Глава шестая «Мне Бог ее послал…»

Глава шестая

«Мне Бог ее послал…»

Художественные впечатления от Италии, по которой Константин продолжает путешествовать с отцом, оставляют неизгладимый след в душе молодого человека. Вот оба великих князя идут послушать торжественную мессу в собор Санта-Мария-Маджоре, и в дневнике младшего появляется восторженная запись:

Когда мы вошли, нас обдало полумраком, красные занавески окон пропускали в церковь тусклый свет, в котором тысячи свечей разливали свой мягкий таинственный блеск.

А вот отец и сын посещают венецианскую Академию художеств, молча стоят перед прекрасными полотнами Тинторетто, которые юный Константин любит, как он признается, «за могучую силу рисунка и сильный колорит. Воскресение, распятие, все это удивительно по смелости воображения и толкования». Очарован, околдован юный поэт и «Мадонной» Д. Беллини. Следуя порыву вдохновения, он пишет строки о «Пречистой»:

С какою кротостью и скорбью нежной

Пречистая взирает с полотна!

Грядущий час печали неизбежной

Как бы предчувствует Она!

К груди Она младенца прижимает

И Им любуется, о Нем грустя…

Как Бог, Он взором вечность проницает

И беззаботен, как дитя!

Все сокровенные мысли великого князя – о поэзии. И хотя к этому времени он уже сложился как поэт, сам он сомневается в своих способностях, печалясь о том, что никогда ему не достичь высот в искусстве:

Как бы мне хотелось быть гениальным поэтом! Но я никогда не выйду из посредственности, никогда не стану гением, как Пушкин, Лермонтов, ни даже гениальным талантом, как А. Толстой, буду разве навек талантливым, и только!

И все же, несмотря на высокие требования, которые он предъявляет к себе, в собственном предназначении Константин не сомневается. Об этом он пишет в одном из своих лучших стихотворений, находясь в гостях у сестры Ольги Константиновны в Афинах:

Я баловень судьбы… Уж с колыбели

Богатство, почести, высокий сан

К возвышенной меня манили цели, —

Рождением к величью я призван.

Но что мне роскошь, злато, власть и сила?

Не та ж ль беспристрастная могила

Поглотит весь мишурный этот блеск,

И все, что здесь лишь внешностью нам льстило,

Исчезнет, как волны мгновенной всплеск?

Есть дар иной, божественный, бесценный,

Он в жизни для меня всего святей,

И ни одно сокровище Вселенной

Не заменит его душе моей:

То песнь моя!.. Пускай прольются звуки

Моих стихов в сердца толпы людской,

Пусть скорбного они врачуют муки

И радуют счастливого душой!

Когда же звуки песни вдохновенной

Достигнут человеческих сердец,

Тогда я смело славы заслуженной

Приму неувядаемый венец.

Но пусть не тем, что знатного я рода,

Что царская во мне струится кровь,

Родного православного народа

Я заслужу доверье и любовь,

Но тем, что песни русские, родные

Я буду петь немолчно до конца

И что во славу матушки России

Священный подвиг совершу певца.

В ту пору, когда писал это стихотворение, в 1883 году, великий князь Константин не мог даже предположить, что судьба обойдется с его детьми страшно, жестоко. Предвидеть будущее, тем более далекое, он не мог, лишь насторожило прощание со старцем, великомучеником Пантелеймоном, обитель которого великий князь посетил в Афоне в 1881 году. 18 августа в дневнике появляется пророческая запись:

…он благословил меня и поклонился до земли. Мне припомнился земной поклон старца Зосимы (у Достоевского) перед будущим страданием Дмитрия Карамазова. И мне, быть может, предстоят великие страдания.

Тогда, в юности, когда жизненная дорога представлялась светлой и радостной, он не предполагал, насколько они будут велики. Пока судьба Константина Константиновича действительно хранила…

Великий князь вынужден был отправиться на несколько дней в немецкий город Альтенбург, столицу герцогства Саксен-Альтенбургского. Повод для этой поездки был очень печальный – похороны родственницы, принцессы Маргариты, скончавшейся от воспаления легких четырнадцати лет от роду, на которых Константин представлял свою семью. Но горе в жизни часто бывает тесно переплетено с радостью. Так получилось и на этот раз: в доме принца Морица и принцессы Августы Саксен-Альтенбургских, потерявших одну дочь, он увидел другую – Елизавету, которая вскоре станет его невестой.

