Джером Сэлинджер – самый религиозный писатель запада. (Борис Кутузов)

Джером Сэлинджер – самый религиозный писатель запада. (Борис Кутузов)

Сэлинджер очень быстро прошел путь к пониманию того, что Исусова молитва («Lord Jesus Christ, have mercy on me»), «Господи Исусе Христе, помилуй мя» – есть самая высокая молитва, самая нужная человеку.

Исус Христос, Богочеловек Нового Завета покорил его Своей Личностью.

«И Ветхий и Новый Завет, – говорит Сэлинджер в своей повести «Зуи» устами своего героя, – полны жрецами, пророками, учениками, сынами возлюбленными, Соломонами, Исайями, Давыдами, Павлами – но, Боже мой, кто же из них, кроме Исуса, действительно понимал, где начало и где конец?»[34] Он написал это, когда ему было 35 лет.

«Исус понимал, что Бог от Него неотделим, – продолжает Зуи (Захария). – Боже мой, какой ум! Ну, кто, например, сумел бы промолчать в ответ на расспросы Пилата? Только не Соломон, не говори, что Соломон. У Соломона нашлось бы несколько подходящих слов на этот случай. Не уверен, что и Сократ не сказал бы несколько слов. Критон или кто-нибудь там еще ухитрился бы отвести его в сторонку, чтобы выдать парочку хорошо обдуманных фраз для истории. Но главнее и выше всего: кто из библейских мудрецов, кроме Исуса, знал – знал, – что мы носим Царство Божие в себе, внутри, куда мы по своей проклятой тупости, сентиментальности и отсутствию воображения забываем заглянуть? Надо быть Сыном Божиим, чтобы знать такие вещи».

Не так много людей на земле, для которых Евангелие является самодостаточным доказательством бытия Божия и Его Единородного Сына Исуса Христа.

Мало таких, как Джером Сэлинджер, заявивший: «Надо быть Сыном Божиим, чтобы знать такие вещи». Мало таких, как Павел Флоренский, сказавший: «Есть Троица Рублева – значит, есть Бог».

Джером Сэлинджер – один из самых ярких писателей Америки второй половины XX века, кумир 60-х годов, ветеран Второй мировой войны. Его военный опыт похож на опыт Виктора Астафьева, написавшего «Прокляты и убиты», – оба окопники, прошедшие через весь ужас и мерзости войны, но сохранившие способность любить и делать добро. «Прокляты и убиты» (слова из Св. Писания), по-видимому, именно та книга, о которой говорил Сэлинджер в «Хэпворте»: «Пожалуйста, пришлите мне какую-нибудь честную книгу про мировую войну во всем ее бесстыдстве и корысти, только чтобы автор по возможности не был похваляющийся или ностальгирующий ветеран или предприимчивый газетчик без особых способностей и без совести».

Сэлинджер в войну был больше окопником, чем контрразведчиком. Его дочь вспоминает, как мать однажды позвала его в поход с ночевкой, на что он ответил: «Бога ради, Клэр, я всю войну провел в окопах. И никогда больше, клянусь тебе, не буду ночевать под открытым небом без особой нужды[35]».

Ночевать в окопе зимой в снегу – это надо испытать самому, чтобы понять.

Видевший тысячи смертей, похоронивший сотни своих товарищей, оставшийся глухим на одно ухо (рядом разорвалась мина) и с искривленным носом, который сломал, выпрыгивая из джипа под прицельным огнем.

Сэлинджер, человек огромного интеллекта, сказал о себе, что он не от мира сего, not from this world, – и он был таким. Как и Павел Флоренский, тоже человек громадного интеллекта, и еще некоторые, немногие. По сути они подражали Спасителю, сказавшему Пилату: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36) – «My kingdom is not from this world».

Чтобы сделать дело, описанное в Новом Завете, говорит Сэлинджер, Бог «выбрал самого лучшего, самого умного, самого любящего, наименее сентиментального, самого неподдельного (unimitative) Учителя из всех»[36].

Критики называют Джерома Сэлинджера художником яркого, сильного таланта художником высокой одаренности. «Что же касается показа мастерства в изображении деталей, – говорит И. Галинская о его повести «Зуи», – то писатель демонстрирует это свое искусство с подлинным блеском, варьируя самые разнообразные приемы литературной техники». Тут и особый литературный монтаж, и даже контрапункт, недаром он назвал Кафку в ряду писателей, его интересовавших.

В некоторых его произведениях (например, «Симор: знакомство») литературный стиль Сэлинджера вызывает ассоциации со средневековым медитативным стилем «плетения словес» эпохи исихазма (попытки выразить тайны горнего мира утонченными и сложными словесными построениями). Мелодическим аналогом стиля «плетения словес» на средневековой Руси, как известно, стало калофоническое (сладкогласное) мелизматическое знаменное пение, получившее свое наивысшее развитие в так называемом большом (сугубо медитативном) распеве. А уж в медитации-то Сэлинджер толк знал, глубоко изучив индуистскую теорию и практику этого дела. Благодаря успехам музыкальной медиевистики, большой знаменный распев – музыкальный исихазм – в переводе великого русского распевщика Федора Христианина (XVI в.) сегодня уже достаточно широко известен.

Сэлинджера трудно переводить на другой язык, ибо он воистину «мастер высшего словесного пилотажа», как он выразился о своем герое: «experienced verbal stunt pilot[37]». Он же и тончайший стилист высшего класса. Сэлинджера надо читать в подлиннике, и ради этого стоит выучить английский язык. Ведь учили же видные западные литераторы – и некоторые учат сегодня – русский язык, чтобы в подлиннике читать Пушкина, Чехова, Толстого, Достоевского и др.

И еще есть одна весьма важная причина, чтобы читать Сэлинджера в подлиннике, о чем будет сказано ниже.

