Первые впечатления

Первые впечатления

В Австрию мы поехали через Германию, потому что так было ближе до Карлсбада и, кроме того, мы могли остановиться на пару дней в Берлине, поэтому и билеты были взяты только до этого города.

Поезд отошел вечером с Варшавского вокзала. Утром мы были в Ковно (Каунасе). Днем прибыли на пограничную с Германией станцию Вержболово. После проверки документов русскими жандармами и небольшой задержки на станции, во время которой мы успели в последний раз съесть в ресторане по русскому обеду, наш поезд медленно прошел по мосту через реку Неман, и мы очутились на германской станции Эйдкунен. Здесь и железнодорожники и жандармы — все были одеты по-другому, кругом слышалась чужая речь, виднелись надписи на немецком языке и бросался в глаза черный германский герб — орел с одной головой.

Тут же на станции, в пограничной таможне, осмотрели чемоданы с нашими вещами, в которых ничего недозволенного для ввоза в Германию не оказалось.

Затем мы в особой кассе разменяли немного русских денег на германские. Одна германская марка стоила тогда 48 копеек. Потом за чистым деревянным столом без скатерти выпили по первой кружке немецкого пива. При этом я заметил, что официант поставил кружки не прямо на стол, а подложил под них белые, вроде блинов, картонные кружочки, чтобы от кружек на столе не осталось следов пива.

В это время подали германский поезд, и мы поехали. Оглядываясь в последний раз на русскую землю по ту сторону границы, я был спокоен, потому что знал, что вернусь сюда через полтора-два года. У меня было в душе ревнивое желание показать себя как русского с самой лучшей стороны. Я жадно впитывал в себя новые впечатления, отмечая про себя, что у нас в России многое лучше, чем в Германии. Мне не понравилось, что в германском поезде нельзя лечь, а можно дремать только сидя, что пиво на станциях подают не в бутылках, а в толстых кружках, а яблоки, которые мы купили в Кенигсберге во время остановки, нам отпустили не счетом, а взвесили на весах, как крупу или орехи, что немцы держатся с какой-то напускной важностью.

Уезжая из Петербурга, Франц купил на память о России хорошую балалайку с футляром, на которую сразу же обратили внимание наши спутники по вагону и стали просить что-нибудь сыграть. Я сыграл им «Ах вы, сени мои, сени…», «Коробочку», «Ах, зачем эта ночь…» и еще что-то из своего небольшого репертуара, а они слушали, улыбались и повторяли: «Scho?n, scho?n!»

Уже в дороге Франц стал заниматься со мной разговорной практикой. На какой-то станции, где была пересадка, он велел мне спросить у дежурного по вокзалу: «Wann geht der Zug nach Berlin?»

На следующую ночь мы должны были сделать пересадку в Лейпциге. Франц увидел, что я везу с собой в картонке старомодную шляпу-котелок, которую я хотел носить в Австрии, и велел мне оставить ее в вагоне. Я так и сделал. Это заметил проводник и погнался за нами, уверяя, что мы забыли вещь, но мы не оглянулись, и котелок так и остался у него.

Еще день мы ехали по Германии. Я с интересом смотрел на поля и леса, на деревни и хутора немцев. Все это так не походило на Россию. Я испытывал радость, что мне представилась возможность посмотреть на другие страны. На Франца я вполне полагался, как на брата.

В полночь мы должны были приехать в Берлин. Франц показал мне на висевшую на шнурке книгу «Путеводитель по Берлину» и велел мне выбрать гостиницу для ночлега. В книге на разных языках рекламировались гостиницы, рестораны, магазины и т. п. Я прочитал на русском языке: «Гостиница „Петербург“. Говорят по-русски. По желанию самовары. Пять минут ходьбы от вокзала. Максимиллианштрассе, 8».

— Вот мы туда и пойдем, — одобрил Франц.

Вот и Берлин.

Поезд вкатился под крышу вокзала Фридрихштрассе. Быстро сдав багаж на хранение, оставив у себя только балалайку и небольшой чемодан, мы зашагали через площадь, оба в русских зимних пальто и шапках.

— Русские, русские! — услышали мы раза два за своей спиной, видимо, это приветствовали нас соотечественники. Мы прошли уже порядочно по Фридрихштрассе, но Максимиллианштрассе все еще не было видно. Мы спросили прохожего. Он сказал:

— О, это еще не близко.

— Вот тебе и пять минут ходьбы от вокзала, — заметил я Францу.

Он ругнулся в адрес «этих пруссаков», которых, как видно, не любил. Наконец мы пришли на Максимиллианштрассе и позвонили у дверей невзрачной гостиницы.

— Спроси по-русски, есть ли у них свободный номер на двоих, — толкнул меня Франц, когда нам открыл заспанный швейцар. Я спросил. Швейцар замотал головой и сказал:

— Verstehe nicht.

Тогда Франц заговорил по-немецки, и мы сняли себе номер с двумя кроватями, в который нас проводила Zimmerm?dchen (горничная) — высокая полная немка. Мы попросили ее разбудить нас в восемь часов утра и легли спать. Однако утром нас не разбудили. Когда мы проснулись, было светло. На башне соседней церкви пробило девять.

— Вот тебе и немецкая аккуратность, — подтрунил я.

— Ладно, — усмехнулся Франц. — Теперь вели этой девушке принести нам самовар и будем пить чай.

