О чудаках

О чудаках

Однажды я услышал такое признание:

— Там, за океаном, я вдруг понял устрашающий смысл русского заклятья: «Чтобы тебе пусто было!» Я догадался, о чем тут речь; не так уж страшен пустой амбар, страшна пустая душа.

И верно: очень страшно! Вся история нашего народа, вся наша жизнь, все чаяния наши — против этого. И все-таки тревожит — зловещая тень на некоторых лицах, в душах наших близких, наших детей и внуков.

Вспоминается случай, описанный в газете: большая группа молодых людей видит, как перед ними горит лес. Раздаются голоса — что ж так и будет гореть, не попробовать ли остановить пожар? Но душевный порыв поглощается хладнокровным расчетом некоторых: зачем бежать, потушить не удастся. Рационалисты? Конечно. Но безупречен ли такой рационализм?

Казалось бы, не о чем тут дискутировать. Какой же в самом деле здесь вопрос: что важнее — разум или чувство? Душевный порыв или рационализм? Бескорыстие или корысть? Красота жизни или пустота жизни? Конечно же, человек должен быть и добрым и разумным. В человеке все должно быть прекрасно. Вот самый простой, ближайший идеал человека.

— Да, — отвечают мне, — это так, но в жизни и тут и там натыкаешься на такие углы, что все не просто.

Всех углов не предусмотреть, но я люблю читать наши газеты именно потому, что каждый день они приносят множество разнообразных картин нашей жизни. В сущности говоря, все наши газеты ежедневно в том или другом виде пишут на эту тему: о красоте или о пустоте жизни, о том, что один человек поступил правильно, другой — неправильно, один сделал доброе, другой — злое, несовместимое с нашим идеалом.

Поэзия доброго дела, разумность человеческого взаимопонимания и уважения — как же помышлять о новом обществе, не заботясь о том, чтобы все это стало доступно каждому — и плотнику, и социологу, и ребенку математической школы, и старому большевику, выходившему на баррикады во имя революции!

Недавно в одном из углов неохватной нашей страны, в городе Курске, встретился я с поучительным примером жизненной диалектики, выразительным примером нашей разноукладной, но всегда динамической жизни. Большое удовольствие доставило мне здесь знакомство с людьми, завсегдатаями областной библиотеки имени Николая Асеева: детство поэта протекало в Курске, здесь он учился.

Много раз я проезжал мимо этого города, окраинной крепости сначала Киевской Руси, а потом Московского государства, видел его на высоком холме, что-то вспоминал, о чем-то мечтал, но как-то не удавалось побывать в нем. С любопытством оглядывал я из окна вагона холмы и перелески, вспоминая, как отозвался о курских местах Тютчев: «…расположение его великолепно и смутно напоминает окрестности Флоренции».

С благодарностью я принял приглашение познакомиться с библиотекой в городе, мимо которого не прошли ни огонь, ни ветер эпохи… Ну, ладно! К делу!

Признаюсь, вид молодого человека, склонившегося над книгой под зеленым библиотечным абажуром, никогда не оставляет меня равнодушным. «Человек, взрастивший дерево или написавший книгу, не умирает». Люди же, чтущие книгу, передающие книгу, — они так же участвуют в ее бессмертии, как и тот человек, который написал ее.,

Дом книги, открытый всем знаниям, молодости и старости, сомнению и надежде, это и есть самый красивый, самый гостеприимный, умный и праздничный дом в любом городе.

Как хорошо, когда и тебя настораживает едва уловимый шелест внимания, милые молодые зоркие глаза, недоверчиво выжидательная улыбка иного искушенного седовласого слушателя! А после нашей беседы один из юношей подошел ко мне с вопросом:

— Вот вы говорите о кибернетике и о книге, о физиках и о лириках, об интеллектуальной поэзии… А как же все-таки понять, что такое счастье? Можно ли считать, что это — поэзия? Я люблю стихи.

Не знаю, нашелся ли я… Но я кстати вспомнил и рассказал юноше об одном моем добром знакомом — черноморском моряке, офицере и педагоге, которого однажды я в шутку назвал апостолом кибернетики, а он мне на это ответил:

— Апостолы всегда имели в виду добро, но крайней мере пеклись об этом. Если и вы имеете в виду добро, сотворение счастья, то вы правы. Я верю, что кибернетика способна помочь этому.

