Третье тысячелетие

Третье тысячелетие

Где она сегодня, эта апостольская горница? И что станет с ней завтра? Иногда мы так любовно, почти страстно вглядываемся в наше прошлое, в наше предание и драгоценное наследие давно минувших веков, чтобы отвести глаза от будущего. Но оно не дает нам забыть о себе. Оно приходит, как некогда Иоанн Креститель, и говорит о суде, о покаянии, о гневе Божьем, о близящемся Царстве. Суд может явить себя в гонении, каким была в XX веке попытка открытого физического и идеологического уничтожения Русской церкви, или в том духовном, нравственном, культурном удушении христианства, которое как будто исподволь, но неуклонно надвигается на нас сегодня. То, что называется ныне «глобализацией», если взять ее самый глубинный, почти интимный аспект, это создание новой человеческой породы, породы, не «имеющей уши слышать», как говорит Евангелие, теряющей слух к Слову Божьему, слепнущей к различению Его путей на земле, к сиянию лица Его.

Благодаря средствам обмена информацией земля до самых краев лежит у нас на ладони, как говорит английская пословица: «мир становится нашей устрицей» («the world is your oyster»), которую мы можем раскусывать где угодно. Однако та же информация, т. е. отражение человека в слове и образе, его разветвленная на миллионы потоков весть о самом себе, может раскусывать, поглощать или распластывать нас, делать нас своим экраном, объектом, энергоносителем. Мы, я думаю, присутствуем лишь при первых родовых схватках, возвещающих о рождении мира, который оказывается как бы в полном владении человека. И в нем, сем «прекрасном новом мире», на наших глазах словно разрежается, улетучивается куда-то сам воздух, которым дышит христианство. Те слова, которые были полны смысла для нас эти двадцать веков и по которым мы продолжаем понимать и опознавать друг друга: суд, покаяние, прощение, милость, надежда, спасение, молитва, страх Божий, предстояние перед Господом – как-то незаметно ссыхаются, теряют свое душевное наполнение и потихоньку переходят в разряд почтенных, забытых, забавных, почти никому не нужных музейных экспонатов. Что станет со всеми апостольскими уделами и нашими историческими церквами в этом разреженном воздухе нового тысячелетия? В отличие от многих моих собратьев, я с трудом верю, что будущей истории нам больше нечего предложить, кроме скорого кроваво-огненного конца. И если сейчас мы живем во времена кризиса христианства, во времена надвигающейся и во многом уже совершившейся апостасии, пик которой еще далеко не достигнут, то за ним «имеющим уши» может послышаться новое возвращение Благой вести, которая будет звучать не только на языке давно ушедшего, но и в рождающемся на наших глазах мире будет понятна, будет восприниматься так, как она воспринималась два тысячелетия назад: как радостная весть о спасении во Христе-Мессии Царства. Благая весть непременно найдет себя и в этом, как будто столь далеком от христианства существовании, сумеет обрести в нем почву под ногами, пройти по земле его «до крайних пределов», не в пространственном смысле, ибо для слова пространства больше нет, но в антропологическом – сумеет дойти до новых «крайних пределов» человека.

Каким должна стать Церковь Христова, чтобы пройти этот путь, который ей предстоит? Что останется в ней, а что может измениться? Что из ее наследия отмечено нестираемой апостольской печатью? Задавая эти вопросы, вновь мысленно обращаюсь к Андрею Первозванному.