Ирина Шалина. Образ Андрея Первозванного в византийской и древнерусской иконографии
Ирина Шалина. Образ Андрея Первозванного в византийской и древнерусской иконографии
Хорошо известно, что византийское искусство, обладавшее столь строгими рамками иконописности, следовавшее канону и традиции, как никакое другое, было подвержено идейным движениям времени. Чутко улавливая самые незначительные изменения в духовной жизни Церкви и государства, оно было способно быстро и гибко менять свой художественный и иконографический язык, подчиняя его самым насущным требованиям эпохи. И в этом смысле степень идеологизированности восточнохристианского искусства не знало себе равных. При этом оно никогда, даже в моменты самых горячих богословских и церковно-политических споров, когда иконографический репертуар мастеров неизбежно пополнялся новыми сюжетами, отвечавшими актуальным запросам времени, не теряло художественности, высокой одухотворенности, не переставало служить возвышенным образом Царства Небесного. Обращение к византийской и древнерусской иконографии апостола Андрея Первозванного, отраженной в памятниках разного происхождения и времени, стиля и духовного содержания лишь подтверждает это.
Легендарный рассказ об апостоле Андрее и основании им церкви в Византии, принятый в Константинополе как официальное свидетельство в VIII – начале IX веков, был одним из самых важных аргументов Византийской империи в ее спорах с латинянами о церковном первенстве. Появление в это время греческих текстов «Хождения апостола Андрея» было обусловлено стремлением Византии к каноническому обоснованию претензий Константинополя на вселенскую патриархию[285]. Другие церковные центры, как известно, в этом не нуждались, поскольку их право было канонически доказано либо их древностью, либо связью с миссией других апостолов. Для Константинополя ситуация осложнялась еще и тем, что прилегающая к нему Вифиния считалась сферой деятельности апостола Петра, поэтому ссылка на св. Андрея и апостольский характер Царьградской церкви приобретала концептуальное значение как противопоставление идее первенства римского престола[286]. Важная роль, которая придавалась в этом отношении личности апостола Андрея, не могла не найти отражения в столичном искусстве.
Между тем изучение греческих источников показывает, что в основе византийской историографии лежало более чем скептическое отношение к текстам «Деяний Андрея». Официальные историки Византии, не считая достоверным фактом миссию Андрея в Константинополе, сомневались в правах константинопольской кафедры на титул апостолической. Так, Георгий Амартол, писавший в середине IX в., как раз в годы ожесточенного противостояния Рима и Константинополя, лишает свою патриархию апостольского статуса: перечисляя представителей Седьмого Вселенского собора, он называет апостольскими престолы римский, александрийский, антиохийский и иерусалимский[287]. Таким образом роль св. Андрея подчеркивалась не столько официальными хрониками Константинополя, сколько неофициальными источниками, прежде всего апокрифической литературой[288]. Византийское искусство следует именно этой письменной традиции. Так, среди ранних репрезентативных памятников империи мы не найдем ни одного образа св. Андрея Первозванного, служащего символом Константинопольской церкви. Вместе с тем многие изображения, и прежде всего памятники столичного происхождения, определенно стремились подчеркнуть его особое положение и значимость.
Сложение иконографии апостола Андрея относится к очень раннему времени, о чем свидетельствуют фрески катакомб в Кармузе (Египет), датируемые IV–VI веками; диптих слоновой кости 450–460 гг. (Музей Виктории и Альберта, Лондон) и христианские ампулы[289]. Особый импульс появлению новых изображений святого должно было придать перенесение его мощей из места мученической кончины в Патрах (Греция) – в Константинополь. В 357 г. по поручению императора Констанция II останки Андрея (за исключением честной главы) были перенесены военачальником (впоследствии мучеником) Артемием в столицу и помещены в основание храма свв. апостолов. Интерес к иконографии Первозванного Андрея должен был усилиться и после событий VI века, когда при императоре Юстиниане I обретенные при разборке ветхого храма мощи свв. апостолов Андрея, Луки и Тимофея были торжественно перенесены в новый храм свв. апостолов и погребены под престолом. «Преложение мощей апостолов» – как особый праздник – был занесен в греческий синаксарь под 20 июня[290]. Редчайшим и древнейшим примером отражения этих событий является миниатюра на папирусном листе утраченной хроники IV или V века, где было описано и, соответственно, проиллюстрировано перенесение реликвий апостолов Луки и Андрея в Константинополь. Композиция представляет собой наиболее лаконичный вариант такой иконографии, которая позже станет традиционной для сцен перенесения мощей святых: две фигуры юношей, держащих реликвии, приближаются к городским стенам столицы[291].