Недаром этого человека иные считают чудаком: военный моряк, кибернетик ищет кибернетических решений мира и счастья!

Преемственность — одна из лучших и благороднейших морских традиций. Конечно, преемственный интерес внуков к делам их отцов и дедов, к смыслу того, что становится Историей, полезен всегда, но на флоте — особенно: и как раз потому, что тут все меняется быстро и лукаво. Подумать только, многое совершалось еще на глазах наших дедов: боевые корабли сбросили паруса, оделись броней, вооружились башенными пушками и — задымили. Перед глазами моего поколения прошло несколько поколений кораблей, я еще помню черноморских «апостолов» и «святителей», ставших на вечный прикол. Многие моряки-черноморцы, сейчас уже капитаны 1-го ранга, благодарно чтут память первых кораблей красного флота: «Коминтерн», «Незаможник», «Червона Украина»… Эти имена и сейчас еще пробуждают в душах давних военморов воспоминания о радостных приобретениях юности. Немало было и сильного, как первая любовь, и трогательного, и веселого. Были и такие корабли: переделанные из увеселительных яхт, они несли теперь сторожевую службу. Их в полном смысле слова можно считать ветеранами флота. Помню, например, такой кораблик в годы восстановления Тихоокеанского флота: «Боровский». Это почти беспомощное суденышко мужественно несло свою службу, и можно было увидеть его и в Золотом Роге, и у Посьета, и у Де-Кастри, и у берегов Камчатки, и не раз приходилось ему одергивать японских концессионеров. Так вот, когда на первомайском параде тридцать второго года продефилировали многочисленные части краснофлотцев, японский консул — милый старичок, удивленный их появлением, любезно спросил:

— Если позволите, кто, откуда эти моряки?

— Это моряки с «Воровского», — коротко отвечали ему.

Господин консул скептически и вежливо улыбнулся, а когда в том же году на Октябрьском параде, сверкая дудками, прошли целые колонны моряков, консул спросил уже без улыбки:

— Это тоже с «Воровского»?

В штабы и политотделы приходили командиры и политработники. Кавалеристы тут же со звоном снимали шпоры, а на стапелях ни днем ни ночью не затихали работы.

Корабли-предки ушли так же безропотно и самоотверженно, как служили, уступив места на бочках тем, кто лучше ответит требованиям новой эры.

Знавал я и черноморских «старцев», верных служак, боцманов царского флота, еще помнивших в свой черед времена Станюковича, первых наставников красных военморов:

— Что это такое? — спрашивает наш усатый учитель.

— Веревка.

— Нет, военмор, веревка — вервие простое, на флоте веревок нет, есть концы, — испробуй! — Обхватит руку узлом и так затянет, что завоешь, но морской узел запомнишь навсегда, каждый чувствовал главное: что посеешь, то и пожнешь. Подобные наставления даже нравились. У молодых уже появлялись мечта и воинское честолюбие.

Да, это я помню, и поэтому мне легче понимать нынешнюю молодежь.

Ныне на флоте иное щегольство. Ныне не услышишь многоярусный боцманский окрик, не залюбуешься лихостью и быстротой действий марсовых матросов — иные потребности, иные навыки, иной тон, другая под ногами палуба, другие перед глазами корабли.

Замечали ли вы, как быстро утрачивают недавнюю красоту линий и форм автомобили, выходящие из моды? Еще заметней это на флоте. Старые судостроители рассказывают, как старались прежде придать броненосцу вид устрашающий, особо внушительный, крейсеру — элегантность и легкость. Как будто люди действовали по завету пращуров, стремившихся самим боевым одеянием внушить врагу трепет и уважение.

Нет, в наши дни все обстоит иначе. Спрятаться, ускользнуть, а самому как можно быстрее поймать и поразить цель — вот первое основание современной тактики. Радиолокация, акустика, тончайшая оптика. Автоматическое око и автоматическое ухо. Математическая точность вычислительных машин заменяет острый прищур и уверенность жеста бровастых наводчиков и бомбардиров — какой уж тут многоярусный боцманский окрик!