Когда горничная пришла на звонок и я спросил у нее самовар, она ответила, что самоваров у них нет и не было.

— Позавтракаем в ресторане, Франц, — предложил я.

Но горничная, узнав, что мы ничего не заказываем, предупредила, что если мы ничего не будем заказывать в номер, то будем должны уплатить по лишней марке в день. Пришлось пить кофе и завтракать в номере. По-русски в «Петербурге» никто не говорил. Так мы в первый же день убедились в лживости немецкой рекламы.

После завтрака мы пошли гулять по Берлину который мне очень не понравился своим мрачноватым видом. Когда на улицах нам попадались германские офицеры, Франц плевался и говорил мне:

— Смотри, какой глюпи морда идет.

Действительно, надменный вид германских офицеров просто бросался в глаза.

В Берлине мы пробыли два дня. Купили мне за тридцать марок черный костюм для работы.

Побывали в гостинице «Адлон» на улице Унтер-ден-Линден, повидались с работавшим там моим товарищем по Европейской гостинице Костей Свиясовым, который прожил здесь уже около года. Он выбежал к нам в голубой куцей курточке со множеством круглых золотистых пуговок и голубой шапочке с вензелем отеля. Потом мы долго ходили по магазинам. Франц хотел купить себе простую кепку к темно-синему костюму, но ему везде предлагали головные уборы чисто немецкого покроя — что-то среднее между фуражкой и кепкой. Франц даже не хотел и смотреть на них, а только чертыхался, говоря, что он терпеть не может ничего такого прусского. Позднее я узнал почему.

Из Берлина в Австрию мы уезжали вечером с Кобургского вокзала. Чтобы доехать туда с вокзала Фридрихштрассе, где был наш багаж, Франц взял таксомотор. Таким образом, получилось так, что второй раз в жизни поездку на автомобиле я совершил в Берлине. Костя Свиясов пришел проводить нас на вокзал. Пока Франц сдавал багаж, мы успели с ним выпить в буфете бутылку лимонаду.

— Ich m?chte zahlen, — позвал Костя официанта, чтобы рассчитаться. Я порадовался его успехам в немецком языке. Началась посадка. Мы попрощались с Костей, вошли в вагон, и поезд повез нас к границе Австро-Венгрии.

Мы ехали всю ночь. Наступившее утро было ясным и солнечным. Кругом все было так ново для меня. Поезд то углублялся в горы, которые я видел первый раз в жизни, — за окном мелькали красноватые скалы, лес, лощины, то он вырывался из гор и шел по холмистой местности, на которой там и тут виднелись беленькие, с черепичными крышами деревни и небольшие города с островерхими башнями. Здесь уже была весна, зеленела первая травка.

Вскоре после полудня мы приехали на австрийскую границу. Поезд с ходу подлетел к станции австрийского пограничного городка Эгер. Документов у нас никто не проверял. В таможне на наши вещи едва взглянули.

Австрийского поезда нам пришлось ждать несколько часов. В буфете с непокрытыми чистыми деревянными столами мы заказали себе по порции традиционного австрийского гуляша и по кружке пива. Кушанье было довольно вкусным. Пока мы ели, к нашему столу подошел какой-то парень. Попросив позволения, он подсел к нам, уронил голову на стол и горько заплакал. Шляпа на его голове вся была украшена какими-то цветными перьями, кисточками, ленточками, значками с портретом престарелого императора Франца Иосифа II. Я с недоумением посмотрел на Франца, и он мне объяснил, что в Австрии в деревнях так девушки украшают шляпы рекрутов, призванных в армию. А плачет парень потому, что ему не хочется идти в солдаты.

С вокзала мы пошли побродить по городу. Эгер был старинный городок, расположенный на холмах. Мы пришли на какую-то площадь с низким мрачным зданием и старинным готическим собором. Франц пригласил меня зайти в него. Мы зашли. У дверей стояла большая каменная чаша с водой. Франц обмакнул в ней пальцы. Я тоже. Постояв минуты две в пустом сумрачном соборе, Франц перекрестился, и мы вышли.

— Я ведь мало верю в Бога, — сказал мой спутник, — а зашел сюда ради мамы. Это чтимый собор, и мать меня спросит, заходил ли я в него. И вот я не хочу сказать ей, что заходил, а сам не заходил. Я не хочу обманывать маму, вот и зашел.

И вот мы снова в поезде, на этот раз в австрийском. Вагоны здесь попроще, публика тоже. Перед глазами проходят очаровательные горные виды Богемии. Вот очень уютный небольшой курорт Франценсбад. С красивыми, раскиданными среди зелени пансионами и отелями, на одном из которых я прочитал: «Hotel und Cafe R?bezahl».

Ехать от границы до родного городка Франца, где жили его мать и родные, надо было всего три часа. Городок называется Тепла. Любуясь живописными видами, я и не заметил, как поезд остановился у станции с этим названием.

— Ну, Федя, приехали, — сказал Франц, и мы вышли из вагона. Нас никто не встречал.

Городок поднимался от самой станции своей главной улицей Бангофштрассе, по которой мы и пошли и минут через десять вошли в небольшой каменный домик (там все дома каменные), где нас радостно встретила мать Франца — бодрая, приветливая деревенская старушка.

— Мой компаньон, Теодор, — представил меня Франц, расцеловавшись с матерью.