По свидетельству Епифания Монаха, составившего между 815 и 843 годами одно из агиографических описаний жизни святого, в это время существовали древние и даже чудотворные образы апостола Андрея: один из них, написанный на мраморе, находился в часовне в Синопе, другой – над вратами дома Иоанна Схоластика близ Пердикса в Константинополе. Тот же автор оставил яркое описание внешности первого ученика Христа, который «был высок, носат, броваст, немного сгорблен»[292].
Действительно облик Андрея, облаченного в традиционный апостольский хитон с клавом и гиматием, уже в самых ранних памятниках выделяется среди других апостолов ярко выраженными индивидуальными особенностями. Можно даже сказать, что именно Андрей, наряду с Петром и Павлом, получил самый яркий и запоминающийся образ, наиболее эмоционально выраженный характер. Подобно ветхозаветному пророку, он часто изображается крайне экспрессивным, патетически взволнованным, с растрепанными или развевающимися белыми волосами, что в целом вообще нехарактерно для иконописной традиции. Такой образ нередко встречается даже в официальных памятниках раннехристианского искусства в Равенне: купольной мозаике Баптистерия православных (сер. V в.), или в оратории Архиепископской капеллы (494–519)[293]. В апсиде кафоликона монастыря вмч. Екатерины на Синае (550–565) Андрей представлен на самом почетном месте, в паре с апостолом Павлом, и отличается задумчиво-сосредоточенным выражением лика[294]. Иконография апостола с Евангелием в руках известна также по фрескам апсид капеллы в Бауите (Египет, VI в.) и церкви Санта Мария Антиква в Риме (705–707)[295] и некоторым другим памятникам.
Выделение образа апостола Андрея в иконографических программах монументальных циклов становится особенно заметным в константинопольских памятниках начиная с IX века Петр и Андрей, как родные братья и одновременно наиболее близкие Христу ученики – один первоверховный, другой – первозванный, изображены рядом друг с другом на мозаике у входа в помещение над юго-западным вестибюлем Софии Константинопольской (ок. 870), предназначенное для пребывания там патриарха[296]. Самое почетное место отведено этим апостолам в сцене «Сошествие Святого Духа» в иллюстрациях рукописи гомилий Григория Назианзина (ок. 880–883.)[297]. В отдельно стоящей фигуре Андрея часто подчеркиваются атрибуты его проповедничества или миссионерства: так в мозаиках нартекса Осиос Лукас в Фокиде (Греция), 30-х годов XII века апостол Андрей изображен со свитком в руке, а на мозаике апсиды церкви Санта Мария Ассунта в Торчелло (Италия), около 1130 г., – с крестом на длинном древке[298].
В мозаике с изображением Пятидесятницы в соборе Монреаля (ок. 1180)[299] Петр и Андрей представлены вместе, на самом верху синтрона, наиболее значимой его части. Не исключено, что такое расположение апостолов и выделение личности Андрея было связано с константинопольским происхождением работавших здесь мозаичистов. Теми же причинами можно объяснить расположение фигуры св. Андрея во главе апостолов в сцене «Причащение вином» в трапезной монастыря Иоанна Богослова на Патмосе[300].
Заметное оживление в обращении к личности и образу апостола Андрея, а также в использовании легенды об основании им Византийской церкви наметилось после завоевания Царьграда крестоносцами в 1204 г., когда греческие богословы всеми силами пытались защитить права столицы на Вселенскую патриархию. В этом смысле весьма показательны слова Николая Месарита, скевофилакса императорской Фаросской церкви, где хранились самые главные реликвии столицы, сказанные им в это время: «Если Рим предъявляет права на свой примат из-за Петра, то Византия имеет его благодаря Андрею, первозванному и старшему брату»[301].
Следует также отметить, что после разгрома Царьграда, греческую легенду об апостоле Андрее, основоположнике церкви в Византии, как одну из идеологических концепций Константинопольской патриархии, приняли и порожденные ею автокефальные церкви, связанные или зависимые от нее по своему происхождению. Этим можно объяснить появление в начале XIII века в Греции, Македонии, Сербии, Болгарии храмов, посвященных апостолу Андрею, украшенных циклами его деяний. В то же время в этих местах получают распространение сказания о чудесах, происходящих от икон с образом Андрея.