Молодые люди понравились друг другу с первого же взгляда.

Я на нее посматривал… Подойти к ней, я думал, нельзя, и грустным голосом невольно говорил смешные вещи… Итак, с ней мы сказали всего два-три слова. На прощание она опять посмотрела на меня как-то особенно и крепко сжала мою руку. О, этот взгляд!

Елизавета явно произвела большое впечатление на молодого человека. Он думает о ней с нежностью – совсем не так, как о маленькой Мари, с которой его знакомила кузина. Тут – совсем другое чувство.

Спустя многие годы дочь Константина Константиновича и Елизаветы Маврикиевны – княжна Вера Константиновна – в одном из номеров журнала «Кадетская перекличка» за 1972 год пересказала читателям рассказ матери о том, какое сильное впечатление произвел на нее при первой встрече отец, стоявший, облокотившись на камин, в столь шедшем ему военном мундире. Когда же они сидели рядом за столом, Константин, рассматривая серебряный браслет с красивым камнем, надетый на руку его будущей невесты, спросил:

–?Тебе нравится форма этого браслета?

Девушка ответила утвердительно.

После этого он, серьезно посмотрев ей в глаза, сказал:

–?Когда у меня будет невеста, я ей подарю такой же браслет.

Впоследствии, став женихом Елизаветы, он так и сделал.

После смерти матери семейную реликвию унаследовала княжна Вера Константиновна. Уже находясь в эмиграции, выступая однажды перед соотечественниками, она, рассказав об этом случае, призналась, что постоянно носит дорогой ее сердцу браслет, и показала его аудитории.

Константин еще не может до конца разобраться в собственных чувствах. Полюбил он Елизавету или это просто увлечение? Он еще не вполне оправился после болезни, лишь недавно с глаза сняли повязку, и его «кривое лицо» еще больше «кривится от волнения». Но в дневнике молодой человек записывает: «Мне сладко вспоминать ее», «Я мечтал о Елизавете. Мне так хочется ее видеть…» И вот он уже грезит о совместном с ней будущем, о семье и детях, о перемене в доме: «Как красиво отделаю нашу старую детскую белую залу в Мраморном».

Но вопрос о женитьбе наталкивается на противодействие со стороны родителей девушки. Да, конечно, претендент на руку и сердце их дочери – богатый и знатный молодой человек, член императорской фамилии. Но, во-первых, в России неспокойно, там то и дело происходят бунты и террористические акты. А во-вторых, Константин, хоть и хорош собой, отменно воспитан, талантлив, все же партия незавидная – вертопрах! Вот родственники его, тех же, что и он, лет, служат государю, имеют у него почет и уважение. А он – кто? Человек без звания и должности. На таких обычно смотрят пренебрежительно и, как правило, обходят монаршим вниманием. Разве о таком суженом они мечтали для своей дочери?

Константин же, словно почувствовав, в чем дело, хлопочет о поступлении в гвардейскую пехоту. Но мысли его теперь – прежде всего о Елизавете. Находясь во Флоренции, пишет в дневнике:

Ложась спать, я всегда крещу образом свою постель, а здесь крещу также и пустое место двуспальной кровати и заочно благословляю Елизавету. Это, может быть, сентиментально, но доставляет мне удовольствие и утешение.

Но совсем неутешительно письмо, полученное от матери: «Мама пишет мне, что в Альтенбурге смотрят на мое дело как на проигранное и забытое». Что же делать?

Пока сын мечтает и переживает, ничего толком не предпринимая для достижения желаемого, его мать, великая княгиня Александра Иосифовна, решает лично взяться за дело. Нет, она вовсе не намерена потакать сыну, жениться ему следует на ее племяннице – Мери Ганноверской. Правда, она значительно старше Константина, ей чуть за тридцать, но зато препятствий для брака не будет никаких, к тому же во всех вопросах она будет послушна свекрови. Но сын, совершенно неожиданно для Александры Иосифовны, взбунтовался. Неслыханное дело! Он пишет матери письмо, в котором объясняет, что желанный для нее брак лично для него невозможен по трем причинам:

1. Я не позволю себе, против указаний православной церкви, жениться на двоюродной сестре. 2. Я не хочу жениться на женщине, у которой уже теперь седые волосы. 3. Мое сердце занято.