Религиозному писателю трудно было писать на нерелигиозную массу (много ли было верующих в Америке в середине прошлого века?).

Отсюда сарказм писателя:

«И так уже люди, говоря обо мне, покачивают головами, и если я еще хоть один раз в своем творчестве употреблю слово «Бог» не в его прямом, здоровом американском смысле (expletive) – как некое бранное междометие, – то это послужит явным свидетельством, точнее подтверждением того, что я уже начинаю хвастаться знакомствами в высших сферах, а это верное свидетельство, что я человек пропащий[38]».

О переводе можно сказать: то, да не то. Уж лучше воспроизвести оригинал, хотя бы и для слабо знающих английский, – можно посидеть над словарем (большим!), поразмышлять.

«People are already shaking their heads over me, and any immediate further professional use on my part of the word «God», except as a familiar, healthy American expletive, will be taken – or, rather, confirmed – as the very worst kind of name-dropping and a sure sign that I’m going straight to the dogs[39]».

Не лучше ли заменить в русском переводе «бранное междометие» на «присловье»?

И.Л. Солоневич, читавший в подлиннике английскую литературу, отмечал безнадежную неточность английского языка.

Действительно, английское слово может иметь до 10, а то и 20 смыслов. Взять, хотя бы «expletive». Проф. В. Мюллер в своем словаре дает следующие значения этого слова: «служащий для заполнения пустого места, для украшения; служащий для ритма; дополнительный, вставной; вставное слово, присловье или бранное выражение».

Если один переводчик переводит «Seymour: an introduction», как «Симор: знакомство», то другой, как «Симор: Введение». Более уместно, по-видимому, «знакомство» как представление читателю.

Так вот, Сэлинджер, сугубо религиозный писатель, писал в основном на нерелигиозную массу читателей. Как свидетельствует выдающийся социолог современности П. Сорокин, быт рядовых американцев уже в то время был пропитан «практическим материализмом» в форме погони за материальными ценностями.

Отсюда – сарказм писателя и попытки выразить свои идеи порой прикрыто, порой прибегая к символике и различным условным знакам, которые приходится буквально расшифровывать. К. Славенски пишет, что Сэлинджер «всеми силами старался завуалировать религиозное содержание «Зуи», но безуспешно».

Нет никаких оснований считать, говорит П. Сорокин, что американский (или любой другой западный) народ свободен от «материалистической скверны», совершенно идеалистичен и свят… Из исследования Дж. Лейба (J. Leuba. The Belief in God and Immortality, Boston, 1916) следует, что еще в то время от 40 до 60 процентов американских профессоров и студентов не верили в бессмертие души, Божественную природу Христа, непорочное зачатие Исуса или в некоторые другие догматы христианских религий.

«Недавний широкий опрос населения в разных европейских странах, – писал в 60-е годы П. Сорокин, – проведенный Международной исследовательской ассоциацией, показал, что в Италии лишь 51 процент верит в эти догматы, в Норвегии 42 процента, в Бельгии 33 процента, во Франции 30 процентов; всего в Европе около 70 процентов опрошенных объявили себя агностиками и неверующими в эти догматы[40]».

Несмотря на такую ситуацию, на такое безнадежное в религиозном смысле общество (об СССР можно вообще не говорить – официальный государственный атеизм, а вернее – антитеизм, богоборчество), Джером Сэлинджер активно и искусно, в меру отпущенного ему литературного таланта, проповедует веру в Бога-Творца, ждущего от человека дел добра и любви.

Устами Симора (второе alter ego автора, первое его alter ego, как утверждают критики, – Бадди) он возглашает: «Когда он, твой герой, или Лес, или еще кто, Богом клянется, поминает имя Божие всуе, так ведь это тоже что-то вроде наивного общения с Творцом, молитва, только в очень примитивной форме. И я вообще не верю, что Создатель признает само понятие «богохульство». Нет, это слово ханжеское, его попы придумали[41]».

Советский перевод на русский язык, который переиздают и сегодня, оставляет желать, как говорится, много лучшего. Во-первых, переводчица (Р. Райт-Ковалева) вводит перед этим абзацем, по-видимому, в плане марксистского антитеизма, кощунственную до неприличия фразу, которой у автора и в помине нет. Во-вторых, последняя фраза тоже выдержана в духе советского антирелигиозного стиля.

У автора: «It’s a prissy word invented by the clergy». Пожалуй, правильнее будет перевести: «Это выигрышное слово, изобретенное духовенством».

А «ханжество» по-английски – sanctimony, piousness.

Не миновать выписать весь абзац в оригинале.

Критический отзыв старшего брата, Симора, о рассказе Бадди.

«It should have been a religious story, but it’s puritanical. I feel your censure on all his God-damns. That seems off to me. What is it but a low form of prayer when he or Les or anybody else God-damns everything? I can’t believe God recognizes any form of blasphemy. It’s a prissy word invented by the clergy[42]».

Итак: «Я чувствую твое порицание всех его God-damns. Это кажется мне неверным»… Далее перевод уже цитирован выше.

Кстати, damn, damnation – в английском языке, кроме проклятия, ругательства имеют еще чуть ли не 20 значений, в их числе: освистать, провалить пьесу, осуждать, порицать, критиковать и т. д.

Никаких кощунственных фраз здесь у автора нет, кощунство – на совести переводчицы, советских издателей и, разумеется, современных издателей, тиражирующих (ведь без хлопот!) старый перевод.

Кстати поговорить о первом переводе Сэлинджера на русский язык. Его роман «Ловец во ржи» был впервые издан в Советском Союзе журналом «Иностранная литература», № 11, в 1960 году. В переводе роман получил название «Над пропастью во ржи», не без социального оттенка – ибо кто катится к пропасти, как не капиталистическая Америка, что твердо знал тогда каждый советский школьник.