Акцент на его изображении в славянских странах понятен, поскольку уделом апостольской миссии Андрея была, как известно, Скифия, под которой в то время понимали все славянское содружество. Между тем иконографическое выделение его в искусстве этих стран происходит лишь начиная с середины XII, но особенно в XIII веке, когда Константинополь стремится ограничить самостоятельность балканских церквей. Показательны в этом смысле памятники Македонии и Сербии. В церкви Богородицы Перивлепты в Охриде (1294–1295) прямо перед апсидой изображены Петр, поддерживающий на плечах модель церкви, и Андрей с кресчатым жезлом, а в пандан им св. Климент Охридский и архиепископ Константин Кавасила[302].
В Македонии на протяжении второй половины XII и XIII веков мы находим четыре примера редкой сцены Целования апостолов, которая всякий раз нарушает традиционную схему композиции Причащения апостолов. В церкви св. Пантелеимона в Нерези, расписанной в 1164 г. по заказу императора Алексея Комнина, обращенные друг к другу Андрей и Лука совершают аспасмос, литургический поцелуй, имеющий место в богослужении перед принятием клиром причастия. Сходный пример находим в церкви св. Иоанна Богослова в Веррии первой половины XIII века. Согласно ранней традиции, этот сюжет известен как прерогатива апостолов Петра и Павла. Изменение ее в сербских и македонских памятниках в пользу Андрея заставляет рассматривать сцену установления в церкви ее главного таинства как непосредственно связанную с личностью миссионера славян.
В те же годы образ апостола Андрея заметно выделяется в живописи Сербии. Так, в Сопочанах он занимает первостепенное место среди апостолов в сценах «Отослание на проповедь», «Сошествие Св. Духа», «Уверение Формы» и «Причащения апостолов»[303], то есть в композициях, иллюстрирующих акт основания Христовой Церкви на земле. Особая роль апостола Андрея во фресках Сопочан, созданных накануне Лионской унии (1272–1274), когда византийский император серьезно угрожал автокефалии Сербской церкви, была связана с идеей защиты ее самостоятельности.
Гораздо раньше, чем в других славянских странах, отмеченная черта появляется на Руси, принявшей христианство непосредственно из рук Константинополя. Закономерно, что древнерусская иконография уделяет пристальное внимание апостолу Андрею, а сам его образ занимает важнейшее место среди учеников Христа. И в первую очередь, это вновь касается сюжетов, связанных с актом основания на земле Церкви Христовой и апостольской проповеди Слова Божьего.
Фигура апостола Андрея заметно выделяется уже в самых ранних русских памятниках. В мозаиках центральной апсиды Софийского собора в Киеве (1046)[304], главного кафедрального храма новокрещеной Руси, важнейшее место занимает сцена причащения апостолов, которая представляла собой не просто историческую иллюстрацию евангельского рассказа о Тайной вечере, а символическую композицию, акцентирующую таинство евхаристии и установление церкви на земле. Сцена размещена в центральной апсиде храма прямо над алтарем, где во время литургии находятся Святые Дары. К стоящему перед престолом Христу-священнику, изображенному дважды: с одной стороны держащему просфору, а с другой – потир с вином, размеренным шагом, величаво и торжественно подходят его ученики для причастия. Возглавляют шествие Петр и Павел (справа), за ними попарно изображены четыре евангелиста, прямо вослед которым ступает апостол Андрей. Пышная прическа из голубовато-седых взлохмаченных волос позволяет сразу вычленить его среди других учеников Христа. По сравнению с застылыми, иератически напряженными участниками таинства, его энергичная поступь, сосредоточенный и чуть экзальтированный образ передает душевное волнение апостола. Он чутко улавливает и постигает мистическую значимость происходящего действа. Большие распахнутые глаза, открытый доверчивый лик наделяют образ характером непосредственного свидетеля чуда, живого участника таинства. Широкое распространение в Византии и на Руси сцены «Причащение апостолов» было, по-видимому, усилено событиями схизмы 1054 г. В этой связи выступление двух верховных апостолов Петра и Павла впереди процессии и следующих за ними апостолов, авторов Священного Евангелия, носило программный характер. Выступающий прямо за евангелистами Андрей, тем самым рассматривается как миссионер, распространитель евангельского слова, и появление его в древнерусских памятниках на этом месте стоит рассматривать как особую местную традицию.
