Глава седьмая Постигнутые факты

Глава седьмая

Постигнутые факты

Как из ряда слов составляется речь, а из совокупности теней — определенные образы, так из массы постигнутых фактов, состоящих в связи друг с другом, рождается знание в его возвышенном, лучшем смысле.

Бутлеров

Как бы закрывая книгу жизни своей в Казани, Николай Николаевич в торжественном собрании университета 8 июня 1847 года прочитал актовую речь «Взгляд на современное направление органической химии».

Солнечный зал в то утро был необычно оживлен и переполнен. Студенты, профессора, гости любопытствовали взглянуть на нового попечителя округа Владимира Порфирьевича Молоствова. Только что, 22 мая, назначенный на эту должность, он уже заявил о себе удивительной подписью на официальных бумагах. Он подписывал их так:

«Попечитель Казанского округа генерал-майор Молоствов».

Генерал был раньше наказным атаманом уральского казачьего войска, и считал себя не более как «полицмейстером при округе», и, по общему мнению, «вовсе не понимал, какое значение имеет университет», и «вообще о должности попечителя имел самые туманные представления».

До вступления в должность генерала два года, после ухода Мусина-Пушкина, округом управлял Лобачевский. Теперь его назначили помощником попечителя.

Это назначение, по мнению министерства, было повышением. Для Лобачевского это был удар. Помощник попечителя ведая учебными заведениями округа — жизнь университета, его совета стояла в стороне от него. Всего тяжелее Лобачевский переживал отсутствие аудитории. Новая должность лишала его личной связи с университетской учащейся молодежью, с молодым поколением слушателей.

Николай Николаевич Зинин прекрасно понимал все это и не стал поздравлять бессменного ректора университета, когда тот, проходя к своему месту, здоровался с ним. Лобачевский оценил этот молчаливый обмен рукопожатиями. На поздравления он никому ничего не отвечал.

Годовой отчет читал Симонов, избранный ректором после «повышения» Лобачевского. Иван Михайлович на этот раз был более оживлен, чем обычно. С подчеркнутым радушием он, закончив отчет, уступил кафедру Зинину.

Поднявшись на кафедру и оглянув зал, Николай Николаевич на мгновение усомнился — выдержат ли гости и попечитель часовую речь, посвященную приложению химии к жизненным процессам? Этой центральной теме всех своих публичных выступлений Николай Николаевич изменить не мог и начал смело свою речь с характеристики исторического легкомыслия человечества.

— Недалеко еще от нас то время, когда во всех явлениях природы видели одно чудесное в особенном смысле слова: приписывали эти явления произволу или, лучше сказать, прихоти существ разумных, невидимых, не подлежащих чувствам человека, добрых или злых, милующих или карающих, — звонко раздавалось в притихшем зале. — Мало этого, и целью наук, занимающихся изучением природы, полагали открытие влияния видимого мира и предполагаемых невидимых существ на судьбу человека и народов!.. Старались покорить своему прихотливому произволу то, что действует по вечно неизменным законам, — искали, например, эликсир, делающий старика молодым или дарующий человеческому телу бессмертие на земле!

Время такого легковерия в несбыточное и чудесное для химии и естественных наук прошло, — заявил оратор и добавил с особым возвышением голоса, прямо глядя в зал: — Правда, остаются еще естествоиспытатели, заменяющие наблюдение и опыт воображаемыми силами и веществами или, вернее оказать, греческими и латинскими терминами. Влиянию мечтательности подверглись даже люди, признанные гениальными на поприще наук метафизических — уже не сдерживая гнева и презрения, говорил Николай Николаевич. — По странному забвению логики, столько обязанной их умственной деятельности, — логики, запрещающей судить о том, чего мы не знаем, они строили системы для наук естественных, определяли возможность или невозможность явлений, развивали из диалектических силлогизмов законы природы, я все это — без малейшего знания наук естественных, наук, требующих, кроме напряжения умственных способностей, еще много терпения и физических трудов. Возьмите натуральную философию Шеллинга, — с новым подъемом продолжал оратор свою речь, — прочтите в энциклопедии Гегеля философию естественных наук, особенно постарайтесь вникнуть в смысл кудрявых речей их последователей — Стеффенса, Реймера и других, — вы подумаете, что их книги написаны предками астрологов, алхимиков, кабалистов, и, что всего прискорбнее, вся эта игра слов, обличающая в совершенном незнании фактов, даже часто в отсутствии здравого смысла, выдавалась и принималась за высшую премудрость, недоступную не посвященному в таинства философии.