У Сэлинджера в его первой большой книге особенно часто используется то, что он назвал молитвой в примитивной форме: «Когда он, твой герой, или Лес, или еще кто, Богом клянется, поминает имя Божие всуе, так ведь это тоже что-то вроде наивного общения с Творцом, молитва, только в очень примитивной форме».

Советские издатели великолепно почувствовали эту молитву в примитивной форме, и в духе официального антитеизма справились с ситуацией, можно сказать, с «гениальной» простотой, развернули на 180 градусов. Где в тексте у автора встречалось слово «Бог», переводчица заменяла это слово его антиподом.

Получилось то, что перевод Р. Райт-Ковалевой в начале 60-х годов книги Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи» («The catcher in the rye») в плане радикального антихристианства побивает всякий рекорд по искажению авторского текста. Где у автора «Бог» – в переводе – «дьявол»; где у автора «ради Бога», «ради Христа» – в переводе «черт возьми», «черт побери». Советский перевод (издательство ЭКСМО, М., 2009) буквально кишит «чертыханиями».

«Jesus Christ!» – перевод: «о, черт!» (С. 54); «for Chrissake» – «ради Христа», перевод – «черт возьми» (с. 55); «Jesus H. Christ!» – перевод: «Вот так история!» (с. 55); «for Chrissake» – перевод: «фу ты, дьявол» (с. 56); «for Chrissake» – перевод: «что за чертовщина» (с. 65); «Jesus!» – перевод: «о черт!» (с.70); «for Chrissake» – перевод: «что за черт» (с. 72); «why the hell isn’t it?» – перевод: «почему не то, черт побери?»

И так далее и тому подобное.

Английское слово «hell» переводится как «ад; игорный дом, притон»; a hell of a noise – адский шум; like hell – сильно; стремительно; изо всех сил; to ride hell for leather – нестись во весь опор; to give somebody hell – ругать кого-либо, на чем свет стоит; всыпать кому-нибудь по первое число и т. п.

Излюбленный перевод этого слова советскими переводчиками – «черт»; go to hell переводится, конечно, «пошел к черту». У Р. Райт-Ковалевой (подлинная фамилия и имя у переводчицы, согласно интернету, – она была взята из этой жизни в 1988 году, прожив почти 90 лет, – Рита Яковлевна Черномордик) получилась вполне «чертыхальная» книга, что и требовалось высшему начальству.

Впрочем, в духе и стиле советско-марксистско-ленинского антитеизма переводилась вся иностранная литература, например, «Популярная астрономия» Камилла Фламмариона, глубоко верующего ученого, представленного в Советском Союзе безбожником; даже «Остров сокровищ» Р. Стивенсона[43] не избежал соответствующей правки.

Если бы Сэлинджер прочел советский перевод своей книги, инфаркт ему, вероятно, был бы обеспечен. Из религиозного писателя сделали безбожника-ругателя.

Следует сказать, что вообще англоязычная литература удивительно «целомудренна» в отношение «чертыханий». Фенимор Купер в «Последнем из могикан» пишет по этому поводу: только помяни нечистого – и он здесь. Эта мистическая осторожность присуща также людям старых православных традиций – антипода Господа Бога они при нужде предпочитают называть не прямым его именем, а отвлеченным обозначением: враг, нечистый, лукавый и т. п. «Чертыхания» начались именно в русской нецерковной литературе после погрома Православия в середине XVII века. Исходный пункт – никонианство, когда даже «батюшкам» было дозволено и курить, и в картишки перебрасываться (как описывает Чехов и другие писатели в своих произведениях), и «чертыхаться», этакая, так сказать, эмансипация произошла, освобождение от старых предрассудков. Вон Гоголь без этих «старых предрассудков» такую бесовщину развернул в своих ранних произведениях на высокохудожественном уровне, что опомнился только в конце жизни, да и покаялся ли в своем панибратстве с нечистой силой, как полагалось? А они, эти произведения его продолжают работать и отравлять, прежде всего, детей, молодежь. Недаром марксисты поставили ему роскошный памятник на Страстном бульваре в Москве с надписью: «От советского Правительства». Есть, конечно, у Гоголя и иные заслуги перед советским правительством.

ИНФО НКВД-КГБ (информационный отдел тогдашней спецслужбы, курировавший, в частности, интеллектуальную жизнь страны) в 60-е годы, публикуя «Ловца во ржи» Сэлинджера, казалось, убивал двух зайцев: во-первых, автор, по-видимому, резко выступает против американского образа жизни, что в пропагандистском плане архиважно; во-вторых, в русской версии, благодаря умелому переводу Р. Райт-Ковалевой, книга религиозного автора, у которого текст буквально пестрит восклицаниями God, for God’s sake, for Chrissake, а то и просто Christ (воистину молитва на примитивном уровне, хотя бы и в формате expletive), приобрела антитеистический характер.

Вот поэтому-то, прежде всего, и надо читать Сэлинджера в подлиннике.

Глубинная идея книги Джерома Сэлинджера «Ловец во ржи» – идея религиозная.

«Мир весь во зле лежит» (1Ин. 5, 19). «Не любите мира, ни того, что в мире» (1Ин. 2, 15).

Джером Сэлинджер, человек не от мира сего, через своего героя Холдена Колфилда, отвергает не только ложь американского образа жизни (о советском и разговора нет), но ложь всего мира, ибо весь мир во зле лежит, мир искажен, он уже не такой, каким он вышел из рук Создателя, кругом фальшь, лицемерие, «липа», «phony», и чистая душа (а у Холдена душа чистая, несмотря на его прегрешения, до 16-ти лет подросток сохранил девственность) отрицает этот мир лжи и фальши.

«Лживи сынове человечестии» (Пс. 61, 10), «всяк человек – ложь» (Пс. 115, 3), – говорит Св. Писание. И все-таки, душа по природе своей христианка (Тертуллиан).

