Глава 33. Поэтический террор
Глава 33. Поэтический террор
Понимая, что против Есенина в прессе началась самая настоящая война, Бениславская законспектировала для него отзыв А. К. Воронского о последних его стихах.
Что с Есениным происходит? Это легко говорить, что пока Есенин в «Красной Нови» сидел, то кабацкие стихи писал, а перешел в «Октябрь» и сразу же переломился. Вы мне скажите спасибо за Есенина. (Аплодисменты.) На самом деле, что происходит с Есениным? У него есть «Стансы», там и о Марксе, и о Ленине: «я полон дум об индустриальной мощи», «давай, Сергей, за Маркса тихо сядем». В чем дело, ведь это разврат, это обман, их (членов группы «Октябрь») обманывают, а они этому верят. (Аплодисменты.)
Нельзя всерьез к этому относиться. Это издевательство над читателем и над писателем. Человек потерял всякую совесть. Пускай же он зря и всуе не произносит имена Ленина и Маркса, потому что эти имена нам дороги. (Аплодисменты.) Что же происходит с Есениным? Конечно, Есенина нужно подталкивать, я его тоже толкал, но я никогда не скажу, что он шел по этому пути. Пока ты не воспримешь Ленина и Маркса внутри, не пиши о них. Есенин – вещь не случайная. Сейчас приходят и говорят откровенно: «Товарищ, жрать нужно». <…> Тот путь, по которому я стараюсь их повести, путь не блестящий, без всяких реверансов, но это будет единственно верный путь. <…> Один из них (членов группы «Октябрь») бухнул: «Пусть пишет неискренно, но пусть пишет нужные вещи». Вот, товарищи, в чем заключается корень наших разногласий. Когда рассуждают таким образом, то я с этой литературной политикой согласиться не могу.
Галя добросовестно перепечатала текст выступления и отослала его Сергею. Пусть знает, с кем связался. Я единственная, на кого можно положиться.
Ответ не заставил себя ждать:
Галя, голубушка! Спасибо за письмо, оно очень меня обрадовало. Немного и огорчило тем, что Вы сообщили о Воронском. Я верил, а оказалось все миражем. Может быть, в мире все мираж, и мы только кажемся друг другу.
Ради бога, не будьте миражем Вы. Это моя последняя ставка, и самая глубокая. Дорогая, делайте все так, как найдете сами… Я слишком ушел в себя и ничего не знаю, что я написал вчера и что напишу завтра.
Только одно во мне сейчас живет. Я чувствую себя просветленным, не надо мне этой глупой шумливой славы, не надо построчного успеха. Я понял, что такое поэзия.
Не говорите мне необдуманных слов, что я перестал отделывать стихи. Вовсе нет. Наоборот, я сейчас к форме стал еще более требователен. Только я пришел к простоте и спокойно говорю: «К чему же? Ведь и так мы голы. Отныне в рифмы буду брать глаголы». Путь мой, конечно, сейчас очень извилист. Но это прорыв. Вспомните, Галя, ведь я почти 2 года ничего не писал, когда был за границей. Как Вам нравится «Письмо к женщине»? У меня есть вещи еще лучше. Мне скучно здесь. Без Вас, без Шуры и Кати, без друзей. Идет дождь тропический, стучит по стеклам. Я один. Вот и пишу, и пишу. Вечерами с Левой ходим в театр или ресторан. Он меня приучил пить чай, и мы вдвоем с ним выпиваем только 2 бутылки вина в день. За обедом и за ужином. Жизнь тихая, келейная. За стеной кто-то грустно насилует рояль, да Мишка лезет целоваться. Это собака Левина. Он у нас очень не любит прачек.
Вот бы его на Воронского? А?
– Известно, что Есенин любил животных, – перебивает Повицкий. – Здесь он часто возился с моим Мишкой, обязательно брал собаку с собой, хотя она доставляла ему неприятности. Однажды она заупрямилась и не захотела перейти мост, считая этот мост небезопасным. Пришлось Есенину взять ее на руки и перенести по мосту. Рукам Есенина она смело доверялась.
…Днем, когда солнышко, я оживаю, – снова читаем мы письмо Есенина. – Хожу смотреть, как плавают медузы. Провожаю отъезжающие в Константинополь пароходы и думаю о Босфоре. Увлечений нет. Один. Один. Хотя за мной тут бабы гоняются. Как же? Поэт ведь. Да какой еще, известный. Все это смешно и глупо.
Обрадовало меня только одно обстоятельство: по пьяному делу из Тифлиса со мной приехал в Батум Вержбицкий и Костя Соколов. Однажды утром мы после кутежа едем к Леве и видим такую картину: идет на костылях хромой старик, тащит привязанную за пояс тележку, в тележке два щенка, на крыльях тележки две курицы, а на голове у него петух. Когда он идет, петух машет крыльями. Зрелище поразительное. Я соскочил с извозчика и попросил, чтоб он продал мне одного щенка. Он посмотрел на меня и сказал: «Только для тебя».
