Ради дела: «человек-волк»

Ради дела: «человек-волк»

К тому времени, как в декабре 1910-го Фрейд закончил свою работу о Шребере, он уже анализировал «человека-волка», который почти на год станет самым интересным из его пациентов. Когда Сергей Панкеев, молодой красивый русский аристократ, пришел к мэтру, он пребывал в жалком психологическом состоянии. Складывалось впечатление, что невроз у него усилился настолько, что превратился в запутанный клубок симптомов, не позволявших вести нормальную жизнь[149]. Путешествуя в роскоши, с собственным врачом и слугой, Панкеев проходил один курс лечения за другим, консультировался у многих дорогих специалистов, но все было тщетно. Его здоровье пошатнулось после заражения в 17 лет гонореей, и теперь, как выразился Фрейд, он был полностью зависим от других людей и нежизнеспособен – existenzunf?hig.

Вне всяких сомнений, основатель психоанализа был особенно рад заняться этим случаем, зная, что два видных специалиста, которых он считал своими врагами, Теодор Циген в Берлине и Эмиль Крепелин в Мюнхене, не смогли вылечить этого интересного молодого человека. После нескольких лет исполненного благих намерений интереса к психоанализу Циген, в то время руководитель отделения психиатрии в знаменитой больнице Шарите в Берлине, превратился в одного из самых громких очернителей Фрейда. Крепелин, за вклад в классификацию психиатрических заболеваний еще более известный, чем Циген, по большей части просто игнорировал Фрейда, хотя иногда злословил по поводу идей, от которых основатель психоанализа давно отказался. Прежде чем занять высокую должность в Берлине, Циген вторил публикациям Фрейда и Брейера середины 90-х годов ХIХ века в своих благосклонных комментариях насчет искусства слушать, которым должен овладеть психиатр, и абреакции чувств пациента, то есть повторного переживания травматического события с целью дать выход избытку сдерживаемых эмоций, но Крепелин никогда не считал ценными идеи и методы лечения Фрейда. Эти два специалиста принадлежали к числу самых видных представителей немецкой академической психиатрии того периода, когда Зигмунд Фрейд разрабатывал и совершенствовал свою систему идей. Однако они оказались не в состоянии помочь «человеку-волку».

Фрейд считал, что у него может получиться. «После ваших впечатляющих увещеваний позволить себе немного отдохнуть, – сообщал он Ференци в феврале 1910 года, – я… взял нового пациента из Одессы, очень богатого русского с навязчивыми ощущениями». Понаблюдав за Панкеевым некоторое время в больнице, мэтр, у которого появилось время в плотном графике, пригласил его в качестве пациента в квартиру на Берггассе, 19. Именно там русский аристократ нашел покой и целительную тишину консультационного кабинета доктора, а в самом докторе обрел внимательного и сочувствующего слушателя, который наконец дал ему надежду на выздоровление.

История болезни «человека-волка» относится к той серии трудов, в которую входят работы о Шребере и Леонардо. Все они должны были внести вклад в теорию и клиническую практику психоанализа, но в то же время, несмотря на все их достоинства и недостатки как литературы по психоанализу, также служили средством защиты его взглядов. Фрейд надеялся, что отчет о лечении «человека-волка» так же эффективно, как и предыдущие, поможет ему в публичной дискуссии. Но не в устранении внутреннего разлада… Как он язвительно заметил на первой же странице, эта история болезни была написана для противодействия «новым истолкованиям» психоаналитических результатов, которые давали Юнг и Адлер. И вовсе не случайно она появилась осенью 1914 года; мэтр рассматривал этот очерк как дополнение к своей работе «Об истории психоаналитического движения», призыву к сплочению сторонников, выпущенному в начале того же года.

Свои агрессивные намерения Фрейд продемонстрировал уже выбором названия: «Из истории одного детского невроза». В конце концов, отмечает он, Юнг предпочел выделить «актуальность и регрессию», Адлер «эгоистические мотивы» – он намекал на то, что для первого память об инфантильной сексуальности представляет собой обратную проекцию более поздней фантазии, а для второго начальные якобы эротические импульсы по природе своей связаны не с сексом, а с агрессией. Тем не менее, настаивал Фрейд, они отбрасывали как заблуждение «как раз то, что в психоанализе является новым и составляет его своеобразие». Таким способом Юнгу и Адлеру было проще всего «отразить революционные атаки неудобного психоанализа». Вот почему Фрейд предпочел сосредоточиться на детском неврозе «человека-волка», а не на психотическом состоянии 23-летнего русского, который пришел к нему на консультацию в феврале 1910 года, когда основатель психоанализа завершал работу над «Леонардо».