Сам Холден Колфилд тоже не ангел и сознает это. Он любит дразнить и раздражать соучеников, лжет на каждом шагу, сам себе удивляясь.

«Я самый ужасный лжец, какого вы когда-либо видели в своей жизни. Это ужасно. Если я иду в магазин, скажем, купить журнал, и кто-нибудь спросит, куда я иду, я могу сказать, что иду в оперу. Просто страх».

Правда, врет Холден, как правило, без всякой корысти для себя, как говорится, из любви к искусству (с каким поистине высоким вдохновением он «заливает» в пригородном поезде мамаше своего бывшего соученика Эрни, которого сам он в глубине души считает не последним занудой, а та, затаив дыхание, слушает, какого изумительного сына она воспитала). Сказывался будущий писатель, работала, найдя выход, творческая фантазия. Это было и у Ивана Сергеевича Шмелева в раннем детстве – и откуда ты все это берешь, удивлялись окружающие, слушая его диковинные рассказы. И в этом еще греха нет, пока фантазия работает на добро, дети любят сказку, особенно добрую, а человек сотворец Богу, творчество имеет Божественную основу, потому оно так и привлекательно.

Но человек изначально испорчен, изуродован со времен падения Адама и Евы. И все же лучшие представители человеческого рода, вроде Колфилда, с детства бессознательно ориентированы в религиозном направлении, тянутся к правде, добру, свету, любви.

Религиозного воспитания в детстве Колфилд (Сэлинджер) почти никакого не получил, православных традиций и подавно не знал – куда идти, что делать? И начинается все с бунта, отрицания мира фальши, лицемерия и приспособленчества (конформизма).

«Жизнь – это игра, в которой надо играть по правилам», – так учат Холдена немудреной философии конформизма и директор школы Термер, и учитель истории Спенсер (как видим, учат не душу спасать, а «играть по правилам»). И натыкаются на внутренний (Холден воспитанно молчит) резкий протест, в переводе на язык нынешних молодых диссидентов: «В гробу я видел вашу философию в белых тапочках!.. Это мы уже проходили: «Что наша жизнь? – Игра! Сегодня ты, а завтра я… Так бросьте же борьбу, ловите миг удачи…», – проходили мы это»…

Конформизм с марксистской химерой в Советском Союзе унес миллионы жизней за 70 лет. Конформизм с безбожием уносит во всем мире миллионы и миллиарды жизней в ад.

Что мог дать детям и подросткам своею проповедью бизнесмен, член одной из многочисленных американских религиозных конфессий, приехавший в их школу поучить молодежь? Как делать деньги с помощью Господа Бога? На такую «липу» протест был всеобщий, выразившийся не в очень деликатной форме.

Так что делать? В чем смысл жизни? Где правда? А тут как раз отчислили из школы-пансиона за нежелание учиться, провалил почти все экзамены. Это был, конечно, бунт, менял уже четвертую школу.

Оказалось, что показуха, лицемерие, «липа», процветавшие в школе Пэнси, были еще цветочками, с ягодками Холден познакомится позже, когда шагнет из этой школы в «большой мир», мир взрослых. Зло в мире взрослых оказалось во сто крат ужасней, чем в детской школе.

Никто не научил подростка, как вести себя в мире зла, как воспитывать себя, учиться смирению, учиться уважать взрослых, учиться терпению, любви, о дониконовском православии он, наверное, и не слышал. Подросток будет это познавать на собственном опыте, который будет нелегким и болезненным. Кто его когда учил, как совлекаться ветхого человека и облекаться в нового?

Холден сам не понимает умом, атеист он или верующий, подсознательно он, конечно, верующий, примитивно общающийся с Творцом хотя бы через God-damn, God’s sake, for Chrissake и т. п.

Впрочем, может быть, полусерьезно, он спрашивает соученика Экли, как поступить в монастырь. Но тут же добавляет, что при его невезении он обязательно попадет не к тем монахам, к каким-нибудь подонкам.

Методисты, пресвитериане, баптисты, иеговисты, квакеры, мормоны, адвентисты седьмого дня и пр. и пр., конфессии и просто секты – как разобраться американскому мальчишке в этой каше, где истинная Церковь, где истинная вера? И впрямь, попадешь ненароком куда-нибудь не туда. Где правда?

Собрав чемодан, уходя где-то в 12-м часу ночи из пансиона навсегда, вроде бы и всплакнув (мальчишка же еще), Холден на прощанье вдруг заорал во все горло: «Спите крепко, кретины!» Как вспоминал потом, мог бы побиться об заклад, что разбудил всех этих идиотов на своем этаже. Конечно, это больше шуточное типично мальчишеское хулиганство, но…

Нехорошо, Холден, нехорошо вдвойне!.. Кто тебя учил так делать?.. И кретинами всех считать, что это такое? – Это признак большой гордости, возношения.

Молитва св. Ефрема Сирина – это в православии, которое для американца за семью замками, но стихотворение-то А.С. Пушкина существовало уже давно и было доступно (правда, вопрос: переведено ли оно на английский?):

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлететь во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольных бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи…

Не осуждай, терпи, не превозносись перед другими.

«Господь гордым противится, смиренным же дает благодать» (Притч. 3, 34), – так учит православие.

Насколько сильнее стиха Пушкина молитва св. Ефрема Сирина на древнерусском: «Господи и Владыко живота моего…», но Холдену не вместить. Жизнь сама будет смирять его, учить смирению, порой очень болезненно.

Снял номер в дешевой нью-йоркской гостинице на день-два, чтоб объявиться в родительском доме в среду, когда каникулы начинаются. Искушения начались сразу же. Из окна номера видит в противоположном корпусе каких-то извращенцев (perverts).

