ВОЙНА

ВОЙНА

В 1912 году царь Фердинанд с офицерской свитой отправился по стране, чтобы лично проверить, как идет подготовка армии.

С утра до вечера в казармах звенели песни, гремели трубы, крики «ура». Одетые в грубошерстные куртки солдаты кололи тряпичные куклы. Старшие и младшие офицеры, фельдфебели и ефрейторы лихо козыряли, били подчиненных, гоняли на маршах до обалдения и ругались, ругались, ругались… В склады завозили новое обмундирование, пахнувшее нафталином, сгружали ящики с патронами, в пирамиды складывали ружья… Все работало лихорадочно и напряженно. Царь созывал генералов, генералы — офицеров, офицеры — солдат. Произносились громкие речи о «великой и объединенной Болгарии», о страждущих в турецкой неволе христианах, о братьях-рабах в многострадальной Македонии, о «святом деле», которое надо довести до конца. Народ, который испытал турецкое иго, встречал эти призывы воодушевленно. Но речи завершались возгласами «ура» в честь царя и царицы, принцев и принцесс, за благоденствие двора…

Война приближалась… В чьих она интересах?

Крестьяне сжали и убрали в амбары хлеб. На лугах паслись волы и кони. Царские комиссии приходили их осматривать. Крестьяне глядели подозрительно: они уже знали, что означает реквизиция.

Кто предполагал, что все произойдет так быстро и неожиданно?

Фердинанд мечтал пить кофе в турецкой столице. Манию величия ему заботливо привили австрийские правители. Он считал, что настал час принять титул императора. Он уже видел себя на белом коне, слышал гром пушек и крики солдат. Видел, как падают крепостные стены Константинополя и турецкие паши склоняются ниц.

Кто может укротить этого человека?

— Вперед! Смерть или победа! — кричали верноподданные, вопили стамболовисты, народняки[14], широкие социалисты. Чистый народный порыв освободить порабощенных братьев в Македонии заглушался воем шовинистов. Против войны выступала только Болгарская рабочая социал-демократическая партия тесных социалистов. Еще в 1911 году Георгий Димитров писал в своей статье «Надо быть готовыми»: «Националистически и шовинистически настроенная буржуазия ведет к войне, рабочий класс должен объединиться, сомкнуть свои ряды для достижения мира на Балканах».

15 августа 1912 года был созван XIX съезд партии в городе Русе. Партия на этом съезде заявила, что она «гневно протестует против преступной агитации буржуазных партий за новую войну с Турцией, что такая война сегодня принесет, рабочему классу и народам Балканских стран только страшное разорение, еще большую нищету и новое рабство под игом больших капиталистических держав».

Съезд завершился трехдневными демонстрациями на улицах Русе. На демонстрации вышли горожане и крестьяне из окрестных селений. Перед демонстрантами выступили ораторы. Они агитировали против войны, против безумной политики так называемых «патриотов»… Призывали к образованию балканской федеративной республики[15]. Три дня на улицах Русе звучал «Интернационал», развевались красные знамена, слышались возгласы:

— Долой войну! Мы не хотим войны!

Но война вспыхнула.

Фердинанд и все его окружение, которое кричало, что оно готово умереть во имя победы, послали умирать других. Сами же остались в тылу ожидать падения турецкой столицы — Константинополя.

Но Константинополь не пал. Война с Турцией перешла в войну между союзниками — Болгарией и Сербией. Союзники по войне с Турцией передрались между собой. И это было естественно, так как это была война за интересы эксплуататоров, царей и королей, а не война народа за свое народное дело. Народ мер от холеры и голода в тылу и от пуль на фронте.

В эту тяжкую пору семью Димитрова постигло несчастье. С фронта пришло сообщение о том, что убит сын Костадин. Склонившись над ткацким станком, плакала мать, а старый Димитр в тот день долго не мог продеть нитку в иглу. Он сразу сдал. Через несколько дней слег в постель. Сердце его не могло вынести огромной утраты. Зиму он кое-как продержался. Весной болезнь снова его свалила.