В составе той же композиции образ Андрея встречается в другом киевском памятнике – в мозаиках Михайло-Златоверхого собора (1112)[305]. Украшающая центральную апсиду собора мозаика в основном повторяла схему Киевской Софии. В этом княжеском монастырском соборе, усыпальнице князя Святополка, как и в кафедральном соборе Софии, второй регистр апсиды занимала сцена «Причащение апостолов». В той же последовательности изображены здесь и сами апостолы, приступающие к причастию. Андрей шествует вослед Павлу, евангелистам Матфею и Марку. И здесь его образ даже среди столь индивидуализированных фигур апостолов заметно выделяется необычной позой и внутренней сосредоточенностью. Правая рука приложена к груди (знак принятия и благодарения), а левая оставлена в положении деисусного предстояния – жест Андрея показывает глубочайшее смирение и готовность, постижение и переживание таинства, приобщение чуду. Кажется, что древнерусский тип изображения Андрея более чем где бы то ни было уподобляет его образ ветхозаветному пророку, а его экзальтированное состояние – пророческому видению. Эта до сих пор не отмеченная особенность в изображении апостола, на наш взгляд, отражает неоднозначный и весьма необычный характер восприятия святого на Руси.
В древнерусской исторической литературе мы встречаем принципиально иную, чем в Византии картину. Если там идеологическая значимость почитания Андрея была уделом неофициальной апокрифической литературы, то на Руси уже в XI веке ей противостоит богатая летописная и литературная традиция «Хождения Андрея», получившая развитие не только в апокрифах, но в чтениях Пролога – краткого и официального ежедневного церковного чтения[306]. Эти чтения, как и ежегодные церковные службы апостолу Андрею 30 ноября, засвидетельствованы в русской рукописной традиции не позже конца XI века. Начало официальной летописной традиции почитания Андрея как апостольского проповедника Руси положило включение в состав Повести временных лет рассказа о посещении Андреем русских пределов[307]. Характерно, что летопись не говорит ни о проповеди Андрея, ни о крещении им русских, она отмечает лишь, что апостол, стоя на высоком берегу Днепра, благословил горы и предрек, что на «на сих горах воссияет благодать Божия, будет град великий» и воздвигнуться по Божественной воле многие святые церкви[308]. В соответствии с ветхозаветными пророчествами он предвозвещает будущую благодать. Как кажется, именно этим характером появления Андрея на Руси, не его апостольской миссией, но скорее миссией пророка, предопределилось отношение к святому, как к тому, кому было дано увидеть будущее России. Начало пророческой миссии русского православия заложено в этих кратких летописных словах и в самом образе Андрея Первозванного.
Официальное отношение к идее о посещении Андреем русских земель и Киева отразилось в изображении этого события в одной из миниатюр Радзивиловской летописи конца XV века[309]. Композиция с изображенным дважды Андреем, водружающим на горе крест и благословляющим место будущего Киева, сопровождает соответственный летописный текст. Он дословно передает сказание Повести временных лет о посещении апостолом русских пределов – «Словом о Крещении русской земли святым апостолом Андреем, како приходил на Русь». Примечательно, что иконография повторяет известную композиционную схему икон Воздвижения Креста, с иерусалимским патриархом Макарием, воздвигающим или демонстрирующим народу Голгофскую святыню, обнаруженную, согласно преданию, царицей Еленой в 326 г. на месте Распятия Христа. Даже фигура копающего мальчика в коротком красном платье дословно цитирует тот извод сцены чуда обретения Креста. Особенно близка она самому раннему изображению этого эпизода, известному по ростовской иконе «Воздвижения» из погоста Лядины первой трети XVI в.[310], где представлена редкая подробность – Иуда выкапывает из Голгофской расщелины крестное древо. Вряд ли можно считать случайным тот факт, что на месте легендарного стояния апостола Андрея на Киевских горах была поставлена церковь Воздвижения Креста Господня[311]. А уже в XIX веке во время предпринятых археологических раскопок под ее основанием были обнаружены два деревянных древка, признанных за остатки креста, некогда водруженного Андреем[312].