Возвращаясь из кафе в свой номер, попадает в настоящие сатанинские сети: лифтер Морис предлагает продажную девицу – всего за пять долларов (баксов). Верующий человек знает запреты, знает заповедь: не прелюбодействуй. Но Холден соглашается под предлогом, что может быть, он когда-нибудь женится, а для этого неплохо иметь какую-то практику. Для подростков-девственников отношения полов – притягательная жгучая тайна, а тут случай представляется.

Однако действительность сурова. Приходит в номер девица примерно его возраста, но девственник Холден чувствует великое смущение и просто невозможность всего дальнейшего, какой-то внутренний запрет, «категорический императив». Эта развращенная девица, почти ребенок, кажется ему жуткой и страшной. Видимо, глубоко грешная душа приобретает какие-то бесовские свойства, которые отражаются и на внешности, и которые видны даже людям с душой чистой.

Под предлогом недавней операции на «клавикорде» (!) (соврать и выдумать ему ничего не стоит), Холден отказывается от услуг гостьи, отдает ей пять долларов за беспокойство и прощается. Но не тут-то было, от сатаны так просто не отделаешься, если уже хоть немного поддался ему. Девица требует еще пять долларов, получает отказ, после чего является уже со своим подельником лифтером Морисом «качать права»: «гони, шеф, монету, не вынуждай нас грубо с тобой обращаться».

Смириться бы надо было подростку в таких обстоятельствах, отдать вымогателям еще пять долларов, но откуда же у нас смирение, мы будем свои «права качать» на базе «римского права» и своей юридической правоты.

А у вымогателей свое «римское право», взяли у него пять долларов сами из его кошелька. Ну, смириться бы и здесь, пес с вами, забирайте, сила на вашей стороне, пять баксов – не столь большая сумма, берите, если уж у вас такая жажда. Но гордость Холдена слишком уязвлена этим откровенным мелким грабежом. Он в великом раздражении высказывает наглому лифтеру все, что он о нем думает, о его будущей нищете и убожестве (а язык Холдена-Сэлинджера – язва, это язык будущего талантливого литератора, видящего на три аршина под землей) и попадает прямо в десятку, в самую болевую точку Мориса. Не стерпев такого уязвления от мальчишки, лифтер наносит ему жестокий удар в живот, в солнечное сплетение. Опытные в этом деле негодяи всегда бьют в солнечное сплетение – факт избиения впоследствии трудно доказать, наружных повреждений нет, а нокаут обеспечен. Нокаут и был, хотя сознания Холден, как он говорит, не терял. Но он долго лежал на полу, ему казалось, что он умирает, дыхание от таких ударов останавливается. Мог бы и умереть. А «гостей» давно и след простыл. Смиряйся парень, хоть и со слезами. Зло мира коснулось тебя всерьез, это не то, что детская «липа» в Пэнси с лицемерием директора и неприятными привычками соучеников – это все были цветочки для детей.

А следующий жестокий урок жизни уже подстерегает Холдена. Занесло его переночевать к бывшему, весьма им уважаемому учителю, мистеру Антолини, а тот возьми, да и окажись «голубым». Или это только показалось Холдену, когда он, внезапно проснувшись, ощутил, что крепко хлебнувший виски мистер Антолини в темноте гладит его по голове? Тем не менее, его как пружина подбросила с кушетки, и парень бежит досыпать ночь на вокзальной лавке.

За его 16 лет, как он говорит, ему приходилось раз 20 сталкиваться с извращенцами. Бесы демагогически обыграли принцип свободы в «свободной» Америке и взяли большую силу – «у нас свобода», Америка кишела извращенцами и психами всех сортов[44].

Мир во зле лежит, мир зачумленный. Похабщина нацарапана на стене детской школы, похабное слово обнаруживается даже в музее.

Похабный мир!

Куда идти, куда податься? И принимает, в общем-то, правильное решение, надо бежать в леса, где нет людей, в пустыню, стать отшельником, как знаменитый Генри Торо, бежавший от цивилизации «потребления», или как христианские монахи. Практически для этого надо сначала пробраться на дальний Запад, где его никто не знает, заработать деньги на какой-нибудь бензоколонке и купить хижину в безлюдной лесистой местности.

Этот план Сэлинджер выполнил, книга во многом автобиографическая, купил на окраине огромного леса хижину в Корнише, штат Вермонт, где и прожил отшельником всю жизнь.

Иной мастер слова, в России, Николай Рубцов, примерно в это же время (и при коммунистическом режиме кто хотел спасаться, имел эту возможность) напишет на эту тему о русском Торо:

Я запомнил как диво,

Тот лесной хуторок,

Задремавший счастливо

Меж звериных дорог…

Там в избе деревянной,

Без претензий и льгот,

Так, без газа, без ванной,

Добрый Филя живет.

Филя любит скотину,

Ест любую еду,

Филя ходит в долину,

Филя дует в дуду!

Мир такой справедливый,

Даже нечего крыть…

– Филя! Что молчаливый?

– А о чем говорить?

«Видяй право помилован будет», – сказано в Св. Писании.

Сэлинджер, когда сбежал от городской цивилизации в лесной уголок в Корнише, еще не достиг этой степени духовного совершенства, чтобы видеть всех хорошими, а себя плохим, хуже всех, но он стремится к нему, сам пилит-колет дрова, таскает воду из старого колодца в избу свою, без газа, без ванной, как говорится, без удобств.

Отшельничество его пришлось делить и первой, и второй жене, и детям, но этот вариант Холден Колфилд предусматривал.

Десятилетняя сестренка Фиби упрекает его, что он никого и ничего не любит, но это не так. Он любит и саму Фиби и вообще маленьких детей. Это христианское чувство. Сам Христос сказал: «Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное. Кто смирится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает» (Мф. 18, 2-5). «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф. 19, 14).

