Ветви древа великого

Ветви древа великого

Как-то в Академии бронетанковых войск, когда я снимал фильм Киностудии Министерства обороны, ко мне подошел подполковник или полковник, уже не помню (это было в 1980-м году), Евгений Яковлевич Джугашвили, слушатель этой Академии. Моложавый, с легкой сединой, тщательно причесанный, с темными пристальными глазами, одновременно поразившими меня какой-то бархатной глубиной и мягкостью. Извинившись и представившись только по званию и фамилии, он очень деликатно попросил, «поскольку я работаю в архивах, по мере возможности, посмотреть, не попадется ли в немецкой кинохронике какой-либо материал о его отце, Якове Джугашвили». Я согласился. Джугашвили был очень вежлив и предупредителен и, скорее всего, не потому, что робел перед «киношниками», – чувствовалось, что это ему крайне важно: очень уж запутана история его отца, солдата, которого Сталин не согласился обменять на фельдмаршала Паулюса. Толки тогда ходили разные, в том числе и о предательстве сына вождя – Якова, и о его будто бы согласии сотрудничать с врагом. Можно себе представить, какой неизмеримой тяжести груз носил на себе его сын, какой «миллион терзаний»!..

Этот случайный эпизод взволновал меня какой-то «неслучайностью», какой-то точной предначертанностью: ведь нельзя же посчитать такую встречу ошибкой, опиской в книге судьбы. Мирное повседневное течение моей жизни было нарушено пересечением с судьбой человека, являвшегося «ветвью великого древа» – фамилии, определявшей целую эпоху в истории нашего государства, – Джугашвили, Сталин.

«Прикинуть на себя» создавшуюся во время войны ситуацию просто невозможно! Так и звучит в ушах характерное, со сталинским акцентом: «Я солдат на маршалов не меняю!..»

А ведь мог! Мог в одно мгновение! Что там поверженный, обмороженный и жалко-сникший Паулюс!.. Судьбоносная роль Сталинградской победы от этого обмена ничуть не уменьшилась бы! И все поняли бы несчастного отца, согласись он на предложение германского командования. Но он был общепризнанным «вождем народов» и не мог поддаться велению отцовского сердца. Не мог! Не мог! Потому что у миллионов и миллионов советских отцов сыновья сгинули в фашистском плену!

Поистине это сюжет, не уступающий древнегреческим трагедиям. И решение Сталина правильно поняли многие наши люди, они прониклись трагедией отца и оценили волю вождя. Многие, но только не Никита Хрущев. Его сын Леонид тоже попал в плен, и Хрущев плакал, умоляя Сталина спасти его. Сталин и здесь, естественно, отказал. По сути, Хрущев всю жизнь не мог простить вождю этого отказа; в период «оттепели» он многократно педалировал в своих речах черствость, жестокосердие, отсутствие отцовских чувств у Сталина, называя его «жестоким к своим детям». Я вспоминаю злое лицо Хрущева, когда он говорил о нелюбви Сталина к своим детям, «он-де даже не жил с ними». А ведь и ежу понятно, что Сталин не мог принадлежать семье – он был вождем народов, отцом всех и каждого в великой стране Советский Союз! И как руководитель государства считал, что его дети должны строить свою жизнь сами. Как бы оценивали люди детей Сталина, растущих в привилегированных условиях под крылом родителей в Кремле? Кстати, этого так и не смог избежать Василий, окруженный подхалимами.

А Хрущев жил не только с детьми, а и с внуками – я знаю, я слышал от многих, кто был по киношным делам в его семье. В конце шестидесятых вся наша Центральная студия документальных фильмов работала практически на одну тему – «Наш дорогой Никита Сергеевич», снимая один за другим фильмы по сценариям Аджубея, хрущевского зятя.

Хрущев, когда пришел к власти, быстро занялся реабилитацией сына, погибшего в плену; в газетах промелькнуло, что он даже пытался присвоить сыну звание Героя Советского Союза. Кстати, в архивах, где хранились документы и хроникальные кадры сына Хрущева, пусто – прошла официальная информация, что документы изъяты Хрущевым-отцом.

Итак, просьба внука Сталина. Что и говорить, с трепетом, нетерпением и большим интересом начал я поиск. Просматривая немецкую хронику, нашел интересные кинокадры: Яков Джугашвили в кругу немецких офицеров. Было видно, что они только что подсели к нему: бодрятся, улыбаются на камеру. Сюжет, естественно, был без перевода: немецкая синхронная речь, комментирование, – я ничего не понимал.