Во второй половине XI века предание о хождении апостола Андрея, безусловно связанное в Киеве с утверждением культа святого на древнерусской почве, было закреплено официальной княжеской властью, что снова отличает ситуацию на Руси от византийской. Особое почитание апостола Андрея и его «Хождение на Русь» получает в семье киевских князей Мономаховичей, при них происходит активное строительство храмов и составляется церковная служба в честь святого. Родившийся в 1030 г. сын Ярослава Мудрого Всеволод наречен в крещении Андреем[313], что отразило уже существовавшую религиозную ориентацию на апостола, подобно тому, как среди византийских императоров не случайно было имя Константин, напоминавшее о первом христианском императоре, равноапостольном Константине Великом. В дальнейшем в семье Мономаховичей один за другим появляются князья с именем Андрей. И соответственно изображение апостола распространяется на великокняжеских печатях-моливдовулах, которыми русские князья скрепляли свои важнейшие документы. На нескольких таких печатях, обнаруженных в Киеве или прикиевских землях, на лицевой стороне представлено поясное изображение апостола Андрея, облаченного в апостольские одежды с жезлом в руке, древко которого завершается небольшим крестом. При этом упомянутое на их оборотной стороне имя апостола Андрея, как святого патрона владельца печати, хотя и связывалось с конкретным носителем из семьи Мономаховичей, помещается все же на символе государственной княжеской власти[314]. Сопровождающие печати надписи «архонт великой Руси» свидетельствуют о церковно-политической значимости образа Андрея, который воспринимался не только как личный покровитель князя, но как могущественный патрон русских князей вообще.
В 1086 г. сын Ярослава Мудрого, строителя Софийского собора в Киеве, основывает Андреевский монастырь в Киеве, а в конце того же столетия – храм в Новгороде. В 1089 г. переяславский митрополит Ефрем освящает построенный им в Переяславле каменный собор во имя Андрея Первозванного[315]. Для всех этих несохранившихся храмов должны были создаваться большие местные иконы с образом апостола, а фресковые росписи, украшавшие стены этих храмов, наверняка содержали подробные циклы его жития и деяний.
Экклезиологическая роль апостола Андрея подчеркивалась в древнейшей иконе Киево-Печерского монастыря «Успение Богоматери», написанной около 1073 г.[316] Образ не сохранился и известен теперь лишь по копиям XVII века: наиболее известными иконными повторениями являются «Успение» в Сергиев-Посадском музее, написанное в 1671 г. Симоном Ушаковым[317], и образ Кирилла Уланова, 1702 г., с эмалевым окладом на полях (ГТГ)[318]. В ее композиции особо выделены четыре апостола: припавший к изголовью Богородицы Иоанн Богослов, апостол Петр с кадилом, обнимающий изножие ложа Павел и, наконец, патетически жестикулирующий Андрей. Причем Павел и Андрей образуют пару, в противовес Петру, напоминая тем самым о роли апостолов в сложении не только Римской, но и Константинопольской церкви.
Совершенно особенно решен облик апостола Андрея в росписях Дмитриевского собора во Владимире, исполненных около 1198 г., по-видимому, константинопольскими мастерами[319]. Яркая индивидуальность апостолов, сидящих на престоле в сцене Страшного суда с раскрытыми книгами Евангелия, пришедшими судить живых и мертвых, выдают общество высокообразованных мыслителей, богословов. Благородный удлиненный лик Андрея, исполненный греческой красоты, передает образ подчеркнуто интеллектуальный, благородный, возвышенно одухотворенный. Вдумчивый внимательный взгляд этого аристократически утонченного святого, его высокая духовная озаренность лишний раз доказывают, насколько по-разному могло воспринимать его византийское и древнерусское искусство.
Интенсивное развитие преданий об апостоле Андрее приходится на Руси на эпоху сложения высокого русского иконостаса. Начиная с конца XIV и до второй половины XV века возникает большое число литературных вариантов легенды о хождении Андрея и посещении им русской земли. Постепенно складывается мысль об апостоле как небесном ходатае и защитнике, предстателе за русский народ перед высшим Божественным престолом. Особенно эти идеи были актуальны в эпоху ожидания Страшного суда, второго Христова пришествия на землю, когда просьба о защите и ходатайстве перед Вседержителем приобрела особый смысл. Деисусный чин включал все чины святости, расположенные в строгой иерархической последовательности, и тем самым выражал идею молитвенного предстояния Вселенской церкви за весь мир, за все человечество. Однако каждая автокефальная церковь стремилась обрести в этом чине своего ходатая – просветителя, крестителя, основателя церкви. Включение в русский деисусный чин в больших кафедральных соборах и малых монастырских церквах образа апостола Андрея как молитвенника, в начале XV века, кажется программным. Впервые его образ встречается в иконостасе 1408 г. Успенского собора Владимира, созданном Андреем Рублевым и его учениками. Примечательно, что в деисусном шествии он составляет пару с Иоанном Богословом, тайнозрителем Царства Небесного, автором Апокалипсиса, визионером, и выступает вслед за апостолом Павлом, который изображается в пандан Петру[320]. Икона плохо сохранилась, но все же очевидно существенное изменение облика апостола Андрея, происшедшее за истекшие столетия. Ни следа не осталось от экспрессивных черт пророка-боговидца. Духовный мир апостола Андрея, созданный Андреем Рублевым, эпически сосредоточен, благостен, полон гармонии, внутреннего достоинства и благородства. Святого отличает чувство ученической верности, братской любви, покоя.
