Где-то на Севере
Где-то на Севере
Подводная лодка, на которой предстояло пойти в море, меня вполне устраивала. Командовал ею молодой офицер Иван Сатников, по словам начальника штаба, — весьма способный командир, и экипаж у него хороший. Кроме того, в редакции флотской газеты я встретил поэта, старшего матроса Федора Чуркина с этого корабля, и узнал, что у них служит главный старшина Александр Корнев. Корнева я знал еще с Отечественной войны как лучшего слухача, писал о нем. Знал и его закадычного дружка торпедиста Васю Мухина, известного на подплаве баяниста, исполнителя сатирических частушек. Где-то теперь черноглазый весельчак? Ведь сколько лет прошло с нашей встречи. Уж Корнев-то должен знать.
Разыскал я его на пирсе. Корнев сразу узнал меня, извинился, что очень занят, и просил вечером зайти в кубрик. На лодке был аврал, грузили торпеды, Александр возглавлял группу матросов.
И вот я в жилом кубрике.
Федор Чуркин играл на аккордеоне, а моряки негромко пели о любимом городе, с которым завтра предстоит расстаться на время похода. Я заметил, что Корнев, склонившись над раскрытым чемоданом, рассматривал старую крышку баяна.
— Что это у вас за обломок? — спросил я.
— Дорог он мне, — ответил Александр, и я уловил в его словах неподдельную грусть.
В кубрик вошел рассыльный и пригласил меня к командиру. Так я и не успел расспросить Корнева, чем же дорога ему эта старая крышка.
«Кабинет» капитан-лейтенанта Сатникова помещался на втором этаже. В небольшой узкой комнате с одним окном, выходившим на бухту, стояла железная койка, накрытая серым одеялом, в углу — сейф, на столе — огромный чернильный прибор: начищенная до блеска модель подводной лодки, как видно, сделанная каким-то матросом-умельцем. Рядом — коробка с телефоном.
Сатников произвел на меня приятное впечатление. На вид ему можно было дать лет двадцать пять и никак не больше тридцати. Лицо моложавое и, видимо, для солидности офицер отрастил гвардейские усики.
— Намерены пойти с нами — спросил он, приветливо улыбаясь. — Мне звонил адмирал… Рекомендую поближе познакомиться с работой торпедистов. Особенно обратите внимание на главного старшину Корнева.
— Но он ведь акустик?
Сатников смотрел в окно на бухту. Там в кильватере шли две подводные лодки.
— Во время войны был акустиком… Но я его застал уже торпедистом. Большой специалист и единственный участник Отечественной войны.
Задребезжал телефон. Офицер снял трубку и, сказав «есть», поднялся.
— Адмирал вызывает, — произнес он уже на ходу. — У нас будет время, поговорим в море. Выходим в двадцать четыре ноль-ноль…
Берега Заполярья на редкость однообразны: всюду высятся каменные громады, где птицы устраивают свои базары. Только опытный штурман свободно разбирается в этом однообразии, и по приметам, одному ему понятным, дает точное наименование береговым очертаниям.
Стоял июнь, но за 69-й параллелью не чувствовалось лета. Недавно прошел снежный заряд, и берег выглядел по-зимнему. Белел и мостик нашей лодки, словно на него набросили огромный маскхалат. Ветер гнал с океана встречную волну, отчего нос корабля то и дело зарывался, и кружевная серебристо-серая пена мыла палубу.
Некоторое время мы шли вдоль берега, а затем резко повернули в море и скоро погрузились в его пучину. Командир лишь на несколько секунд поднимал перископ, осматривал горизонт. По данным разведки, «неприятель» в 23.00 покинул базу К., намереваясь нанести торпедно-артиллерийский удар по главной базе Северного флота. Соединению подводных лодок приказано занять боевые позиции в пункте Н. и атаковать «неприятельскую» эскадру.
Уже больше часа ходили мы под водой. И вот настало время торпедной атаки. Сатников, словно маг-волшебник, колдовал около перископа, вращая его то вправо, то влево, отдавая краткие, отрывистые приказания.
Мне хотелось посмотреть на Корнева, но сделать этого нельзя: отсеки задраены.
Командир решил стрелять залпом из двух торпед. После выстрела лодка пошла на погружение. Я обратил внимание, что стрелка глубомера проскочила цифру, которая в годы Отечественной войны считалась критической, и, не останавливаясь, передвигалась дальше. Над нами грохотали взрывы. Это «неприятель» бросал глубинные бомбы, и командир то и дело менял курс.
Когда акустик доложил, что наверху тихо, Сатников негромко сказал:
— Товарищ мичман, всплывайте потихоньку на перископную.
Матрос-электрик включил рубильник, и перископ поднялся. Командир прильнул к окуляру, внимательно осмотрел горизонт и, убедившись, что все спокойно, дал звонки к всплытию. Он первым вышел на мостик. Сверху по переговорной трубе отчетливо слышна его команда. Лодка, раскачиваясь на волнах, совершала какой-то сложный маневр и шла не носом, а кормой. Мне даже показалось, будто правый борт коснулся чего-то твердого: не то железа, не то камня. Последовал приказ: «Стоп машины».