У Якова независимое строгое лицо, выражающее неприязнь, враждебность к окружению, вынудившему его позировать перед камерой. Было очевидно, что пленного привели только что – для киносъемок, для завершения подлой провокации. На столе перед офицерами какие-то документы. Длинный план листовки о пленении… Эти кадры я смотрел уже не как бесстрастное отражение событий прошлого: что-то задело меня за живое, какая-то неразрывная связь судеб, кровная ниточка, протянутая Всевышним от одного человека к другому. Я был очень взволнован, тем более что в 41-м году, в Барыбино, вместе с другими вожатыми пионерлагеря под руководством военных я собирал именно эти, эти фашистские листовки, разбросанные парашютистами по полю!..

Мне хотелось порадовать потомка Сталина, быть ему полезным, показать кадры с его отцом – живым отцом . Судьба Якова столь трагична…

Я взволнованно рассказал консультанту от Академии бронетанковых войск, что материал о Якове Джугашвили в Красногорском киноархиве есть. Просил передать, что если полковник Джугашвили захочет, он сможет поехать с киногруппой в архив и сам увидит пленку с отцом собственными глазами! А если нужно, я закажу печать с выбранных им кинокадров. Проход в архив, пропуска, заказ кинозала – я все обеспечу.

Но Евгения я больше не увидел. Скорее всего, вмешались какие-то высшие силы; высшие, я имею в виду – от власти. Кому-то, очевидно, не понравилось будирование темы «Джугашвили – Сталин, потомки древа великого». Возможно, Евгению просто не передали моего сообщения о найденных кадрах, а скорее всего, вместо того, чтобы обрадовать, попытались вовсе пресечь возможность нашего дальнейшего общения. Ведь у кино и прессы – как говорят, «четвертой власти», широкие возможности привлечь особое внимание к освещаемой теме, возможности разогреть, раздуть огонь памяти, любви, сострадания к поверженному имени вождя. А может, заодно вылили ушат грязи и на меня: мол, все «киношники – трепачи и пропагандисты», не сделают ничего доброго, не верь им, Джугашвили, и не надейся! Могли, могли так сказать. Настроить… А может, какой-нибудь рьяный «особист» предупредил: «Не буди лихо, пока оно тихо!», подлых же людей не меньше, чем добрых, только их не сразу распознаешь.

Да, жаль, горько, что так случилось. Я не стал предпринимать попыток разыскать слушателя Академии Джугашвили, потому что понял: своей инициативой, чрезмерной активностью могу только напугать этих «стражей от власти», которые сделали все, чтобы мы больше не встретились и не общались – и навредить Евгению. Смешно, абсурдно, что вершителями людских судеб подчас становятся случайные «носители мундиров», винтики, вращающиеся по велению политической машины: «Только так и не иначе, только в эту сторону»! Жестко! Грубо! Тяжело! Сопротивление – бесполезно, иначе… – сломаю!..

Тогда я недолго размышлял о случившемся; поток жизни, новые события, заботы, замыслы влекли и уносили меня дальше и дальше. Но сейчас… я сожалею, что не удалось помочь внуку Сталина. А вот о сыне вождя Василии кое-что знаю…

В шестидесятых годах моей судьбе, хотя и косвенно, было угодно снова пересечься с судьбой Василия Сталина. В то время я часто бывал в Казани, куда Хрущев определил на «местожительство» Василия. В столице Татарии я познакомился с редактором республиканской студии кинохроники Виталием Гузановым, который жил с Василием в одном доме и тесно с ним общался. Кроме Гузанова, я никого не знал в Казани. С ним мы встречались по работе, ходили обедать, виделись вечерами. Говорили о кино. Сдружились. И, словно заговоренный, Виталий снова и снова возвращался к воспоминаниям о Василии Сталине.

К сожалению, я приехал в Казань после смерти Василия. Виталий рассказывал, как они дружили, о своих наблюдениях, выводах и подозрениях, о долгих и задушевных беседах, откровениях и спорах. Как собирались в день выборов с утра идти вместе на избирательный участок. А утром, не дождавшись Василия к условленному часу, Виталий пошел на выборы один. Вернулся… и узнал от гудящих роем соседей, что Василий «скончался от гриппа»!..