Те же пары – Петр и Павел, Иоанн Богослов и Андрей вошли в деисусный чин других иконостасов. Его образ сохранился среди икон Ферапонтова монастыря, созданного прославленным Дионисием и его учениками в 1490 г.[321], в деисусном чине Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря, написанного в 1497 г.[322] Разрозненные чиновые иконы конца XV–XVI веков сохранились в разных собраниях России, например в музее Ростова Великого[323], где апостол изображен со свитком, как проповедник.
Большой интерес представляет сложение на Руси особого деисусного чина, состоящего из тринадцати икон: Спаса Вседержителя и двенадцати апостолов, получившего название «апостольского чина». Неотъемлемой частью его было и изображение апостола Андрея. Самым ранним примером является чин из церкви Успения с Пароменья во Пскове, созданный в 1444–1445 годов[324]. Апостол Андрей как обычно – в паре с евангелистом и любимым учеником Христа Иоанном Богословом. В некоторых случаях святой изображался не с традиционным свитком в руках, а с книгой. На такие образы оказали воздействие развивающаяся во второй половине XV века литературная традиция легенды о хождении Андрея, появление различных вариантов этого текста, увеличивается и число апокрифических сочинений о проповеди Андреем Слова Божьего в различных славянских и греческих странах, где все чаще звучит мысль об учительной роли апостола на Руси.
К середине – концу XV столетия фигура апостола Андрея выделяется в сценах двунадесятых праздников, особенно в тех, где речь идет об установлении таинств и создания церкви на земле. Чудо воскресения Христа, в котором необходимо было удостовериться Фоме, прекрасный одухотворенный образ Андрея постигает действительно как чудо, бережно передавая его своим собратьям. Незначительная иконографическая деталь на маленькой иконе-таблетке, середины XV века[325], которую в праздник Фомина воскресения клали на аналой для целования и поклонения, позволяет мастеру незаметно, но очень ясно показать свое отношение к личности апостола. Свиток в руках Христа, написан так, что создается ощущение передачи его Андрею, который словно демонстрирует другим апостолам свое преимущественное право стоять рядом с воскресшим Спасителем, получая из Его рук харизму священства и учительства. Монументален и величествен его образ на иконах Кирилловского иконостаса 1497 г., «Омовение ног» и «Тайная вечеря»[326], где возвышенно-проникновенный лик Андрея хорошо читается на фоне архитектурной стены.
Особое место занимает святой и на новгородской миниатюре «Сошествие Святого Духа» в рукописи Апостольских чтений 1540-х годов из собрания РНБ[327]. Символический образ Храма, созданного Словом Божьим, предстает пред нами как реальный план баптистерия, в центре которого изображен креститель Руси св. Владимир, окруженный стенами возводимой крещальни, тело которой представляют реальные тела апостолов. При этом прямо за спиной Владимира возвышаются фигуры верховных апостолов Петра и Павла, а справа, по его правую руку прямо над словами «Основание церкви Слова», написанными на стене баптистерия, представлен Андрей, читающий слово Божье. Идея Крещения Руси, проповеди Евангелия и создание Вселенской апостольской церкви соединены миниатюристом воедино.
Распространенность образа апостола Андрея в древнерусском искусстве определила достаточно устойчивый иконографический тип святого, описанного многими иконописными подлинниками. Согласно их составителям, Андрей должен был представляться седым, с раздвоенной и не очень длинной бородой, в желто-зеленых апостольских одеждах, со свитком в руках. Так, например, описывает его русский иконописный подлинник XVI века: «Святого славнаго и всехвальнаго апостола Андрея Первозваннаго, власы густы, аки Флоровы, брада подоле Богословли, седа, надвое мало, риза санкиръ з белилом, от пояса вохра з белилом, свиток держит, завит обеими руками, с левую руку ризы спахнуты, ноги босы»[328].