В православной Церкви дети до семи лет причащаются без исповеди, даже неподобающие поступки в грех им не вменяются. А совсем маленькие дети – чисты от грехов и беззлобны, смиренны и послушны, они почти уподобляются бесплотным ангелам. Апостол учит: «злобою младенствуйте», ибо младенец беззлобен. Холден тянется к детской чистоте и простодушию.

И недаром, когда Фиби припирает его к стене: «Кем бы ты хотел стать?», – ему приходит в голову фантастическая ситуация: множество детей играет во ржи, а он стоит на краю ужасного обрыва и следит, чтобы никто из них не упал туда. Накануне на улице он слышал песенку на известный стих Роберта Бернса: «если кто-то звал кого-то вечером во ржи», причем мальчишка почему-то напевал: «ловил кого-то» – отсюда и «ловец во ржи».

Спасать детей от грозящей им опасности – вот все, что ему хочется.

Спасать души людей – это деятельность священника (и пророка – проповедью).

В поисках «Царства Божия и правды Его» Сэлинджера повело окольными путями.

Признанный специалист по Сэлинджеру Кеннет Славенски пишет:

«В конце 1946 года Сэлинджер начинает серьезно изучать дзен-буддизм и католическую мистику. Эти религиозно-философские направления не столько сформировали его взгляды, сколько укрепили в самостоятельных духовных исканиях. Дзен был ему ближе из двух, благодаря акценту на том, что все элементы мироздания взаимосвязаны и находятся в тонком равновесии, – эта тема возникала в его произведениях и прежде. Религиозно-философские занятия среди прочего подвели Сэлинджера к мысли, что на нем как на писателе лежит долг своими произведениями духовно возвышать читателей[45]».

Из конфессионально-сектантской американской каши, кроме дзен-буддизма и йоги Сэлинджер интересуется дианетикой (сайентологией) Рона Хаббарда, «христианской наукой» (общество), макробиотикой и пр.

С сомнениями, верующий он или атеист, покончено давно, «в окопах атеистов не бывает».

В «Хэпворте 16, 1924», написанном в 1965 году, его литературный персонаж семилетний Симор все свои выкладки и размышления (он акселерат и вундеркинд, развит не по летам) начинает от Бога-Создателя и Им же кончает. Он начинает свое письмо из летнего детского лагеря к горячо любимым родителям, младшим братьям и сестре восклицанием: «Боже Всемогущий, как мне вас не хватает!..» В связи с некоей проблемой он просит всех помолиться о нем: «Если у вас найдется минутка, дорогие Лес и Бесси, – и вы, малыши, тоже, – пожалуйста, помолитесь о том, чтобы мне достойно выбраться из этой дурацкой и досадной сумятицы. Помолитесь, когда будет вам с руки, но только своими словами… Уэйкер, старина (old man), я в особенности рассчитываю на силу твоей замечательной невинной молитвы!» (Младшему брату, старине Уэйкеру, всего три года, но общеизвестна верующим сила молитвы чистого безгрешного ребенка). Размышляя о премудро устроенном человеческом теле, Симор (Сэлинджер) восклицает: «Вот еще один повод почтительно снять шляпу перед Господом Богом в трудный день». Симор работает над собой в духовном плане: «Струйка опасной неуравновешенности бежит по моим жилам, точно маленький бурный поток, и нельзя на это закрывать глаза… Простой дружеской молитве она не поддается. Тут от меня требуется упорная, неотступная работа, и слава Богу»…

Письмо Симора – это проповедь любви и добра в христианском духе.

Однако маленький вундеркинд (кажется, что пишет взрослый, умудренный опытом, человек) отдает себе отчет, что мир полон злобы: «Пока не наступит конечный час нашей жизни, уйма народу будет приходить в бешенство и кипеть злобой при одном появлении наших лиц (в лагере вместе с ним был пятилетний брат Бадди. – Б.К.) на горизонте. При одном только виде наших лиц, заметьте, я уж не говорю о своеобразных и часто несносных наших личностях! Это было бы даже немного смешно, если бы за мою короткую жизнь мне не приходилось уже многие сотни раз наблюдать такую ситуацию с тоской и душевной мукой. Остается только надеяться, что, продолжая день за днем улучшать и совершенствовать свои характеры, успешно искореняя всякую настырность, показную заносчивость и избыточную эмоциональность, а также ряд других свойств, в корне никуда не годных, мы в конце концов перестанем с первого взгляда и даже просто понаслышке возбуждать в других людях столько ненависти и смертельной вражды (незаурядные и даже исключительные таланты Симора и Бадди, несомненно, должны были вызывать зависть окружающих и злобу. – Б.К.)… Только ни в коем случае не позволяйте из-за этого мраку затмить ваши души. Сколько зато на свете всевозможных радостей и утешений! Ну видели ли вы когда-нибудь других таких неустрашимых крепышей, как ваши два отсутствующих сына? Разве среди яростных вихрей и собирающихся бурь наши молодые жизни не остаются чудесным незабываемым вальсом?»

В произведениях Сэлинджера мы не найдем прямой проповеди, поучений. Проповедью и поучением становится сама деятельность литературного героя, его поступки, размышления, различные жизненные коллизии. Именно такой творческий акт был и у И.С. Шмелева, что отмечает И.А. Ильин в своих критических отзывах.

В своем довольно длинном письме Симор часто затрагивает религиозную тему, о Создателе.

