ГЛАВА 19 ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ И СЛАВНЫЙ УРОЖАЙ
ГЛАВА 19
ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ И СЛАВНЫЙ УРОЖАЙ
В ноябре дети перевезли его в новый дом.
— Надо поселиться в нем до зимы, — заявила Розетта, и братья поддержали ее:
— Все трубы замерзнут, если там не будут жить.
И вот уложили мебель, фортепьяно, запаковали книги. В новом доме было двенадцать комнат. Все растерянно переглядывались. Как решит отец? Чем он заполнит все эти комнаты?
— Купите сами, что нужно. — В голосе Фредерика было безразличие. Он пошел в свою комнату и осторожно закрыл за собой дверь.
Как раз в это время переехал на жительство в Вашингтон Роберт Ингерсолл. Хотя на этого человека, сделавшего блестящую карьеру, сыпались отовсюду приглашения, он искал встреч с Дугласом, звал его к себе домой, присылал ему книги.
— Все-таки она была счастлива, Дуглас, — молвил Ингерсолл, кладя руку на рукав своего старшего друга. — Подумайте об этом. Я хотел бы… — он умолк, и мгновенная тень промелькнула на его лице. Затем он проговорил чуть слышно: — Благословен человек, знающий, что своей жизнью он принес счастье другим!
Постепенно работа отвлекла Дугласа. В конторе порядок не нарушался ни на один день. Делами управляла теперь Эллен Питс. Все служащие старались как могли, чтобы работа шла бесперебойно. Они искренне любили Дугласа за его неизменную приветливость.
За зиму он несколько раз заходил на чашку чаю к мисс Эмилии, у которой всегда было припасено для этого случая особое пирожное. Старушка сильно сдала, стала совсем слабенькой. Как-то к ним подсел Джек Хейли. Он почти до ночи не отпускал Дугласа: даже теперь, много лет спустя, Джек помнил, как первое время после смерти жены мучило его по вечерам одиночество.
Верховный суд объявил закон о гражданских правах 1875 года неконституционным, и Фредерик Дуглас снова почувствовал себя бойцом.
Он организовал массовый митинг протеста в зале Линкольна.
— Эго закон о социальном равенстве, — заявил в своей вступительной речи Дуглас, — и такова Декларация независимости, объявившая всех людей равными; и нагорная проповедь, и Золотое правило, предлагающее нам не желать другому того, чего мы не желаем себе; и апостольское учение о том, что господь влил одну кровь во все народы и расселил их по всей земле; и конституция Соединенных Штатов, равно как и законы и обычаи всех цивилизованных стран мира, ибо нигде, кроме нашей страны, человека не лишают гражданских прав из-за цвета кожи.
Об этом говорил Дуглас на похоронах Уэнделла Филиппса, умершего зимой следующего года. Казалось, что весь Бостон втиснулся в зал, где происходила панихида по великому «другу человека». Произнести речь поручили Дугласу.
— Он будет жить, пока существует на земле хоть один человек, стремящийся к справедливости, любящий своих братьев, чье сердце бьется в такт шагам бойцов.
Весной участницы XVI национального съезда суфражисток почтили память Уэнделла Филиппса. Дуглас слышал небольшую речь, произнесенную по этому поводу его сотрудницей и бывшей землячкой Эллен Питс. Получив слово, Дуглас сделал Эллен комплимент. Женщины, сидевшие в президиуме, своими улыбками тоже выразили ей одобрение.
На следующее лето Дуглас отправился в агитационное турне. Приближались президентские выборы 1884 года, страна выражала немало претензий правящей партии. Кровавые преступления и злодеяния на Юге, измена всем принципам и идеалам Авраама Линкольна не сделали белых на Юге приверженцами республиканской партии. На Севере негры начали покидать «партию Линкольна», а в некоторых неустойчивых штатах их голоса имели значение.
Дуглас упорно боролся с этой тенденцией. «Ничего путного не выйдет из того, что негры будут на стороне партии южан, — предупреждал он. — Эта партия служила рабовладельческому классу в период рабства и в продолжение всей войны и даже теперь продолжает оставаться верной тем же идеалам».
— Я питаю надежду и веру, — говорил он своим единомышленникам, — что партия Авраама Линкольна окажется столь же верной по отношению к своим друзьям… друзьям с черными лицами, которые во время войны служили глазами для ваших слепых, давали кров бездомным, бежавшим под натиском врага… Не заставляйте больше этих людей шагать к избирательным урнам по лужам крови… Правительство, которое вписывает свободу в свою конституцию, должно обеспечивать исполнительную власть необходимой силой для охраны и защиты этой свободы!