Матери не остается иного, как смириться. Тем более что отец выбор Константина одобрил. И великая княгиня решительно берется за устройство судьбы сына, теперь уже следуя его желаниям.

Воздвигнутые родителями Елизаветы препоны лишь умножают любовь Константина, и он выражает ее, как умеет – в стихах:

Взошла луна… Полуночь просияла,

И средь немой, волшебной тишины

Песнь соловья так сладко зазвучала,

С лазоревой пролившись вышины.

Ты полюбила, – я любим тобою,

Возможно мне, о, друг, тебя любить!

И ныне песнью я зальюсь такою,

Какую ты могла лишь вдохновить.

А примерно через месяц, уже в Мраморном дворце, написано еще одно посвящение Елизавете:

Я засыпаю… Уж слабея и бледнея,

Сознанье еле властно надо мной,

И все еще, как наяву, дрожа, немея,

Я вижу образ твой перед собой.

За мной смыкаются действительности двери,

Я сплю, – и в царстве призраков и снов

Ты мне являешься, пленительная пери,

И звуки ласковых я слышу слов.

Я просыпаюсь, полн волшебных впечатлений,

К тебе протягиваю руки я, —

Но расступилися уже ночные тени,

Уж воцарилося сиянье дня.

И пронеслися мимолетные виденья…

И целый день с томлением, с тоской

Я темной ночи жду, – жду грез и усыпленья,

Чтоб хоть во сне увидеться с тобой!

Какая девушка устоит, если ей посвящают стихи? А если к тому же жених пригож, ласков и нежен, сердце невольно забьется часто-часто и думы будут только о суженом. Так и случилось с Елизаветой. Родители отговаривали ее от этого брака, как могли, пытались внушить неразумной дочери, что жизнь в России – словно на пороховой бочке. Ведь там постоянные волнения и беспорядки! Но – напрасно. Обычно послушная и почтительная по отношению к родителям дочь была теперь тверда как камень. Она заявила, что с радостью поедет в Россию и вовсе «не боится пороха». Любовь оказалась сильнее слов.

Родителям пришлось уступить. И вот в Санкт-Петербург отправлена телеграмма весьма странного содержания: «Пианино куплено». Это своеобразный пароль, условленный между влюбленными. Текст следует понимать так, что родители Елизаветы согласны выдать ее замуж за русского великого князя.

Едва получив телеграмму от возлюбленной, взволнованный Константин спешит в ювелирный магазин – купить ей подарок. Он обязательно должен понравиться невесте! Молодой человек дотошно рассматривает драгоценные украшения и наконец делает выбор. Это – рубин, стоимостью 2500 рублей. Очень дорого, но камень действительно того стоит.

Вскоре пришло приглашение от кузена Саши – императора Александра III, на завтрак в Гатчинский дворец. Это очень кстати, Константину предоставляется счастливый случай поговорить с ним серьезно наедине. Ведь без разрешения государя никто из членов императорской семьи не имеет права вступать в брак. Константин, волнуясь, заводит разговор о самом для него сейчас важном:

–?Я хочу тебе сказать… Видишь ли, я думаю жениться!

Александр Александрович рассеянно ответил:

–?Что ж, я очень рад. И на ком же?

–?На Елизавете Альтенбургской.

–?Рад, очень рад за тебя.

Константин просиял. Он был очень благодарен государю, хотел рассказать, какая замечательная у него невеста. Но Александра III в этот момент волновало совершенно иное – возвращение из-за границы в столицу вдовы его отца, княгини Юрьевской. Неприязнь императора к ней была настолько велика, что он не хотел ее видеть. Вот об этом он и говорил, словно жалуясь великому князю Константину. Тому же пришлось поддержать разговор, хотя думал он в эти минуты лишь о Елизавете и предстоящей женитьбе на ней.

…Получив благословение родителей, он отправился в Германию – свататься. Наконец все вроде бы сладилось, и влюбленные могут практически целые дни проводить вместе. В их честь устраивают балы, светские рауты, торжественные обеды… А оставшись наедине, молодые люди говорят обо всем на свете и чувствуют, что не могут наговориться. Это ли не настоящее счастье?