Взгляните на современный боевой корабль, представьте себе хотя бы эволюцию одной его мачты — от корабельной сосны петровских времен до современной башни, напоминающей пагоду, с множеством выведенных наружу из внутренних рубок управления нервных узлов и усиков: мачты слушают, высматривают, соображают. Всмотритесь в скупые, а то и замысловатые линии обводов, в красоту целесообразности и не доверяйтесь обманчивому впечатлению: да, ракетоносец удивительно мал и хрупок сравнительно с громадами недавних дредноутов. Однако этот хрупкий Давид может уверенно выйти против целой толпы недавних Голиафов. Все, чем богата его страна, вся ее мощь, вся инженерная и техническая мысль народа, наука, идеология, — все в невидимой сокрушительной праще, взнесенной над водой. А под водой? Атомный реактор современной субмарины преодолел, казалось, непреодолимый скоростной барьер дизельных двигателей и позволил могучему кораблю уйти под воду на сроки, достаточные для того, чтобы обогнуть земной шар.

Все так. И тут вместе с грозой морей всплывает главный смысл наших споров и опасений последних десятилетий: человек или машина, о чем разговаривать с ней, с машиной? Как сделать так, чтобы кибернетика стала кибернетикой добра? Вот — книга. Не есть ли искусство печати первая форма кибернетической памяти — и книга всегда учит человека добру. Как же сделать так, чтобы и электроника не уклонилась от этого пути? Идеал социалистический или корыстный интерес общества реакционного?

В стране великой революции на кораблях флота происходит тоже самое, что и на хорошем заводе, в агротехнике, в медицине, в любом научно-исследовательском институте. Наша страна тем и богаче других, что революция приучила всех нас думать о самом важном для всех людей. И, нужно сказать, на наших кораблях тоже думают о примирении физиков и лириков, о сочетании поэзии интеллекта с поэзией чувств, о планомерности рационализма и о красоте душевных порывов. Все это — признак времени, следствие одной и той же причины. Среди моряков флота тоже есть апостолы цифры, знатоки числового языка науки, по особенно дорог — и прежде всего самим морякам — тот, кого при этом можно считать также и хранителем и наследником морской души своих дедов. Такой моряк и в моих глазах представляется характерным для наших дней. Такой и мой добрый старый приятель Николай Сергеевич Трунов, когда-то херсонский мальчик Колька, любимец очаковских рыбаков, сейчас капитан 2-го ранга, кандидат технических наук, одержимый идеей найти и установить кибернетическую программу вдохновения и победы.

Даже беглый рассказ об этом человеке скажет кое-что о новом в жизни флота.

Еще не так давно встречались мы с Труновым у воронежского памятника — Петр Великий опирается на якорь. Вот тогда-то и признался мне Трунов, что он замыслил, а теперь я увидел осуществление его замысла. Все это имеет прямое отношение к характеру человека. Тогда на берегах реки Воронеж было положено начало строительству русского флота и на зеленых берегах этой тихой реки по инициативе капитана 2-го ранга Трунова был создан лагерь для трудновоспитуемых детей — «Бригантина». Смелое начинание оправдало себя.

— А зачем вам нужно это? — помнится, удивлялся я тогда, видя сколько времени и труда тратит на это начинание и без того очень занятый Трунов. И я хорошо запомнил, что ответил мне тогда офицер-кибернетик:

— Вы же, вероятно, знаете опасения Норберта Винера. Это не только его опасения! Как бы не случилось так, как в старинной легенде: силой своего знания мы осуществим свои желания, но вдруг появится призрак, а у нас не хватит силы изгнать его. Это будет призрак страшной войны. Нет, мы не хотим этого, нам нужна формула вдохновения и победы. Как запрограммировать вдохновение? Кто это сделает? Кому довериться? Понять логику машины не так просто, с детских лет нужно воспитывать в человеке способность к пространственному мышлению, а главное — чувство небывалой ответственности за свои мысли. Программист должен быть человеком с чистой душой. Это должно быть первой заботой всякого кибернетика…

Я начал догадываться, что именно побуждает моего друга заниматься детьми, и я сказал:

— Но ведь это дети трудновоспитуемые.

— Чепуха! Не нужно быть Макаренкой или Янушем Корчаком, чтобы и среди «трудновоспитуемых» найти детей со светлой душой, с хорошими задатками. Я верю, что я здесь найду таких.

Для мальчиков и для девочек он добился того, что покоряет обычно детское честолюбие: дети получили флотскую форму, палатки, настоящие автоматы, шлюпки, а главное, заразились труновской верой и энтузиазмом. Более ста ребят с первого же лета всерьез увлеклись романтикой военно-морского дела, они овладели парусом, а их душами — мечта о больших походах.