«Лес (если ты уже возвратился из фойе), я знаю, ты честно развлекаешься неверием в Бога или в Провидение – или какое там слово тебя меньше раздражает и смущает, – но даю тебе слово в этот знойный и очень памятный для меня день, что даже случайную сигарету невозможно прикурить без щедрого художественного согласия Вселенной! (Пример выбрал Сэлинджер плохой – православным известно, что на том свете «табак растет у входа в ад». – Б.К.). Ну, может быть, «согласие» – слишком общо сказано, но чья-то голова должна кивнуть, прежде чем огонек спички коснется кончика сигареты. Это, конечно, тоже слишком общо, о чем я всем существом сожалею. Я убежден, что Бог вполне согласится носить человеческую голову, которая способна кивать, если это очень нужно какому-нибудь Его почитателю, так Его себе представляющему; но лично мне не нравится, чтобы у Него была человеческая голова, я, пожалуй, повернусь на каблуке и уйду, если Он наденет на плечи голову для моего сомнительного удовольствия. Это, разумеется, преувеличение; уж от Него-то я уйти бессилен, даже под страхом смерти».

Рассуждая о правильном дыхании, снова сворачивает на славословие Богу:

«Все-таки попробуй, если тебя разбирает злость, мысленно снять шляпу перед Богом за великолепную сложность человеческого организма. Разве трудно отдать дружеский благодарственный поклон такому несравненному Художнику? Неужели не подмывает обнажить голову перед Тем, Чьи пути могут быть и неисповедимы, и совершенно понятны – смотря как Он пожелает? О Господи, ну и Бог же у нас!.. От этого приема с одной ноздрей можно запросто в одну минуту отказаться, как только научишься полностью и до конца доверяться Богу в том, что касается дыхания, слуха и других функций организма; однако мы всего лишь люди, и по части такого доверия в обычных, не отчаянных обстоятельствах у нас слабовато. Это свое прискорбное неумение безоглядно полагаться на Бога нам приходится возмещать собственными сомнительными измышлениями, только они вовсе и не наши, эти измышления, – вот что забавно; эти сомнительные измышления тоже – Его! Таково мое личное просвещенное мнение, но оно взято совсем не с потолка».

Говоря о книгах разных авторов, Симор (Сэлинджер) замечает:

«Вот где полезно и пристойно перечесть в одиночку чудесную Святую Библию (имеется в виду, по-видимому, Новый завет. – Б.К.), чтобы сохранить про черный день собственный бесценный здравый ум. Исус Христос говорит так: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Все правильно, я не вижу ничего, против чего можно было бы возразить».

В заключение письма Симор просит помолиться о них с братом: «Очень прошу вас, как наших любимых родителей, братьев и сестру, прочесть за нас несколько сжатых убедительных молитв».

Американскому безрелигиозному обществу Сэлинджер устами младенца пророчит малоприятные вещи.

«Из этих чудесных крепких, во многих случаях очень красивых мальчиков мало кто достигнет зрелости. Большинство, по моему скорбному мнению, перейдет от молодости прямо в дряхлость. Можно ли на это спокойно смотреть? Сердце кровью обливается. И воспитатели тоже – только одно название что воспитатели. Почти всем им предназначено пройти по жизни, от рождения до смертного праха, сохраняя самые мелочные, жалкие взгляды на все, что происходит во вселенной и вне ее».

Это последнее опубликованное произведение Сэлинджера было встречено американскими критиками глубоким молчанием. Да и что они могли сказать?

Критики были явно разочарованы Сэлинджером. Еще до «Хэпворта» один из них, Ихаб Хассан, будучи, по-видимому, не в восторге от всего творчества Сэлинджера, особенно «нервозно» воспринял последние его три работы («Зуи», «Выше стропила, плотники» и «Симор»), намекая, что они не доставят удовольствия ни читателям, ни критикам. И. Хассан все-таки вынужден был отметить чисто литературные достоинства прозы писателя, новую концепцию формы, склоняющуюся к сюрреализму и даже гиперреализму и пр.

Указывая, что в творчестве Сэлинджера драматические полюсы: любовь и убожество, религиозное поклонение и ирония, – критик заявляет: «Но теперь ясно, к какому полюсу клонит Сэлинджер: я не вижу причины, чтобы избежать назвать его религиозным писателем. Его идея любви, к которой он имеет преобладающий интерес, полностью духовна, а его прославления жизни очень близки к религиозным».

Значит – избегали-избегали, колебались-колебались назвать Сэлинджера писателем религиозным, а теперь окончательно ясно, куда он клонит. Какова причина, почему избегали? Назвать Сэлинджера религиозным писателем означало в нерелигиозном обществе подвести черту под писательской карьерой автора «Ловца». Мистер Ихаб Хассан, как видим, подвел эту черту первым, огласил приговор. А в «Хэпворте» писатель окончательно открыл свои карты (что можно понимать также: плевать я хотел на вашу карьеру!) – говорить стало вообще не о чем.

Слово «Бог» писатель употребляет уже не как expletive, в его «здоровом», привычном американском смысле, а в его прямом значении. Да еще его Симор (сиречь сам Сэлинджер) призывает к молитве, к славословию. Верный знак, что писатель пошел straight to the dogs, говоря мягко, покатился по наклонной плоскости.

Не помогли и идеи реинкарнации (перевоплощения) и кое-какое религиозное вольнодумство.

Сэлинджер тоже замолчал, он, по-видимому, знал, на что идет и с кем имеет дело, высказался напрямик, больше сказать представителям «зловонной чумы интеллектуализма и лощеной образованности в отсутствие таланта и сострадательной человечности» ему было нечего. Сказал, почти не обинуясь, свое последнее слово и, как истый отшельник, замолчал. Он молчал до своего последнего дня, почти полвека. И это понятно. Общество не исправилось от слова пророка, и так было почти всегда в истории человечества. Пророков, как правило, убивали или изгоняли, обличения неприятны. Покаялись ниневитяне после проповеди Ионы, но это, кажется, исключительный случай.