Но неожиданно Константин начинает испытывать неуверенность в своих чувствах, сам не понимая почему. В дневнике появляется тревожная запись:

Меня мучили сомнения. Люблю ли я ее? И ответа я не находил. Мое пребывание здесь казалось мне тяжелым сном, я не сознавал себя вправе решиться просить ее руки, не будучи уверен в своей любви, и вместе с тем говорил себе, что возврата нет, и знал положительно, что завтра пойду к ее родителям с окончательными объяснениями… Временно наступали мгновения, когда мне казалось, что я люблю ее больше всего на свете, и потом опять овладевали мною сомнения…

…Она, кажется мне, гораздо более меня любит, чем я ее. А я смотрю на нее с нежностью, как на младшую сестру. Но достаточно ли этого? Мне всегда казалось, что жених должен сгорать от любви, томиться, бледнеть и гаснуть.

И все же помолвка состоялась – 15 ноября, в день памяти Гурия, Самона и Авива, которые считаются покровителями семейного очага. Как показала дальнейшая жизнь, это оказалось хорошим знаком.

Невеста светилась от счастья. Княжна Вера Константиновна впоследствии утверждала, что мать ее «всю жизнь помнила звуки палаша[3], когда отец в вицмундире Конного полка шел по лестнице замка, направляясь к ее родителям». Добавим: делать официальное предложение.

Жених же, внешне спокойный и счастливый, не переставал задавать себе один и тот же вопрос: любит ли он Елизавету? Ведь если за любовь он принял всего лишь привязанность, симпатию, что за жизнь ждет их в будущем? Ложь, притворство, равнодушие… Но это не в его характере! Вечером, встав на колени перед иконой, он даже заплакал, умоляя Бога послать ему любовь. Стараясь успокоить себя, записывает в дневнике:

Я люблю невесту. Без увлечения, без страсти, без восторгов, но люблю. Мне Бог ее послал, я не сам ее выбирал и чувствую к ней законную привязанность, как будто и быть иначе не может.

Постепенно Константин успокаивается, словно смиряется с неизбежным:

Теперь я окончательно убедился, что люблю невесту более из чувства долга, по обязанности, чем невольно или по влечению. Это меня огорчает, но не мучит, как первые дни после помолвки.

Выбор сделан. Ему пора возвращаться в Санкт-Петербург, готовить Мраморный дворец для приема невесты, поступать на военную службу. Ей остается ждать и надеяться. Впереди, через год – свадьба.

3 мая 1883 года великий князь Константин возвращается домой. Теперь он официально жених. Он пока не совсем здоров – в Афинах, по утверждению русских врачей, его лечили «очень дурно», и «болезнь, верно, будет долго длиться». Но есть и радостная весть – врачи разрешили ему не ехать на лечение в теплые страны, а остаться дома. Осень и зиму он проведет в Санкт-Петербурге, по которому очень соскучился. Первым делом идет в Петропавловскую крепость – поклониться дорогим могилам: императора Александра II и брата Вячеслава.

Много времени Константин отдает заботам о доме, где вскоре ему предстоит вить семейное гнездо. В одной из комнат, рядом с зимним садом, вскоре появляется знаменитое полотно А. И. Куинджи «Ночь на Днепре», а с другой стороны зимнего сада обустраиваются личные покои великого князя.

Ему нравится лично отдавать распоряжения, связанные с ремонтом, решать, как лучше обставить и украсить комнаты. Даже занавеси из персидских ковров, отделяющие рабочую комнату от спальни, – его идея. В обустройстве жилья перед женитьбой нет мелочей, считает Константин. Продумать нужно каждую деталь, чтобы дом был не только красивым, но и уютным.

Все лето полным ходом в Мраморном дворце идет ремонт, здание в значительной степени обновлено. Некоторые комнаты переоборудованы, в них проведено электричество, поставлены изразцовые печи. В дневнике великого князя подробно отражены все эти нововведения: «разбирал свои вещи, приводил в относительный порядок спальню, письменный стол и расставлял мебель…»

Великому князю Константину предстояло командовать ротой в гвардейском Измайловском полку, в который он был записан еще с рождения. Это воинское подразделение – одно из старейших в императорской армии. Сформированный в Москве еще в 1730 году по Указу императрицы Анны Иоанновны, полк получил название от села Измайлово, бывшего любимой летней резиденцией государыни. Судя по тому, что за полтора века истории полка личный состав потерял в боевых действиях всего шесть офицеров, надо полагать, измайловцы нечасто принимали участие в боях. Зато шефами полка в разные годы были царствующие особы – Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Павел I, Александр II, Александр III. Кроме того, среди офицеров полка было немало людей, составивших впоследствии гордость России – на государственном поприще и в области изящной словесности.