Потеряв одного сына, старый Димитр все больше беспокоился за Георгия. Димитр то и дело поглядывал на дверь и спрашивал;

— Не вернулся ли Георгий?

А Георгий, как на грех, настолько был занят, что не мог бывать дома.

Здоровье отца ухудшалось со дня на день. 5 июня 1913 года Димитр Михайлов скончался. Ночь. В комнате полутемно. Над кроватью тускло светится лампочка. Вокруг молча сидят дети, мать, Люба. Такой тишины еще никогда не было дома. Но вот скрипнула дверь, и в комнате появился Георгий, бледный, усталый. Никого не спрашивая, он сразу понял, что случилось. Молча подошел ж постели. Да и что можно было сказать в такой час?..

— Очень хотел тебя видеть, — нарушила молчание мать, — все спрашивал о тебе…

— Ты знаешь, какие у меня дела, мама, не мог вовремя прийти. И мне хотелось его увидеть, успокоить в последний его час… Жалко отца, жалко Косту. Надо терпеть, как терпят сейчас многие, в чью жизнь ворвалось столько бедствий…

Послышался стук в окно. Мать спросила:

— Кто?

— Свой, — ответил хриплый голос, — откройте.

Георгий кивнул: «Можно». Люба открыла, и в комнату вошел молодой человек. С фуражки, с пальто его стекала дождевая вода.

— Что случилось? — спросил Георгий.

— Принес важное письмо, товарищ Димитров.

Молодой человек снял фуражку и извлек из нее конверт. Димитров прочел и, ни слова не говоря, начал одеваться. У порога тихо сказал матери:

— Прости, не могу остаться на погребение…

Мать понимающе наклонила голову. Георгий надел кепку, постоял и, обращаясь ко всем, сказал:

— Не плачьте.

Обнял мать и Любу, попрощался с братьями и сестрами и быстро вышел.

Дождь усилился. Димитров поднял воротник пальто и широко зашагал по ночной улице. На душе его было горько. Он думал об отце, о брате, оставившем кости свои где-то на боевом поле.

Ветер яростно хлестал в лицо дождем, пробирал до самых костей. Втянув голову в плечи, зябко кутаясь в пальто, Димитров шагал по притихшему городу, а в голове стучали слова: «Холера и пули!.. Холера и пули!..»

Фабричная сирена гудела над Искырским ущельем. С завода и рудника выходила рабочая смена. Одни шли домой, другие по старой привычке — в соседнюю корчму. Над Елисейной висела густая мгла. Печи, в которых плавилась руда, отбрасывали в мрак снопы света.

По железнодорожной линии шли двое. Шли они со стороны Лютиброда, из горных селений, где проводили собрания. Предстояли парламентские выборы. Это были Георгий Димитров — он возглавлял избирательный список тесных социалистов во Врачанском округе — и его товарищ Ангел Анков, местный деятель партии тесных социалистов и также кандидат в депутаты.

Добравшись до завода, Димитров и его товарищ поняли, что уже поздно созывать собрание: рабочие разошлись. Решили зайти в корчму, послушать, о чем люди говорят, да и отдохнуть от долгого пути. Перед входом в корчму Димитров предупредил товарища:

— Не надо говорить, кто я. Если будет нужда, выступишь ты.

В корчме было дымно. Пахло табаком и углем. Тускло горела керосиновая лампа. Люди сидели за деревянными столами, стояли у стойки, шумно разговаривали. На вошедших никто не обратил внимания. Димитров выбрал в углу незаметное местечко и пригласил туда товарища. Закусили, прислушались.

Шумит корчма. Есть о чем поговорить накануне выборов. Каждый день сюда приходят агитаторы: и сторонники Радославова[16] и широкие… И только от тесных социалистов еще никто не появлялся.

Димитров слушал, как делились рабочие наболевшим, а потом толкнул локтем друга:

— Возьми слово!

Молодой врачанец, казалось, только того и ждал. Он тут же поднялся, постучал ручкой зонта по столу:

— Прошу внимания, товарищи!

В корчме стихло. Обернувшись к незнакомцу, люди поглядели на него недоверчиво. Кто он? Откуда взялся?