Смысл его книги, «Ловца», исказили еще более, чем советская переводчица. «Как наше слово отзовется?» Битники, всякие бунтовщики и смутьяны сделали эту книгу почти «культовой», а отдельные экстремисты и психи даже оправдывали ею свои преступления. Удивляться нечему, если даже Евангелие Спасителя за две тысячи лет кто только не искажал и как? Евангелием оправдывали инквизицию западную и русскую (XVII в.), детский (!) крестовый поход и пр.

Какой смысл был еще что-то говорить? В «Хэпворте» писатель высказался, кажется, до конца. Время – говорить, время – молчать. Хлопок одной ладони. «Молчание – тайна будущего века». Не поехал и на прием к президенту, чтобы не выставляться перед телевизионными камерами, перед всем миром, который во зле лежит. Все правильно. Арсению Великому было сказано в свое время: «Бегай от людей, и спасешься».

Имя «Джером» знаменательно. Jerome от Jeremiah – пророк Иеремия. Таким образом, если сказать по-русски, звали его Иеремия Сэлинджер.

Одно из его alter ego, Захария, – тоже имя пророка (паремии которого, отрывки из пророческих посланий, читаются на сырной седмице); это имя носил также отец Предтечи Господня Иоанна. Американскому нерелигиозному читателю, конечно, легче было выговаривать «Зуи».

Большим минусом почти каждого большого художника (литератора, музыканта и пр.) является чрезмерное почитание своего дела, Heilig Kunst (святого искусства), в нарушение заповеди: «не сотвори себе кумира». Но несправедливо будет сказать, что в жизни Сэлинджера будто бы все было подчинено и принесено в жертву одной страсти – сочинительству, ведь после 1965 года и по 2010 он не напечатал ни единой строки.

Йога-медитация неожиданно приводит Сэлинджера к Логос-медитации, то есть к умной молитве, издревле практикующейся в православной Церкви. Произошло это через русскую книгу «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу».

На Руси Исусова молитва известна, по-видимому, с самого начала принятия христианства. В старообрядческом церковном календаре указано совершать, кроме обычных молитв, после обеда и ужина 12 поклонов с Исусовой молитвой. Новообрядцы этого не знают, так как никонианский погром православия коснулся и этой молитвы. В новообрядной церкви Исусова молитва стала возрождаться лишь в XIX веке.

На Афоне до недавнего времени послушнику вменялось совершать в день 400 Исусовых молитв, иноку – 1000, схимнику – 1500.

На Русском Севере, ввиду огромных расстояний и относительно малого количества церквей, а также и богослужебных книг, Исусова молитва была издавна в большом употреблении. В поморском старообрядческом церковном календаре указан приблизительный устав отправления служб вне храма.

За вечерню — 3 лестовки (строгий устав), или 2 (средний устав), или 1 (в случае нужды). Одна лестовка – 100 молитв, четки (обезличенная лестовка, без христианской символики), которые известны новообрядцам, также имеют 100 узелков.

За малую павечерницу — 2 лестовки или 1.

За великую павечерницу — 3 лестовки.

За полунощницу — 3 лестовки или 2, или 1.

За утреню — 7 лестовок или 4, или 2.

За 1-й час — полторы лестовки или 1.

За часы — 5 лестовок или 3, или 2.

В Великий пост за часы – 7 с половиной лестовок.

Исусовой молитвой заменялось также и келейное правило.

Устав, как сказано, приблизительный, так как в идеале подразумевалась непрестанная молитва. Поклоны земные и поясные также по произволению.

Православные мистики называют молитву Исусову сокращенным Евангелием.

«От сравнения древнецерковной медитативной «науки Исуса» с индуизмом, – пишет А. Позов (Позидис), – выиграло понимание первой, и в этом, быть может, заключается все значение индуизма для Европы наших дней[46]».

В своей книге «Фрэнни и Зуи», которая, несомненно, является продолжением поисков правды, начатых Холденом Колфилдом, Сэлинджер становится горячим проповедником медитативной умной Исусовой молитвы, насколько это было возможно в безрелигиозном американском обществе. Удивительно, что американская критика книгу эту, хотя и с некоторыми оговорками, в общем приняла, по-видимому, благодаря мастерству писателя, закамуфлировавшему проповедь Исусовой молитвы искусным «плетением словес», еще раз подтвердив, что он мастер словесного высшего пилотажа.

Рассказ «Фрэнни» написан в 1954 году. Все исследователи единодушно указывают, что Фрэнни списана с первой жены Сэлинджера Клэр.

«В реальной жизни девушку в синем платье, с сине-белой сумкой через плечо звали Клэр, а не Фрэнни, – пишет о своей матери их общая дочь Маргарет. – У нее до сих пор сохранилось требование, которое она выписала в отделе книгообмена Брентано, – требование на книгу Фрэнни «Путь странника»»[47].

Книга «Откровенные рассказы странника» впервые была издана в Казани в начале 1880-х годов по рукописи игумена Казанского Черемисского монастыря Паисия, которая была в свою очередь им переписана с рукописи на Афоне. Казанское издание имело подзаголовок: «Из рассказов странника о благодатном действии молитвы Иисусовой». Книга неоднократно переиздавалась в России и за рубежом. В последний раз эта книга была переиздана в Москве в 2007 году.

Открытие Сэлинджером древлеправославной Логос-медитации, Исусовой молитвы, умно-сердечного молитвенного делания имело для него огромное значение. Имея опыт восточной медитации, он понял, как уже говорилось выше, что Исусова молитва («Lord Jesus Christ, have mercy on me»), «Господи Исусе Христе, помилуй мя» – есть самая высокая молитва, самая нужная и самая сильная.

И вот он рассказывает в рассказе «Фрэнни» о первых результатах занятий Исусовой молитвой. Результаты были плохие, Фрэнни, занявшись всерьез умным деланием, через некоторое время теряет сознание, падает в глубокий обморок. И это еще не самое худшее, что могло быть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.