Как ни старался отец уберечь Василия от соблазнов, подстерегающих сына первого человека в государстве, сына «властителя дум», раболепствующие «пресмыкатели» сделали все, чтобы погубить его как личность, очернить его имя, намеренно или в благоговейном холопстве бросить грязную тень на его великого отца. Не думаю, чтобы вся эта угодливая нечисть, доживая свою жизнь, спала спокойно. Судьба должна быть справедлива…

После смерти Иосифа Сталина вся жизнь Василия была посвящена рвущему душу стремлению очистить имя отца от наносной политической шелухи, клеветы, досужих домыслов и пошлых обывательских сплетен. Человек горячий и эмоциональный, он готов был на амбразуру броситься, чтобы защитить имя отца. На знании его натуры и строили свою тактику опытные психологи от власти и политики, поставившие своей целью уничтожить, втереть в пыль вслед за отцом и имя сына – Василия.

По высылке в Казань Василию запретили носить фамилию Сталин, выдали паспорт на имя Джугашвили. Пользуясь широтой его натуры, гостеприимством, как рассказывал Гузанов, тем, что Василий очень любил праздники, застолье, вокруг младшего Сталина постоянно терлись какие-то люди, приносили спиртное. А потом в газетах громко кричали о том, что сын Сталина спился…

Собирались вместе идти на избирательный участок – и вдруг смерть! От гриппа!..

Похороны. В горсточке друзей снуют незнакомые люди в одинаковых пальто и шляпах… Виталий рассказывал, Василия хоронили власти. Официально. На могиле поставили столбик с надписью «Василий Джугашвили». Спустя несколько дней на могиле появился добротный памятник с надписью «Василий Сталин». Памятник быстро снесли и организовали милицейский пост.

Когда мы с Гузановым посетили кладбище и остановились у могилы с табличкой «Василий Джугашвили», Виталий шепнул мне, украдкой скосив глаза на милиционера:

– Вон, видишь? Дежурят…

Милиционер стоял в сторонке; чувствовалось, что он явно «не в своей тарелке»: сняв фуражку, вытирал платком лоб, тер фуражку изнутри. Вот надел ее и, поглядывая на нас, отошел. Недалеко… Вернулся снова поближе к нам, закурил… Мы ушли, не стали дразнить гусей…

Позже Гузанов перебрался в Москву, работал главным редактором Киностудии Министерства обороны СССР, где потом и я работал режиссером. И жили мы недалеко друг от друга – словом, многое нами, очень многое обговорено, обсуждено, осмыслено. И снова тема судьбы Василия Сталина в рассказах Виталия – одна из самых животрепещущих.

Я рассказывал ему, как в тридцатых годах впервые увидел Василия у нас во дворе бахрушинского дома, куда они с моей двоюродной сестрой, его одноклассницей, приезжали ко мне за стенгазетой. Василий тогда был аккуратным школьником в темно-синей форме с белым воротничком и белыми манжетами. Как тогда наша классная руководительница настойчиво ставила нам в пример скромность, аккуратность и прилежание сына вождя!.. А Виталий рассказывал с горечью, как обстоятельства и люди превратили Василия в необузданного пьющего человека. За что?! Только за то, что он был сыном вождя и хотел носить фамилию – Сталин.

Будучи сценаристом документального кино, драматургом, человеком очень эмоциональным, приученным со студенческой скамьи изучать жизнь и проникать в суть явлений, Виталий Гузанов не мог быть просто равнодушным наблюдателем, пройти мимо судьбы, как он говорил, «друга с большой буквы». Он переживал жизнь Василия как свою, рассказывая о нем, не мог сдержать свой гнев. Голос у него менялся, глаза наполнялись слезами, мог и ложку сломать, и тарелку опрокинуть – он переставал владеть собой. Василий был для него не просто другом, он был олицетворением нашей противоречивой действительности. Гузанов мечтал поведать людям о том, что знал и что угнетало его душу. «Нужно только время, – твердил он. – Я расскажу правду всему миру»! Он писал тогда книгу о Японии и, видимо, какими-то подтекстами, эзоповым языком хотел высказать в ней свои потаенные мысли о правителях и их судьбах, о Василии Сталине, его отце и придворной «политбюровской» возне, – сценаристы всё это могут и умеют. А может быть, он выжидал, что придет время и для отдельной книги, уж очень ярко рассказывал он о своем друге, неординарном, самобытном человеке.

Время, увы, не пришло. Виталий Гузанов ушел в мир иной… Так уж получается, что ничего нет крепче власти и сил, ее укрепляющих и поддерживающих.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.