Николай Николаевич привел ряд теорий, к которым пришли «не вследствие ошибочного наблюдения и опыта, а по строгим правилам мышления, основываясь на открытых законах ума, в силу одного только суждения», и гневно воскликнул:

— И с какой самоуверенностью эти люди берутся не только понять, но и критиковать высшие математические теории без знания элементов этой науки!

Лобачевский поднял голову, до сей минуты как всегда опущенную, в зале пробежал шепот. Намек на критиков «геометрии Лобачевского», объявивших гениальное сочинение «бредом сумасшедшего», был принят с явным сочувствием большею частью слушателей.

— Конечно, это странно, но, к сожалению, так было, — продолжал ученик, встретив взгляд учителя, — к сожалению, эти люди увлекли темною высокопарною речью своей большое число истинных дарований в мир фантазии. Еще и теперь при удивительно быстром развитии знаний слышатся от; времени до времени отголоски школы выспренних мечтателей, издевающихся над здравым смыслом!

Николай Николаевич решил все же смягчить свою речь и оказал:

— Все это приведено не к тому, чтобы навести неблагоприятную тень на блестящие светила философии, так мало, впрочем, отдававшие справедливости великим деятелям на поприще других знаний, не к тому, чтобы усомниться в основаниях высокой науки, много им обязанной, но чтобы указать только, как модный метод исследования опасен в его последствиях!

Модный метод исследования, о котором говорил Зинин, насчитывал уже несколько веков своего существования, но ученика Лобачевского длительность человеческих заблуждений не могла смутить. Прямая и страстная натура его не выносила рутины и затхлости в науке, пошлости, невежества, тщеславия лжеученых. Проницательный ум его сразу угадывал эти вещи, как бы они ни маскировались, каким бы авторитетом ни прикрывались.

Остроумный до едкости, смелый до отваги, Зинин беспощадно восставал против них везде и всюду и умел одним-двумя словами рассеять густой туман ложной учености, разоблачить невежество, которые в нем скрывались.

Так было и на этот раз.

В древности и в средние века, вплоть до Лобачевского, геометрия считалась примером науки, которую построили чисто логическим путем, «умозрением», совершенно независимо от опыта. Из возможности такого построения средневековые философы и их последователи сделали вывод, что таким же путем можно построить и любую другую науку.

Мало того. Наука, построенная таким умозрительным путем, одними рассуждениями, «чистым разумом», признавалась даже более совершенной. Доказывалось это ссылкой на то, что всякий опыт опирается на наши ощущения, которые не всегда достоверны.

Лобачевский показал, что и геометрия не может не опираться на опытные данные. После Лобачевского стало ясно, что единственное достоверное познание дают опытные науки, физика и химия, опыт и практика.

Разгоряченный оратор остановился, переводя дыхание, поднес стакан воды к губам. Взгляды учителя и ученика встретились, и уму обоих в одно время предстал тот вечер в университетской библиотеке, когда учитель напоминал ученику старый завет английского философа. И для обоих произносимая речь была явным утверждением, что процесс превращения химика по назначению в химика по призванию полностью завершен.

Затем, переходя непосредственно к своей теме, Николай Николаевич провозгласил преимущество наблюдения и опыта над «фантазией ума».

— Естественные науки занимаются исследованием явлений природы вещественной, — говорил он, — смотря по свойству явлений, нам предоставляются только два пути, ведущие к истине: путь непосредственного наблюдения и путь наблюдения, воспомоществуемого опытом!

Определив задачу химии как изучение свойств тел путем количественного и качественного анализа их, Николай Николаевич тут же оговорился, что «определение свойств тел и их состава не есть предел химического знания: высшая задача науки состоит в отыскании зависимости свойств от состава происхождения тела — образования его из элементов, и, наконец, в объяснении явлений, наблюдаемых при происхождении тела, при действии на него различных веществ и в определении рождающихся при этом новых составов».

— Первый опыт такого полного исследования, — сказал он, — произведен был только тридцать лет назад при изыскании над жирными телами, а химики успели к прежним разъединенным фактам присоединить множество других и собрать все в стройное целое; новая обширная наука развилась из неусыпных трудов и глубокомысленных исследований их — наука, богатая применениями, не только объемлющая задачи мертвой природы, но объясняющая многие и главные явления, совершающиеся в живых организмах растений и животных!

Дальнейшая и большая часть речи была посвящена земледельческой химии, вопросам питания растений и животных, вопросам удобрения полей. Эта часть речи изобиловала практически ценными указаниями и позволяет нам назвать Зинина одним из провозвестников агрохимии, зачинателем физиологической и биологической химии.