В середине лета стало ясно, что предстоит нелегкая президентская кампания. Кандидат республиканцев Джеймс Блэйн пользовался широкой популярностью. Наоборот, Гровер Кливленд, кандидат демократов, был почти неизвестен за пределами своего штата. Но спор шел не о них лично.
Вернувшись в Вашингтон в августе, Дуглас узнал о смерти мисс Эмилии.
— Она даже не болела! — сказала ему Эллея.
Дуглас был глубоко опечален.
— Почему вы не известили меня? Я бы приехал.
— Мы не успели. Она бы сама не захотела отрывать вас от дела, раз вы ничем не могли помочь. — Эллен говорила успокаивающим тоном, как с ребенком, готовым заплакать, но у нее самой на глазах блестели слезы.
И Дуглас, видя, сколько доброты и понимания таится в ее голубых глазах, не мог оторвать от нее взгляд. Прошла минута, а может быть и час, — счет времени вдруг исчез, ибо это было мгновенье, заключавшее в себе жизнь. Еще ничего не было сказано, еще не соединились даже руки, но этот момент решил их дальнейшую судьбу.
Первой заговорила Эллен слегка дрожащим голосом:
— Мистер Хейли закрывает пансион. Я… я хотела взять сейчас отпуск, раз вы здесь… Съездить домой ненадолго.
Он стоял отвернувшись, перекладывая на столе бумаги. На нее он не глядел.
— Мисс Питс, разрешите мне зайти к вам сегодня вечером, — попросил он.
— Пожалуйста, мистер Дуглас, — просто ответила Эллен. — Я буду дома.
На следующее утро Дуглас нанес визит своему близкому другу-священнику и сообщил ему, что собирается жениться.
— Я хотел бы, чтобы вы совершили обряд бракосочетания.
Приветливо улыбаясь, священник принялся поздравлять Дугласа. Для него это сообщение явилось полной неожиданностью. С именем великого Фредерика Дугласа не было связано никаких романтических слухов, хотя он, несмотря на свои шестьдесят с лишним, выглядел превосходно. Священник весь сиял.
— Очень разумно! Человеку нужна хорошая жена! Могу узнать, кто эта счастливая особа?
Тщетно старался священник вспомнить, кто такая Эллен Питс. Но, услышав следующую фразу Дугласа, вскочил как ужаленный.
— Дуглас! — воскликнул он с неподдельным ужасом. — Вы не смеете! Это же самоубийство!
Дуглас молча улыбнулся. Мир и спокойная радость царили в его душе. Он знал, что годы прожиты недаром. Он все время учился понимать жизнь.
— Я нарушил бы все свои принципы, — сказал он, — если бы не женился на этой благородной особе, которая оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Я свободный человек. — Он поднялся, поигрывая тростью и глядя с некоторой жалостью на своего приятеля. — Я не должен ни перед кем лицемерить. Разве не будет нелепицей, если после всех моих громогласных осуждений тех, кто делит людей на белых и черных, сам я начну проявлять подобную дискриминацию?
О своих планах они никому не рассказывали, даже детям Дугласа, но спустя три дня обвенчались на дому у священника. Только потом Дуглас повез молодую жену к себе в Анакостиа. В течение нескольких дней все американские газеты трубили об этом браке. Большая часть того, что там писалось, было неправдой. Почти все в один голос осуждали Дугласа.
Когда кандидата демократической партии Гровера Кливленда избрали президентом, уже и белые и негры заодно с ними потирали руки, заранее предвкушая удовольствие от того, как президент «выгонит в шею» заведующего протокольной частью. Да и сам Дуглас не ждал ничего иного. Его приверженность республиканской партии была широко известна. Он был «непоколебимым республиканцем» и не таил свою неприязнь к демократическому руководству. Вместе с женой он присутствовал на официальном приеме в честь вступления Кливленда на пост президента, но не стал там засиживаться. Он был немало удивлен, когда несколько дней спустя ему вручили пригласительный билет с золотым обрезом в Белый дом — «Мистеру Фредерику Дугласу с супругой».
В течение последующих двух лет Вашингтон и вся страна стали несколько лучше относиться к Дугласу. Но вряд ли кто-нибудь простил ему его женитьбу.
Настало время осуществить давнишнюю мечту. Дуглас с женой отправились в Европу.