— Я кандидат в депутаты, товарищи! Прошу меня выслушать.

— А-а-а! — загудела корчма. — Смотри ж ты! Кандидат!.. Расскажи об этом своей жинке… А от какой партии?

— Тесняк я! От партии тесных социалистов.

Кое-кто приблизился к столу, у которого стоял Анков.

— Если ты тесняк, то послушаем… если, конечно, не лжешь.

Анков поднялся на стол и начал свою предвыборную речь. Говорил он о трудовом законодательстве, о жизни рабочих, о восьмичасовом рабочем дне… Закончил сообщением, что избирательный список тесных социалистов по Врачанскому округу возглавляет Георгий Димитров, который, будучи сам рабочим, будет защищать интересы рабочих лучшим образом.

Кто-то из толпы спросил:

— А где он?

— Здесь… — неожиданно для самого себя ляпнул Анков.

— Так почему нам его не послушать? Почему таится? Пусть выйдет!

Димитров поднялся, поздоровался. Анков, желая поправить собственную оплошность, сказал было:

— Товарищ Димитров устал, дайте ему отдохнуть. Целый день ходили по собраниям…

Но толпа нетерпеливо прервала Анкова:

— Ничего! Пусть выступит!

Димитров поднял руку, призывая к тишине.

— Поднимись на стол! Хотим видеть!

Хозяин корчмы, до этого молча наблюдавший за происходящим, забеспокоился. Чего доброго, дойдет до полиции, что его корчма превратилась в гнездо пропаганды социалистов. Выйдя из-за стойки, он крикнул:

— Я не позволю лазить на стол! Он денег стоит. Идите на улицу. Там сколько хотите держите речи. А здесь не позволю!

— Ах, вот как! Агентам Радославова можно, а нам нельзя? Поднимайся на стол, товарищ Димитров! Не слушай его!

— Я вызову полицию!

— Вызывай!

Димитров поднялся на стол.

— Товарищи! — начал он. — Германский агент на Балканах Фердинанд Сакс Кобург Готский хочет сколотить такой парламент, который будет ему послушен и верен и который не будет мешать ему проводить разнузданную политику германского империализма за ваш счет, товарищи, за счет всего болгарского народа… Фердинанд и его камарилья готовят новую бойню для болгарского народа, новую войну, много раз страшнее Балканской, такую, которая утопит в крови весь народ… Мы, тесные социалисты, предупреждаем болгарский народ: война стучится в наши двери. Будем бдительны! Будем бороться против нее! Напряжем все силы и изберем такой парламент, который отстоит рабочие интересы, интересы болгарского народа… Такой парламент, который не позволит вовлечь Болгарию в новую войну!

В корчму приходили все новые и новые люди. Она уже не могла вместить всех. Много желающих послушать Димитрова стояло за дверьми. Когда Димитров кончил речь, с улицы послышалось:

— Скажи и для нас несколько слов, товарищ Димитров!

— Видишь, Анков, мы полагали, что не удастся нам провести собрание, а люди сами его организовали и нас не спросили…

— Глас народный — глас божий, — улыбнулся Анков, — надо подчиниться.

— Надо, — согласился Димитров. — Пойдем!

Вокруг корчмы гудело. Сюда пришли и мужчины и женщины, некоторые привели детей.

Над ущельем висел холодный мрак. Вдали вздымались горные вершины. А у подножья ярко горели огни, слышался шум машин, в печах плавилась медная руда для иностранных компаний.

В ночной обстановке, окруженный рабочими, Димитров произнес предвыборную речь, которая надолго запомнилась жителям Елисейны.

Когда уже замолк Димитров и люди стали кричать «ура», в темноте раздался выстрел, за ним другой. Рабочие мигом взялись за руки и плотной стеной окружили Димитрова. В сопровождении рабочих Димитров направился в поселок, где и переночевал в доме рудокопа. На другой день, после нового большого собрания, Димитров направился в село Вылчи дол.

Сорок рабочих неотступно следовали за ним, оберегая его от царских банд, бродивших по этим местам в дни подготовки к выборам[17].