Поднявшись на мостик, я был изумлен: над рубкой свисала огромная серая скала, прикрывая нас, словно шатром; корма ушла в темный тоннель, а нос прижался к берегу, обросшему карликовыми березками. «Отважный капитан Немо со своим „Наутилусом“, по всей вероятности, прекрасно чувствовал бы себя в этом величественном гроте», — подумал я и сказал об этом командиру.
Сатников улыбнулся:
— Этот ангар сама природа создала. Сейчас он нам верную службу сослужит. «Противник», потеряв от наших торпед миноносец, несомненно вызвал авиацию. Но разве летчики догадаются, что мы влезли в эту пещеру? А если догадаются, тоже не страшно, мы можем прямо на месте погрузиться и уйти куда хотим. Под килем — тридцатиметровая глубина.
Командир разрешил матросам, соблюдая очередность, покурить и подышать свежим воздухом. Веселые, озорные, подтрунивая друг над другом, на мостик стали выходить трюмные, электрики, рулевые.
Грот всем понравился. Появился Александр Корнев, потопивший «вражеский» миноносец.
— О! Подземное царство! — воскликнул Федор Чуркин. — Сюда, видно, сам Нептун ходит на свидания к морской царевне. Хорош бережок, только зелени нет. А денек-то совсем не полярный.
Погода разгулялась. Солнечные лучи играли на пенистых холодных волнах, серых скалах, с вершин которых уже успел стаять недавно выпавший снег.
Корнев вдруг воскликнул:
— Знакомые места! Смотрите, товарищи, наверх.
Мы подняли головы. На потолке грота отчетливо было выведено белилами: «Смерть фашистам! Да здравствует непобедимый советский народ!»
— Уж не тут ли, Александр Иванович, вы богу душу чуть было не отдали? — попытался сострить Чуркин.
Но Корнев не ответил. Он стоял, глубоко затягиваясь дымом папиросы и, видимо, вспоминал что-то давно минувшее.
— Близ этих скал мы и завершили войну. — Корнев потушил папиросу, улыбнулся. — Здорово мы тогда поработали. Наша армия добивала гитлеровцев в Норвегии, и они драпали оттуда без оглядки. Горячее было время… Только мы вышли на позицию, командир глянул в перископ, — командовал лодкой Герой Советского Союза Иосселиани. «Торпедная атака!» — крикнул он. Огромный, тысяч на десять водоизмещения транспорт пустил ко дну. Походили немного под водой, поднялись под перископ. Опять атака. Так мы и послали к праотцам, два транспорта и один танкер… Бомбили нас сильно, только безуспешно. Командир отвел лодку от ударов бомб и поставил вот в этот грот. Фашисты так увлеклись бомбежкой, что даже не заметили появления наших штурмовиков. Мы их вызвали по радио.
Лицо Корнева снова стало грустным.
— Жаль, что Вася Мухин не видел, как мы уничтожали гадов. Отомстили и за него, моего кореша, и за друзей, что погибли в студеном море. За всех наших отомстили…
— Сигнальщики! — крикнул Сатников. — Внимательно следите за морем и воздухом!
А главный старшина вспоминал минувшее.
…Группа наших моряков шла за границу на попутном, английском транспорте. Им предстояло высадиться в одном из портов Англии, принять там кое-какое вооружение и снова вернуться на Родину.
Была весна, но погода стояла холодная, С хмурого, облачного неба сыпал мокрый снег. Штормило. Подводные лодки гитлеровцев подстерегали проходившие торговые суда, которые в районе Мурманска следовали под охраной советских боевых кораблей и авиации, а затем поступали под опеку англичан…
Транспорт, на котором шел Корнев и его друзья, от прямого попадания вражеской торпеды переломился пополам и быстро затонул.
Корнева отбросило далеко в море. Поблизости оказалось дерево, за которое он и ухватился. Осмотревшись, заметил своего дружка Васю. Лучшим торпедистом соединения считался Мухин, а какой был весельчак, как он играл на баяне, как умел задушевно петь!
— Вася, держись! Держись, дорогой! — закричал Корнев.
Над безбрежным морем катились холодные волны… Слышались русские и английские слова, взывавшие о помощи. А Мухин молчал. Корнев, напрягаясь, повернул тяжелое дерево, толкнул его вперед, поплыл за ним и, когда до Мухина было уже совсем близко, опять позвал друга, но тот не отзывался. Что бы это могло значить? Почему молчит Вася? Корнев поднял один конец дерева, а другой подвернул под живот товарища. Мухин схватился обеими руками и так грузно навалился, что дерево начало погружаться. Корнев понял: двоих оно не выдержит.
— Вася, Васек!
Не получив ответа, подплыл поближе, нащупал рукой какой-то предмет — то был Васин баян, подарок новосибирских колхозников лучшему торпедисту Северного флота. Перед взрывом Вася играл «Вечер на рейде», а ребята пели, подпевали им и английские матросы.
Над Северным морем горел неугасающим сероватым светом полярный день. «Неужто суждено нам с тобой, Вася, погибнуть в этой проклятой зыби… Жить, жить!».