Впервые Константин Константинович прибыл на службу 15 декабря. Он был зачислен в третью роту, но вскоре должен был стать командиром первой – государевой. Для начала, правда, необходимо было научиться не только воинской азбуке, но и тому, как правильно, соблюдая дистанцию, вести себя с подчиненными. Каждый день, кроме воскресений, великий князь приезжал к девяти утра в расположение полка. Здесь его обучали правильно и отчетливо – «командирским голосом», произносить команды, знакомили с хозяйством роты, ее личным составом.

15 февраля великий князь принял командование государевой ротой. В новой парадной форме, при орденах, он произнес торжественную речь перед подчиненными, которую накануне составил и выучил наизусть.

Как и большинство его родственников, Константин Константинович в силу происхождения и воспитания был, конечно, далек от чаяний простого народа. Между ними, хоть и не по его вине, пролегала пропасть. Но в том-то и дело, что иные командиры даже и не пытались преодолеть эту огромную разницу в общественном положении между собою и русским мужиком, а Константин все делал для того, чтобы к мужику этому, ставшему солдатом, приблизиться, стать для него если уж и не отцом родным, то другом, наставником.

Благодаря высокому положению великий князь мог бы приезжать в полк нечасто, но он так искренне увлечен службой, что отдает ей почти все время. На учебных стрельбах, парадных смотрах, даже на уроках Закона Божия он рядом со своими гвардейцами. Не брезгует попробовать солдатскую кашу из котла, проверяет на кладбище, в порядке ли могилы умерших измайловцев, обучает грамоте новобранцев, а вечерами частенько читает солдатам вслух книги – сказки Андерсена или жизнеописания военачальников, прежде всего великого Александра Суворова, – иногда даже водит подчиненных в цирк. Поэтому искренностью дышат его слова: «Стараюсь вникать в ротное хозяйство, бегаю по конюшне, по сараям».

…Но ратные будни, новые обязанности не заслонили подготовки к долгожданному событию – к свадьбе. И хотя Константина порой «разбирает страх», он волнуется, предвкушая встречу с невестой, разговоры с ней, все же пытается понять, выяснить у Елизаветы в письмах, чем она живет, что у нее «за душой». Волнует его и то, как будущая жена воспримет русскую жизнь, такую непривычную для нее – немки по рождению. 24 октября 1883 года великий князь записывает в дневнике:

После ужина я написал Елизавете всю русскую азбуку. «Отче наш» она знает почти с начала до конца наизусть.

Его невеста тем временем всерьез готовится к жизни в России, упорно занимается русским языком. Ведь в ее сердце царит любовь.

В Фомино воскресенье, 15 апреля 1884 года, после Великого поста и Пасхальной недели, в соборной церкви Зимнего дворца состоялось торжественное бракосочетание великого князя Константина Константиновича и принцессы Елизаветы Саксен-Альтенбургской. Венчал молодых духовник царской семьи протопресвитер Янышев. При этом присутствовали император Александр III, императрица Мария Федоровна, члены императорской фамилии и высшее придворное духовенство.

Константин внимательно следил за ходом службы, часто крестился и горячо молился. Елизавета тоже крестилась, но так, как это принято у католиков. Когда новобрачным дали кольца, священник обратился к Елизавете по-немецки, и она этим была очень тронута. Под сводами храма прозвучали слова «Господи, Боже наш, славою и честию венчай я…», и с этой минуты великий князь увидел в Елизавете жену, «которая дана… навеки, которую… должен любить, беречь, холить, ласкать…» Из церкви все присутствующие перешли в Александровскую залу, где пастор обвенчал молодых по лютеранскому обычаю.

Вскоре последовал обычный в таких случаях царский Манифест, который гласил:

Возвещая о сем радостном для сердца нашего событии и повелевая супругу великого князя Константина Константиновича именовать великою княгиней Елисаветой Маврикиевной с титулом императорского высочества, Мы вполне убеждены, что верные подданные наши соединят теплые мольбы их с Нашими к всемогущему и всемилосердному Богу о даровании постоянного, незыблемого благоденствия любезным сердцу Нашему новобрачных.