Щенка я сейчас отдал на воспитание. Он гадит в комнате, а возиться с ним я не умею.
Что это такое, Галя? Я боюсь, что это что-то вроде шуток Мефистофеля. Вержбицкий и Костя уехали обратно. Мы все были сильно простужены. В Тифлисе мы ездили в Ходжоры. Пальто Вы мое знаете, а в горах зверский холод. В духане мы выпили, развеселились, и я сел на автомобиль верхом около передних колес. 18 верст ехал так, играл на гитаре и пел песни. Потом оказалось, я себе напел. Только благодаря дьявольскому организму избежал воспаления легких.
Галя милая, «Персидские мотивы» – это у меня целая книга в 20 стихотворений. Посылаю вам еще 2. Отдайте все 4 в журнал «Звезда Востока». Просите 2 р. за строчку. Не дадут, берите 1 руб. Черт с ними. Разбогатею, пусть тогда покланяются. Печатайте все, где угодно. Я не разделяю ничьей литературной политики. Она у меня своя собственная – я сам. «Письмо к женщине» отдайте в «Звезду», тоже 2 руб. строчка. На днях пришлю «Цветы» и «Письмо к деду». Найдите в «Заре Востока», Б. Дмитровка, 10, «Письмо от матери» и «Ответ». Суйте во все журналы. Я скоро завалю Вас материалом. Так много и легко пишется в жизни очень редко.
Я намеренно прерываю поток слов Есенина для пояснений, которые может дать нам Лев Повицкий:
Есенин засел за «Анну Снегину» и скоро ее закончил. Довольный, он говорил:
– Эх, если б так поработать несколько месяцев, сколько бы я написал!
Он мне прочел «Анну Снегину» и спросил мое мнение. Я сказал, что от этой лирической повести на меня повеяло чем-то очень хорошо знакомым, и назвал имя крупнейшего поэта шестидесятых годов прошлого столетия.
– Прошу тебя, Лев Осипович, никому об этом не говори!
Эта простодушно-наивная просьба меня рассмешила. Он тоже засмеялся.
– А что ты думаешь – многие и не догадаются сами…
– …Это просто потому, что я один и сосредоточен в себе, – продолжает Есенин. – Говорят, я очень похорошел. Вероятно, оттого, что я что-то увидел и успокоился. Волосы я зачесываю как на последней карточке. Каждую неделю делаю маникюр, через день бреюсь и хочу сшить себе обязательно новый модный костюм. Лакированные ботинки, трость, перчатки – это все у меня есть. Я купил уже. От скуки хоть франтить буду. Пускай говорят – пшют. Это очень интересно. Назло всем не буду пить, как раньше. Буду молчалив и корректен. Вообще хочу привести всех в недоумение. Уж очень мне не нравится, как все обо мне думают. Пусть они выкусят.
Весной, когда приеду, я уже не буду никого подпускать к себе близко. Боже мой, какой я был дурак. Я только теперь очухался. Все это было прощание с молодостью. Теперь будет не так.
Если они хотят, чтоб я был писатель, так я буду писатель. Но уж тогда вряд ли они придут ко мне за дружбой, чтоб подзанять немного мыслей и чувств. Я буду болтать тросточкой и говорить, закатывая глаза: «Какая прекрасная погода!». Я обязательно научусь этому перед зеркалом. Мне интересно, как это выглядит. Черт возьми! Однако я здорово записался, 4 страницу пишу. Это все оттого, что я о Вас соскучился.
У Воронского в отношении ко мне, я думаю, просто маневр: все это, я думаю, в глубине души его несерьезно. Так это – знай, мол, наших! Если Вы увидите этих наших, все-таки поклонитесь им. Анне Абрамовне мой самый сердечный привет. Поцелуйте ее за меня в щеку. Итак, Галя, делайте все, как знаете, мне важно то, чтоб я был спокоен за Ваши денежные дела.
Деньги мои пришли. Так что беспокоил Вас напрасно. В № 6 толстого грузинского журнала переведен мой «Товарищ». В Армении выходит на армянском языке целая книга.
Обнимите Катю, Шуру и Риту. Привет Яне и Соне. Год 24, а число которое, не знаю. Вероятно, 20-е декабря. Батум. С. Есенин.
Галя! Это письмо добавочное. Как только выйдут «Две поэмы», получите с Ионова 780 руб. и пришлите их мне.
Я не брал у него 30 червонцев за «Песнь» и 480 за «36».