— Химия при помощи анализа решает задачу о питании растений, — говорил он, — задачу величайшей важности как для физиологии растений, так и для всех отраслей сельского хозяйства.

Переходя к вопросам «воспитания молодых животных», Зинин смело включил сюда и человека.

— При составлении правил о воспитании молодых животных, не исключая и человека, равно и правил о поддержании, а иногда восстановлении здоровья при различных образах жизни, в различных возрастах, — говорил он, — должно обращать внимание на тесную зависимость процессов плодотворения, дыхания, обнаруживания мышечной силы и поддержания теплоты тела. Не должно также упускать из вида этой возможности и при объяснении различных явлений даже в больном организме: особенные причины, например, возмущения в деятельности нервной системы, которая условливает отправление различных органов, могут иногда изменять количественно и качественно эти отправления.

Сегодня, через сто с лишним лет, стиль, слова и отдельные выражения вдохновенной речи кажутся нам странными, малопонятными и чуждыми всему строю нашего миропонимания и мышления. Но, вчитываясь и вдумываясь в них, мы видим ученого, мыслящего нашими понятиями, лишь вынужденного подыскивать специальные термины для их выражения на языке своего времени.

Заключительные слова речи звучали уже гимном химической науке, пределов применения которой Зинин не видел.

— Все почти явления, наблюдаемые нами, совершаются под влиянием законов химии, — говорил он, — и как скоро вопрос относится к области этой науки, ответ ее всегда бывает определителен и точен, ибо основывается на количестве и качестве как потребляемых в явлении тел, так и рождающихся новых соединений. Способы, предлагаемые химией, достигают удивительной верности; объяснения всегда проистекают из совокупности свойств, из самой сущности предмета, а не из произвольных предложений, не из одной комбинации общих понятий!

Если когда-либо учитель и сожалел о потере математика во имя необходимости иметь химика, то, внимательно следя теперь за речью ученика, он уже не видел никаких оснований для сожалений.

Закончил оратор свою речь прямым обращением к слушателям:

— Вы видели, милостивые государыни и милостивые государи, в какой ясности и простоте дозволяет настоящее состояние химии представить главнейшие процессы органической жизни, — сказал он, — слишком много встретили бы мы на пути этих исследований еще не решенных вопросов — чего же недостает для решения их? — фактов, наблюдений и опытов! Это положительно верно, и всякому, кто понимает святое дело истины, странно слышать легкомысленные жалобы на практическое направление вежа; страннее того, непонятнее читать и слышать мнения людей, которые сами занимаются или должны бы были заниматься практическими науками, «о громадности и бесполезности каких-то фактов», вероятно им только известных… Не верьте, милостивые государыни, милостивые государи, этим жалобам, не верьте этим мнениям — в них нет истины, дух лени, лжи и суетной напыщенности внушает их!

Когда раздались аплодисменты, Лобачевский встал навстречу сходившему с кафедры оратору и, поздравляя с прекрасной речью, пожал его руку тепло и приветливо.

Попечитель последовал его примеру, хотя, кажется, ровно ничего не понял и только сказал наставительно:

— Излишне красноречиво для торжественного собрания, профессор.

Конечно, не один Молоствов не понял, не оценил, не додумал речи Зинина. Ведь Зинин произносил свою речь, отстаивал свои взгляды, указывал пути развития химии, когда в глазах еще многих людей аптекарь и химик, врач и цирюльник, пускавший кровь, не отличались друг от друга.

«— Профессоры!! — вопила княгиня Тугоуховская в пьесе Грибоедова. — У них учился наш родня, и вышел, хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи. От женщин бегает и даже от меня! Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник, князь Федор, мой племянник».

Но для молодых слушателей Зинина его речь стала программой жизненной деятельности Если бы Бутлеров не обладал превосходной памятью, не нуждавшейся в записывании поразивших его мыслей, то он, конечно, выписал бы в свой блокнот золотые слова учителя:

«Высшая задача науки состоит в отыскании зависимости свойств от закона состава, а вместе с тем и от закона происхождения тела».

Именно «отыскание закона состава тела» поставил своей научной задачей Бутлеров еще на студенческой скамье; именно выполнение этой задачи доставило ученику Зинина мировую и вечную славу.

Симонов напечатал речь Зинина в ежегодном сборнике «Обозрение преподавания и речи Казанского университета за 1847/48 учебный год».

Значение крупных деятелей науки определяется не только тем, что они сделали, но и тем, что они завещали. В этом смысле Николай Николаевич достойно завершил казанский период своей жизни. Хотя разве только сегодня, через сто лет, мы вполне можем оценить мощь и силу его завещания.