Все сомнения, которые мучили великого князя в последние месяцы, сами собой исчезли. Спустя четыре дня после свадьбы он пишет:

Она моя жена. Я давно не был так счастлив… Мы ни стыда, ни застенчивости не испытывали, а стали гораздо ближе друг к другу, чем прежде.

К счастью, близость и душевное понимание продлятся долгие годы, до самой смерти Константина Константиновича. Жизнь они проживут в любви и согласии.

Радость венчания была, правда, омрачена огорчением, которого никто в семье даже предвидеть не мог. Елизавета наотрез отказалась перейти из лютеранства в православие. Нежелание новобрачной следовать обрядам русской православной церкви очень опечалило ее молодого мужа, человека глубоко верующего, и буквально ошеломило великую княгиню Александру Иосифовну. Серьезный разговор завел с Елизаветой и свекор. Молодой великой княгине было поставлено в пример послушание супруги великого князя Сергея Александровича – Елизаветы Федоровны, которая безоговорочно приняла после замужества православное вероисповедание.

Видимо, должно было пройти какое-то время, чтобы Елизавета привыкла к традициям чуждой ей религии, а позже даже и полюбила православное богослужение. Через год, в Рождественский сочельник она впервые приложилась к кресту, чем несказанно обрадовала мужа.

Постепенно все недоразумения исчезли, словно их никогда и не было. Спокойная, тихая семейная жизнь радовала обоих. Стремясь к тому, чтобы жена лучше освоила русский язык, Константин Константинович нанял ей опытных учителей, а когда у него было свободное время, сам помогал в этом трудном деле. Он не только устраивал ей диктанты и лично проверял написанное, но и беседовал по-русски на житейские темы, объясняя при этом по-немецки значение трудных слов и оборотов. Через год с небольшим после свадьбы они уже пытаются говорить друг с другом по-русски:

Гуляли с женой. Все время говорили по-русски. Это я решился в первый раз, до сих пор мне было как-то неловко. Она говорит довольно бойко.

Вечерами великий князь читал супруге вслух произведения знаменитых русских писателей и поэтов. Ученица слушала его как зачарованная. Она оказалась способной и старательной и быстро постигала тонкости загадочного славянского языка.

Елизавета Маврикиевна была мягким и приветливым человеком. Стоило мужу освободиться на некоторое время от служебных обязанностей и творческих забот, остаться с ней наедине, и он вновь и вновь чувствовал, что жизнь его без нее была бы тусклой и несчастливой. Имея в виду свою семейную жизнь, великий князь пишет 14 октября 1885 года: «Я никогда не думал, что она польется так тихо и отрадно».

Константин Константинович действительно не ошибся в выборе спутницы жизни. Елизавета Маврикиевна никогда не вмешивалась в его дела, ухаживала за часто болевшим мужем и всегда старалась создать для него обстановку, благоприятную для занятий творчеством. Она была истинной хранительницей их семейного очага, посвятив себя воспитанию восьмерых детей. Девятый ребенок, к великому горю родителей, умер еще в младенчестве.

…Вроде бы не было в сердце Константина Константиновича страсти к этой женщине – ни в пору жениховства, ни в более зрелые годы. У них были спокойные, ровные отношения. Но порой неожиданно для самих себя мы понимаем: они-то и есть самое ценное в супружестве. Через несколько лет после свадьбы они по воле обстоятельств оказались вдали друг от друга, и великий князь пишет стихотворение «В разлуке», посвященное жене:

В тени дубов приветливой семьею

Вновь собрались за чайным мы столом.

Над чашками прозрачною струею

Душистый пар нас обдавал теплом.

Все было здесь знакомо и привычно,

Кругом все те же милые черты.

Казалось мне: походкою привычной

Вот-вот войдешь и сядешь с нами ты.

Но вспомнил я, что ты теперь далеко

И что не скоро вновь вернешься к нам

Подругою моей голубоокой

За чайный стол к развесистым дубам!

Константин Константинович был прав, когда написал когда-то, что жену ему послал Бог. Их брак был из тех, которые совершаются на небесах. Разлучить этих людей смогла только смерть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.