Как это удалось?

— Да очень просто, — отвечал и на этот вопрос Трунов.

И в самом деле, если тобой руководит одна забота — поделиться с другими тем, что мило и дорого тебе самому, что может помешать сделать это? Возмужалый херсонский мальчик наполнился любовью к морю, к кораблям, к знанию и правде — и теперь взрослый человек, моряк со званием кандидата наук, обогащенный опытом жизни, больше всего хотел исполнения двух желаний: не утаить от других, как может быть прекрасна поэзия моря и как при том приятно трудиться и постигать науку в убеждении, что она может сделать жизнь еще прекрасней.

Наставники Трунова в прославленном ленинградском Высшем военно-морском училище имени Фрунзе научили его не ставить границ там, где их нет, искать истинный горизонт «научного видения», как однажды выразился Иван Павлов. И молодой человек доверчиво и пылко присоединился к тем, кто камень за камнем разбирал «Олимп априорности», по выражению другого великого ученого, Эйнштейна. И вскоре идея создания кибернетического лоцмана кораблевождения овладела всем существом молодого офицера.

Страна, в которой восторжествовали силы прогресса и справедливости, открыла дорогу и ему, и вот моряк-романтик, человек строгий, точный, справедливый, хочет и машину научить всему лучшему. Он хочет говорить с машиной так, как завещали ему его учителя, — на языке справедливости и вдохновения. Вот, что хочет внушить машине капитан 2-го ранга Трунов!

Еще не очень много учеников у самого Трунова. О, нет! Еще не на каждого юного «бригантинца» можно положиться, иногда еще мало понимания и много еще нужно трудов.

Своим питомцам из «Бригантины» Трунов говорит:

— Ребята, любите парус! Дух захватывает, когда идешь накренившись под ветром. Помните стихи: «Порою близок парус встречный, и зажигается мечта, и вот над ширыо бесконечной душа чудесным занята» — стихи Александра Блока, какие хорошие стихи! А как красиво, когда корабль медленно идет к причалу и на баке выстроилась боцманская команда… Любите авральный строй, ребята, но готовьтесь и к тому, что вскоре картина будет другая: всего лишь несколько человек экипажа у цифровых вычислительных машин уведут большой корабль в море и приведут его обратно. Вот так! И у этих машин будете нести вахту вы, вот ты, Корнеев, нли Коля Выставкип, или Саша Борисов, или Юра Орешков…

— Юрка Орешков уже подал заявление в Нахимовское училище.

— Вот и хорошо! А разве Корнеев не был сорванцом, а теперь, смотрите, — начальник штаба.

Конечно, имеется в виду, что сорванец Корнеев стал начальником штаба «Бригантины». За три года пребывания в лагере и дружбы с Труновым многие недавпие сорванцы действительно стали неузнаваемыми, многие из них теперь так же неразлучны с логарифмической линейкой, как прежде — с рогаткой.

— Вдохновение! Надо найти кибернетический шифр этого состояния. Будем думать об этом, — так твердит уже не один только Трунов.

Программа вдохновенной жизни, формула победы должны быть найдены. Это — важнейшая из забот всякого ученого, всякого кибернетика и электроника — в белоснежном ли он халате работника энергетического центра, во флотской ли тужурке недавнего «бригантинца».

Чудаки украшают жизнь, как сказал Максим Горький. И слава богу, их немало, они есть всюду. И тут, и там встречал я этих удивительных русских людей.

Естественно, что разные люди в жизни берут на себя разные роли. Рационализм рационализмом, но есть еще великая сила жизненного инстинкта, и рациональные мальчики и девочки знают, что им придется любить, растить людей, а может быть, совершать подвиг. Но вот что нужно: нужно уметь видеть добро и уметь помочь ему. Не последнее значение в этом деле имеет преемственность традиций воинских и народных, навыков народной жизни. Как всякий организм, народная жизнь стремится передать из поколения в поколение свои здоровые особенности.

Мы — современники могучего процесса преобразования знаний и умов, а может быть* и характеров. Вот почему неизбежны частые дискуссии на тему «Физики и лирики», «Рационализм и гуманизм», «Роль интеллектуальной поэзии в жизни общества» и т. п.

Все это неизбежно и так же прекрасно, как сама жизнь. Радостно чувствовать движение. Радостно приводить в действие силы добра,