Поскольку имя апостола было одним из популярных на Руси, особенно в княжеских и боярских семьях, нередки был случаи частных заказов на иконы, в которых апостол изображался как небесный патрон заказчика. Ярким примером такой иконографии является московская икона «Архангел Михаил и апостол Андрей Первозванный» (третья четверть XVI в.) из музея Троице-Сергиевой лавры[329]. В данном случае идея предстояния небесного покровителя за некоего Андрея усиливается введением фигуры архангела Михаила, водителя человеческой души по загробному миру. Монументальный стиль памятника свидетельствует о времени его создания в эпоху Ивана Грозного, когда первый венчанный царь всея Руси вновь обращается к идее апостольского происхождения Русской церкви. Она усиливается благодаря падению Византии, наследницей которой считалась в это время Русская церковь, а Москва осознается как Новый Константинополь и Третий Рим. В 1580 г. иезуит Антонио Поссевино пытался убедить царя в необходимости унии Русской церкви с Римской. В споре с ним Иоанн Грозный, подчеркивая независимость Русской церкви, в отличие от греческой, принявшей унию, говорил, что «верит не в греков, а во Христа». Самостоятельность в церковных делах царь обосновывал апостольской традицией на Руси: «Мы уже с самого основания христианской Церкви приняли христианскую веру. Когда брат апостола Петра Андрей пришел в наши земли, затем отправился в Рим, а впоследствии, когда Владимир обратился к вере, религия была распространена еще шире. Поэтому мы в Московии получили христианскую веру в то же самое время, что и вы в Италии. И храним мы ее в чистоте <…>»[330].
К типу небольших камерных икон, явно служивших предметом личного благочестия христианина, относится аналойный образ 1661 г. из Николо-Коряжемского монастыря на реке Вычегде, вложенный туда, согласно надписи на обороте доски, епископом Вятским и Великопермским Александром[331]. Получивший в схиме имя Андрея Первозванного, владыка покинул кафедру и ушел на покой в родной Никольский Коряжемский монастырь, где в свое время принял постриг. Видимо, до вложения эта икона была келейным моленным образом новопостриженного Андрея.
Особенное распространение иконография апостола и сцен его страстей, мучения и распятия получает в XVII в., когда в Россию с Афона были доставлены частицы мощей святого. Для хранения реликвий создаются ковчеги-мощевики, а все выдающиеся иконописцы того времени считали за честь написать икону апостола со сценами его страданий и смерти.
Частицы мощей апостола Андрея Первозванного из Константинополя неоднократно привозились в Москву в дар русским самодержцам и святителям. В XVI–XVII вв. в числе привезенных святынь мощи Андрея упоминаются пять раз[332]. Среди важнейших реликвий – правая рука святого, принесенная в дар и благословение царю Михаилу Федоровичу Константинопольским патриархом Парфением и Солунским архимандритом Галактионом в 1644 г.[333] В серебряной раке, исполненной по царскому приказу Бориса Федоровича Годунова в 1603–1604 гг., хранится часть бедренной кости[334]. Рака относится к типу закрытых реликвариев, повторяющих форму рак для целокупных мощей русских святых, изготовлявшихся в те годы в Москве и Новгороде. На крышке высоким рельефом отчеканен образ Андрея Первозванного, представленный, как и подобает для древнерусского надгробного портрета в фас, «аки жив», с открытыми глазами, но в образе прославленного святого – с нимбом и преображенным Святым Духом ликом. «Надгробный образ» Андрея повлиял на развитие его иконографии в русском искусстве XVII века, где отныне предпочитали такой торжественный репрезентативный образ святого, изображенного не в деисусном предстоянии, а фронтально. Именно таким предстает он на иконе написанной придворным художником Оружейной палаты Федором Зубовым в 1669 г. для Михайловского Чудова монастыря в Москве[335].
В это же время на ярославской иконе «Воскресение Христа» конца XVII века появляется дополнительный сюжет с явлением Христа на берегу Генисаретского озера и призванием апостолов[336]. В миниатюрно исполненной сцене Христос показан идущим навстречу рыбарям, ловящим сетью рыбу. Петр выходит из воды навстречу Христу, а Андрей как кормчий держит весло в руках и слушает повеление Иисуса. Его образ составляет с кораблем-церковью, спасаемой в водах жизни гласом Христа, одно целое. Экклезиологическая роль апостола Андрея в истории России осознавалось и тогда, когда страна, казалось бы, уже прощалась со своими вековыми устоями.