— Тону-у, — раздался едва слышный хриплый голос Мухина. — Саша-а-а-а, дорогой, спаси!
— Я здесь! Держись, друже! — тормошил Корнев товарища, сам едва двигаясь. — Отвечай же, Вася!
— Я ничего не вижу… Прощай-й!..
Корнев приподнял Васину голову и все понял: лицо друга обгорело.
Над морем пронесся возглас:
— Корабль!
Корнев никакого корабля не видел, но сказал Васе:
— Нас спасают…
Эскадренный миноносец, совершая противолодочный зигзаг, приближался к месту гибели транспорта. На волнах раскачивались две шлюпки. Неподалеку шлепнулся спасательный круг. Поймав его, Корнев попытался надеть круг на товарища, но Мухин мертвой хваткой держался за дерево, и оторвать его оказалось невозможным. Тогда Корнев накинул круг на себя и, продолжая придерживать Васину голову, поплыл к ближайшей шлюпке, с которой и заметили его.
Корнев помнит, как поднимали сначала Мухина, потом его, как он выронил баян и пытался прыгнуть в море, но чьи-то сильные руки крепко держали его, он слышал английский говор, затем все вокруг померкло, он потерял сознание. Очнулся в незнакомой обстановке: лежал он на нижней койке в маленькой каюте, освещенной слабой электрической лампочкой, переборки были сплошь завешены рисунками и вырезками из журналов. Но, пожалуй, больше всего поразился, увидев на тумбочке крышку Васиного баяна. Корнев протянул руку, чтобы взять ее, но в это время корабль сильно накренило, с верхней койки раздался голос:
— Как себя чувствуешь, Саша? — На Корнева глядел знакомый матрос.
— Мухин жив?
Матрос спрыгнул и, присев на койку Корнева, сказал:
— Умер Вася. Вот, — матрос указал на крышку баяна, — английский морячок принес. Извинялся, что остальное спасти не удалось, размокло и утонуло.
— Где Вася?
— Там лежит, — матрос показал на дверь. — Англичане хотели его спустить в море, но мы запротестовали. Ждали, когда ты проснешься.
Оба вышли на палубу. Волны яростно хлестали о борт корабля. На флагштоке трепетал на ветру приспущенный флаг. Прикрытый брезентом Мухин лежал на торпедном аппарате. Корнев отодвинул покрывало, увидел обгорелое лицо друга. «Из всех походов, как бы они ни были трудны и опасны, мы возвращались в родную базу невредимыми, с победой». Корнев плакал. А вокруг шумело море, и над его седыми волнами кричали чайки.
…Пока главстаршина Корнев вспоминал печальную повесть о друге, «противник» действовал. Дважды сигнальщики докладывали Сатникову о появлении самолетов-разведчиков. С мостика было видно, как катера-охотники пропахивали море, сбрасывали боекомплекты глубинных бомб.
Офицеры и матросы наблюдали за работой катерников. Все были довольны, что перехитрили «врага», а Федор Чуркин сострил:
— Всех китов переполошат.
Но радоваться было рано. Бдительные сигнальщики заметили появление «неприятельских» миноносцев. Под прикрытием авиации они, как видно, намеревались совершить прорыв к нашей базе.
И опять лодка скрылась под водой.
В носовом отсеке, куда пришел я вместе с Корневым, было очень тихо.
— Торпедная атака!
Корнев, чуть подавшись вперед, держался за маховичок, ждал исполнительного приказа…
— А что же было дальше? — спросил я Корнева, когда мы возвращались в базу.
— Вернулись мы из Англии и стали готовиться к походу. Лодка у нас была новая. Перед выходом в море к нам пришел адмирал Колышкин. У него мы с Васей начали службу. Адмирал посмотрел на меня и говорит: «Хорошего человека потеряли мы с вами, товарищ Корнев. Очень хорошего. Отличный торпедист был. Любил я его. Лучшая ему память — беспощадно бить врага».
Последний раз сходили мы в боевой поход и, как я уже говорил, потопили два транспорта и один танкер. На этом и закончили войну. Подал я рапорт на сверхсрочную — решил стать торпедистом, чтобы заменить Васю Мухина. Пришел к адмиралу и говорю: «Хочу стать торпедистом». Адмирал внимательно посмотрел на меня: «Это была специальность вашего друга… Ну что ж, я согласен». А акустика себе на смену я подготовил отличного.
Вот и все. Теперь обучаю вот их, — Корнев показал на стоявших у аппаратов молодых матросов. — Учу их мухинским торпедным ударам…
Показались очертания знакомого города. Сатников вскинул к глазам бинокль и быстро опустил его.
— Поднят сигнал: флагман удовлетворен нашим походом.
На обветренном лице командира — улыбка.
— Во время войны вам бы полагалось два жареных поросенка за «потопленные» корабли, — заметил я.
— Воевать-то мне не пришлось, — ответил капитан-лейтенант. — Годами не вышел.
Началась швартовка. Трудно маневрировать среди множества боевых кораблей. Однако Сатников, мастерски управляя подводным крейсером, красиво, с ходу, поставил его на свое место, почти впритирку между двумя «близнецами» — большими подводными лодками.