Деньги требуйте настоятельно. На эти деньги я для вас всех могу много прекрасных вещей сделать. Здесь очень дешево стоят материалы на костюмы. Чудные персидские и турецкие шали. С. Е.
Берлину продавайте[153]. Вообще все делайте, как найдете нужным. Маши каслом не испортишь.
С. Е.
– Одно время нравилась ему в Батуме «Мисс Оль», как он сам ее окрестил, – откровенничает Лев Повицкий. – С его легкой руки это прозвище упрочилось за ней. Это была девушка лет восемнадцати, внешним видом напоминавшая гимназистку былых времен. Девушка была начитанная, с интересами и тяготением к литературе, и Есенина встретила восторженно.
Я получил от местных людей сведения, бросавшие тень на репутацию как «Мисс Оль», так и ее родных. Сведения эти вызывали предположения, что девушка и ее родные причастны к контрабандной торговле с Турцией, а то еще, может быть, и к худшему делу. Я об этом сказал Есенину. Он бывал у нее дома, и я ему посоветовал присмотреться внимательнее к ее родным. По-видимому, наблюдения его подтвердили мои опасения, и он к ней стал охладевать. Она это заметила и в разговоре со мной дала понять, что я, очевидно, повлиял в этом отношении на Есенина. Я не счел нужным особенно оправдываться. Как-то вскоре вечером я в ресторане увидел за столиком Есенина с «Мисс Оль». Я хотел пройти мимо, но Есенин меня окликнул и пригласил к столу. Девушка поднялась и, с вызовом глядя на меня, произнесла:
– Если Лев Осипович сядет, я сейчас же ухожу.
Есенин, иронически улыбаясь прищуренным глазом,
медленно протянул:
– Мисс Оль, я вас не задерживаю…
«Мисс Оль» ушла, и Есенин с ней порвал окончательно.
Нет под рукой бумаги, простите, Анна Абрамовна, простите, милая, хорошая, добрая, если не ко всем, то ко мне, простите за то, что не писал Вам, – начинает свое письмо к Берзинь в декабре 1924 года Сергей Есенин.
С чего это распустили слухи, что я женился? Вот курьез!
Это было совсем смешно (один раз в ресторане я встретил знакомых тифлисцев). Я сидел просто с приятелями. Когда меня спросили, что это за женщина[154], я ответил:
– Моя жена. Нравится?
– Да, у тебя губа не дура.
Вот только и было, а на самом деле сидела просто надоедливая девчонка – мне и Повицкому, с которой мы даже не встречаемся теперь.
Как живете, дорогая? Кого любите? Как с отцом? (Имеется в виду И. Вардин).
Я живу скучно. Работаю, выпиваю, хожу в кинематограф и слушаю разговоры о контрабандистах. Совсем как в опере «Кармен».
С возвращением Шурки опять все по-семейному, хорошо и дружно, – пишет С. Есенину Г. Бениславская. – Опять вовремя спать ложимся и т. д. Оля (Вам, кажется, Катя писала – наша прислуга) нас к рукам прибрала, вообще она и Шурка – это 2 ежовых рукавицы для меня и Кати. У нас теперь семья целая получилась: Шура, Катя, Оля и я и еще наша соседка (Вы ее не знаете). Я и Катя ездили в Петроград. У Ионова ничего не получили, едва удалось добиться, чтобы печатал «Песнь» и «36» вместе (иначе был бы номер с Анной Абрамовной – с отделом массовой литературы). Там мы сдали в «Ковш» (журнал Серапионовцев, типа бывшей «Красной нови») стихи «Русь уходящая» и «Письмо от матери», забрали у них деньги (половину), взяли у Сахаровых Ваши вещи и уехали. А сам Ионов мне и Кате понравился. Удивительный он человек. Несмотря на его резкость – он взбешен на Вас, ведь стихи, обещанные ему, вошли в сборник «Круга». Но когда увидел Катю, присмирел – видно, она ему Вас напомнила. И совсем укротился, когда я ему показала «Письмо к женщине», так тихо, тихо сказал: «Хорошее».
Мы у него сидели несколько часов и погибли было совсем – сколько там (во второй комнате) хороших книг-то!
Зол на Вас, а привет все же просил передать.
Теперь он заведует и Петроградским, и Московским Госиздатом.
В «Прожекторе» будет «Русь бесприютная».
Есть у нас «Метель» и «Весна», мне нравится, а Катя так испугалась «Метели», что ей не очень понравилось. А Вам лень даже прислать нам. Присылайте сразу же, вырезая из газеты, чтоб не переписывать. И все аккуратно шлите.