— Не возвращайтесь, пока не повидаете по-настоящему весь свет, — напутствовал их Ингерсолл. — Не торопитесь назад! Это вознаградится сторицею!
Они путешествовали около двух лет. Дуглас вновь посетил Англию, Ирландию и Шотландию. К сожалению, не было уже тех людей, с кем он сотрудничал в прошлом, но их дети принимали его по-царски. Сестры Анна и Эллен Ричардсон, сорок лет тому назад предлагавшие Томасу Олду купить у него беглого раба, были еще живы. Эллен Дуглас целовала сморщенные щеки старушек и горячо благодарила их. В Париже Дугласы сняли квартирку, потом жили в Марселе, наблюдая плывущие по морю корабли, взбирались на древний амфитеатр в Арле. В Генуе в музее Дуглас не мог оторваться от скрипки Паганини — скрипка была его любимым инструментом. В свое время он даже немного учился играть на ней.
— Мы купим скрипку, пока мы здесь, — обещала Эллен. — Хоть и не как у Паганини, но все же скрипку.
— Что ж, ведь играть-то будет тоже не Паганини!
Под благословенным небом Италии этого было достаточно, чтобы вызвать их смех.
Пиза, Рим, Неаполь, Помпея, Сицилия… А после — Восток: Египет, Суэцкий канал, пустыни Ливии и Нил, пересекающий Африку.
Сердце Дугласа громко стучало. Он видел перед собой лицо Сэнди и горсть африканской земли на ладони юноши. Юноша этот был он сам много лет тому назад. Не эта ли горсть дала ему силы?!
Путешествие морем из Неаполя в Порт-Саид длилось четыре дня. Все это время стояла превосходная погода; однажды на рассвете они увидели прямо перед собой древний Стромболи, чьи скалистые вершины поднимаются почти отвесно над морем.
«Из всего, что я видел на своем веку в Америке, — писал Дуглас, — ничто никогда не давало мне такого полного чувства неземного покоя, такого чувства нетленной вечности и отрешенности от мира, как это плавание по Суэцкому каналу, гладкое, бесшумное скольжение меж двух песчаных насыпных берегов, зорко охраняемых английской и французской стражей. Здесь только начинаешь понимать побудительные причины английской оккупации Египта и английской политики вообще. По обеим сторонам канала тянутся без конца и без края пески пустыни, и даже в полевой бинокль не видно ничего до самого горизонта — ни жилья человеческого, ни дерева, ни кустика, ни какой бы то ни было растительности. Вековая тишина и безлюдие на гладких бесконечных песках. Лишь изредка мелькнет вдали белая полоска, еще больше подчеркивая мертвый покой песков. Это стайка фламинго, единственной птицы, обитающей в пустыне, бог весть как умудряющейся находить себе пропитание.
Но, к величайшему удивлению, здесь обнаруживаются и другие признаки жизни: внезапно мы видим фигуру тощего полуголого человека. Это молодой араб, словно возникший из желтого песка, ибо вокруг ни города, ни деревни, ни дома, ни шалаша. И тем не менее это не призрак: он уже несколько часов бежит вдоль берега с быстротою лошади и выносливостью охотничьей собаки, заунывно выкрикивая: «Бакши! Бакши! Бакши!» Он останавливает свой бег только для того, чтобы поднять кусочки хлеба и мяса, которые бросают ему с парохода. Далеко на расстоянии в дрожащем воздухе, пронизанном солнцем, возникает мираж. То вам кажется, что это великолепный лес, то прозрачное озеро. Иллюзия полная».
Этот полуголый тощий молодой араб и за ним мираж пустыни оставили у Дугласа неизгладимый след в памяти.
Пробыв неделю в Каире, Дуглас писал: «В Риме — немытые монахи, в Каире — завывающие, пляшущие дервиши. И те и другие одинаково глухи к велению разума».
Дугласы вернулись в Вашингтон, в свой дом на Анакостиа-Хайтс, вкусив жизнь во всей ее полноте. Они побывали вдвоем во многих странах, среди различных народов и рас; их обоих принимали люди всех оттенков кожи и приветствовали на разнообразных языках; множество рук пожимало их руки. Они изведали так много счастья, что могли позволить себе быть терпимыми ко всем нападкам.
Стрелы невежества, ревности и мелких предрассудков не долетали до них.
В июне 1889 года Фредерик Дуглас был назначен американским послом в Гаити.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.