В 1698 г. царь Петр учреждает орден Андрея Первозванного. В знаке ордена, приобретшего свой статут в 1720 г.[337], использовалась иконография кульминационной сцены страстных мучений апостола – его распятие на косом, так называемом андреевском кресте. С этого времени форма наложенного на двуглавого орла косого креста с изображением апостола Андрея стала восприниматься как государственная символика России.
Тема страстной смерти замученного и распятого в Патрах Андрея становится одной из самых популярных в эпоху XVII – начала XVIII веков, когда внимание к страстной тематике было вообще особенно острым. В это время в русском искусстве складывается новая иконография, получившая название «Апостольские деяния и страдания» или «Распятие Христа с апостольскими страстями». Наиболее ранним и ярким примером последнего извода служит образ письма «государева иконописца» Феодора Рожнова 1699 г. из церкви Двенадцати апостолов Московского Кремля[338]. На иконе, написанной около 1717 г. для местного ряда иконостаса церкви Иоанна Предтечи в Рощенье в Вологде, по заказу местных купцов Ивана Смурова и Андрея Шапкина[339], рядом с величественной фигурой апостола Андрея, патрона одного из заказчиков, изображен целый цикл его деяний в нескольких ярусах. Он начинается с призвания братьев Петра и Андрея на апостольское служение, беседой их с Христом, затем, следуя евангельскому тексту, иллюстрируется эпизод предстояния Иисуса с Петром и Андреем перед Иоанном Предтечей. Далее изображается одно из прижизненных чудес Андрея – исцеление им царевой жены. После чего начинаются страсти апостола – влачение его по улицам города в стране антропофагов, где проповедовал Андрей и спасал своего собрата апостола Матфея, побиение его камнями, распятие на кресте.
Текст «Слова о Крещении русской земли святым апостолом Андреем, како приходил на Русь» свидетельствует также, что апостольская миссия привела Андрея в землю словен, где позднее возник Новгород. Там, в местечке Грузино, апостол якобы воздрузил и оставил свой жезл[340]. Поэтому в новгородском искусстве, а позднее и в наследовавшей его культуре Петербурга его образ занимал столь заметное место. На иконе 1830-х годов (ГРМ)[341] он изображен на фоне имения графа А. А. Аракчеева в селе Грузино как небесный предстатель и покровитель этого дома. Архитектурно-пейзажный фон средника является точным воспроизведением вида имения, каким оно известно по литографии, исполненной в 1833 г. по заказу Аракчеева в одной из петербургских типографских мастерских[342]. Имя Андрей было семейным именем аракчеевых – его носили дед, отец и брат графа Алексея Андреевича. Идея, положенная в основу иконографии, глубоко традиционна и заставляет вспомнить многочисленные иконы русских святых, основателей монастырей, изображенных на фоне их обителей. Примечательно, что Андрей изображен предстоящим не Христу, а образу «Богоматери Знамения», чудотворной иконе и палладиуму Новгорода, поскольку Аракчеевское поместье Грузино принадлежало Новгородской епархии. Предстояние святыне древнего Новгорода усиливает идею покровительства апостола, чей крест, который он утвердил сначала на Киевских горах, а потом, согласно легенде, и в Новгороде, используется как художественный и символический мотив в памятнике Александру I, показанному перед Андреевской церковью в Грузино. Царственная эпоха освободителя Европы императора Александра смыкается с образом Андрея, пророчествовавшего о благодатном процветании будущего русского государства.
Поскольку Петр I считал Андрея своим небесным покровителем, его образ получает широкое распространение в иконописи Петербурга первой четверти XVIII века, причем фигура святого играет особую роль в имперских идеологемах новой столицы России. С основанием Петербурга меняется иконография апостола: в его облике начинают преобладать черты царственного величия, барочной парадности, официозности. На иконе из Эрмитажа[343], написанной в первой четверти XVIII века, апостол Андрей, подобно императорской особе, облокотившись на античную колонну с возложенной на ней книгой, показан на фоне классического портика смотрящим далеко вперед, словно провидящим будущее России. Он изображен в красном платье и зеленом плаще на фоне морского петербургского пейзажа с парусными кораблями, в мачтах которого варьируется тема креста. Вдали, на высокой горе, вновь появляется фигура апостола, держащего в руке, подобно царю Константину и крестителю Руси Владимиру огромный крест. Официальный образ апостола, проповедника, крестителя, пророка и небесного патрона русского самодержавного государства, получает здесь окончательный и зримый образ. Такой иконографии императоры Византии, которым так и не удалось сделать из Андрея своего официального патрона, конечно, знать не могли.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.