Эрлих Вам напишет о делах петроградских. Он с нами, как отец родной, возился в Питере, водил в Госиздат, поил чаем, кормил, вообще заботился о нас. Да, у Сахарова Вам не надо жить, мещанское болото у него и вообще плохо. Мы с Катей даже ночевать не захотели у них. Сам Сашка все время в Москве. Сын у него славный – Глеб, сорванец такой. Вам привет от обоих: Глеба и Алика. Алик Вас помнит: «Дядю Сережу? Есенина?».
Том Ваш будет издавать Богомирский (на самом деле Богомильский[155]), Анна Абрамовна познакомит меня с ним. Она же сама чем-то недовольна в Вас, по-моему, это после известия о том, что Вы женились. Вообще она дурью мается, сама не знает, чего хочет.
Книжка Берлина в наборе. Скоро будет готова.
Домой деньги пошлем 2-то февраля.
Ну, вот пишу я все это подробно, а сердце ноет, ведь не знаю, что с Вами, не случилось ли чего, и не пишется. Заставляю себя писать.
Милая Галя! Простите, что пишу наспех. Мне здесь дьявольски надоело. Скоро соберу манатки и перееду в Баку, а пока пишите сюда. Описывайте все как есть.
Том берлинский Вы можете достать у Собко и дополучить с них за «Русь советскую». Я продавал им без этой вещи.
Скажите Вардину, может ли он купить у меня поэму. 1000 строк. Аиро-эпическая. Очень хорошая. Мне 1000 р. нужно будет на предмет поездки в Персию или Константинополь. Вы же можете продать ее как книгу и получить еще 1000 р. для своих нужд, вас окружающих.
Здесь очень скверно. Выпал снег. Ужасно большой занос. Потом было землетрясение. Я страшно скучаю. Батум хуже деревни. Очень маленький, и все друг друга знают наперечет. Играю с тоски в биллиард. Теперь я Сахарову могу дать 3–4 шара вперед. От двух бортов бью в средину так, что можно за показ брать деньги. Пишу еще поэму и пьесу.
На днях пришлю Вам две новых книги. Одна вышла в Баку, другая в Тифлисе. Хорошо жить в Советской России. Разъезжаю себе, как Чичиков, и не покупаю, а продаю мертвые души. Пришлите мне все, что вышло из новых книг, а то читать нечего. Ну пока. Жму руки. Приветы. Приветы.
С. Есенин.
20/1.25, Батум.
Несколько телеграмм подряд, однообразных, точно писанных под копирку, приводить здесь которые считаю излишним. Есенин вновь мечется в поисках денег. Перед глазами все еще маячит невнятным призраком Персия, впрочем, если и на этот раз все провалится, он готов вернуться в Москву. За спиной огромная работа, но только принесет ли она радость и покой?
Сергей Александрович познакомился в Батуме с молодой армянкой по имени Шаганэ[156]. Это была на редкость интересная, культурная учительница местной армянской школы, прекрасно владевшая русским языком. Интересна была и младшая ее сестра Катя, тоже учительница. У нее было прекрасное лицо армянской Суламифи. Она знала стихи Есенина и потянулась к поэту всей душой.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому что я с севера, что ли.
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи —
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Впрочем, по словам того же Льва Осиповича, в конце концов он больше увлекся сестрой Шагане…
Роман с мисс Оль закончился злобным шипением со стороны есенинских женщин и обидами на его «очередную женитьбу», а он и не собирался жениться. И вот теперь, точно в отместку, эти глупые бабы не шлют необходимых денег! Бунт на корабле!
«Деньги не пришли Жду, шлите телеграфом Есенин», – грозно приказывает он Галине.
«Ты думаешь или нет Я сижу без денег С.», – вопрошает он Катю.
Наконец, какие-то деньги наскребает Бениславская.
«Спасибо. Нужно тысячу, – продолжает более спокойным тоном Есенин. – Скажите Вардину, поэму высылаю. Отвечайте.
Есенин».
И не дождавшись ни ответа, ни денег:
«Я озлоблен почему нет ответа Батум не пишите уезжаю Персию адрес Баку Есенин». (Письмо адресовано Бениславской Г. А., 21 февраля 1925).
Персия прогорела. Все Москве: Лившиц, Чагин[157]. Шлите немедленно на дорогу. Я Тифлисе, нужно к среде. Везу много поэм». (Бениславской)
И наконец, последнее, уже с билетами в руках, адресовано Бениславской:
«Выходите воскресенье встречать несите шубу и денег Сергей». (Бениславской).
Есенин приехал в Москву лишь на время, разобрался с насущными делами в издательствах, вычитал гранки новой книги, попировал с друзьями, познакомился с Софьей Толстой и…
Милая Галя! Вы мне близки как друг. Но я Вас нисколько не люблю как женщину.
С. Есенин.
21/III. 25.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.