– Что зачем?
– Зачем эта история сегодня? Кафе “Пушкин”, я, ты, они, мир, двадцать первый век, вон в телевизоре поет Леди Гага…
Алик Пересвет улыбнулся (как мне показалось, глупой улыбкой), выдул сигару и сказал:
– Все мы сегодня – ты, я, они, мир, двадцать первый век, эта Леди Гага – все мы прячемся под кустом № 13 и не хотим выползать, не хотим стать видимыми…
Я оглянулся на зал, посмотрел на Алика:
– Об этом твой фильм?
– Да, о кусте № 13.
Вот я и попался, Чанчур! Что я могу требовать от студентов, которым не кажутся интересными сюжеты о времени, когда мальчики, чтобы стать героями, сперва разбирали железнодорожные рельсы, а потом, размахивая красными пионерскими галстуками, спасали поезд от крушения, если сам я не хочу писать сценарий о том же времени, где Гриша Пересвет сидит под кустом № 13, а великий вождь орошает его “золотой росой”?
Тогда почему Алик и Гриша Пересветы попали на страницы этой книги? Они оба жители Анары. Мне надо было сказать об этом раньше… Жили Пересветы на площади имени Двадцати шести бакинских комиссаров. Можешь представить такое название площади, Чанчур? И это в Анаре? Где все так аполитичны?! А Гриша Пересвет всю свою жизнь хранил в шкафу семипудовую каменную голову Иосифа Виссарионовича, которую он выкрал, когда по всей территории СССР скидывали статуи вождя. Она отлетела от туловища при падении в городе Кутаиси и лежала бесхозной несколько дней и ночей. Гриша Пересвет вез ее осторожно, бережно до дому. Жена орала: “Убери ее, зачем она мне?” – “Не тебе”. В шкафу Гриша Пересвет устроил что-то вроде молельни. С женой разошелся. С родственниками перестал общаться.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.