История «человека-волка» заинтересовала Фрейда как идеально подходящий случай для демонстрации своих «неудобных» теорий, свободных от каких-либо малодушных компромиссов. Незамедлительно опубликовав эту историю болезни, основатель психоанализа мог бы использовать ее в кампании, прояснявшей его разногласия с Юнгом и Адлером. Но жизнь разрушила эти планы… История болезни «человека-волка» пала жертвой Первой мировой войны, которая практически свела к нулю публикации работ по психоанализу. Когда в 1918 году она наконец была опубликована, необходимость в клиническом подтверждении уже не являлась такой срочной. Но Фрейд всю жизнь размышлял над этим случаем, и нам нетрудно понять почему. Психологическая неразбериха, не дававшая покоя пациенту, казалась настолько поучительной, что мэтр публиковал будоражащие фрагменты, когда анализ еще не был закончен, и просил других психоаналитиков снабдить его материалом, который мог бы пролить свет на ранние сексуальные ощущения, значимые для его удивительного пациента.

Эта история болезни в чем-то перекликалась с другими описанными Фрейдом случаями. Подобно Доре, «человек-волк» дал главный ключ к разгадке своего невроза в виде сна. Подобно маленькому Гансу, в раннем возрасте он страдал от страха перед животными. Подобно «человеку с крысами», на какое-то время погружался в невротические размышления и выполнял навязчивые ритуалы. «Человек-волк» обеспечивал самым последним теориям Фрейда – таким, как теория сексуальности у детей или теория развития структуры личности, – подтверждение реальным опытом. Однако анализ этого пациента не только подводил итог работы, которую выполнил Фрейд до тех пор, когда впервые повстречался с ним в 1910 году, но и рисовал дальнейшие перспективы; в нем предвосхищалось то, чем основатель психоанализа будет заниматься после окончания лечения, четыре года спустя.

Анализ начался драматично. После первого сеанса Фрейд конфиденциально сообщил Ференци, что новый пациент признался ему в следующем переносе: «…это еврей-шарлатан, который хотел бы поиметь меня в зад и нагадить мне на голову». Явно многообещающий, но, по всей видимости, трудный случай. Эмоциональная история, которую Фрейд с трудом вытянул из «человека-волка», фактически представляла собой душераздирающий рассказ о ранней сексуальной стимуляции, разрушительной тревоге, необычных эротических пристрастиях и полноценном неврозе навязчивости, который омрачил детство пациента. Когда мальчику было чуть больше трех лет, сестра вовлекла его в сексуальные забавы, играя его пенисом. Анна была на два года старше – своенравная, чувствительная и раскованная девочка, которой он восхищался и которой завидовал. Однако он считал сестру скорее соперницей, чем компаньонкой в детской эротической игре, и поэтому сопротивлялся ей и стремился «соблазнить» свою любимую няню, раздеваясь перед ней и мастурбируя. Няня поняла смысл его примитивной демонстрации и строго предупредила, что у детей, которые так делают, на этом месте появляется «рана». Скрытая угроза подействовала не сразу, как это обычно бывает при подобного рода угрозах, но после того, как мальчик подглядел за мочеиспусканием сестры и ее подруги и таким образом узнал, что не у всех людей есть пенис. Его стала занимать проблема кастрации.

В ужасе будущий «человек-волк» отступил на более раннюю фазу сексуального развития, к анальному, или сдерживаемому, садизму и мазохизму. Он жестоко мучил бабочек и с неменьшей жестокостью мучил себя самого устрашающими и одновременно возбуждающими фантазиями о наказании за мастурбацию. «Отвергнутый» няней, он теперь – в истинно нарциссической манере – выбрал в качестве сексуального объекта отца. Мальчик хотел, чтобы отец его бил, и, устраивая бурные сцены, провоцировал – а скорее, соблазнял – того на применение физического наказания. Его характер изменился, и вскоре, когда малышу еще не исполнилось четырех лет, появился знаменитый сон о безмолвных волках, ставший главным объектом анализа Фрейда. Ребенку снилось, что он лежит ночью в своей кроватке, которая стояла изножьем к окну (не так, как в реальной жизни). Внезапно окно распахнулось, как будто само по себе, и испуганный мальчик увидел, что на ветвях большого орехового дерева сидят шесть или семь волков. Звери были белого цвета и больше напоминали лис или овчарок – большие пушистые хвосты и стоячие, как у насторожившихся собак, уши. «Испытывая сильный страх, очевидно, что волки меня съедят, я закричал и проснулся», – рассказывал пациент. Проснулся, как отмечает Фрейд, в тревожном состоянии. Через полгода у мальчика развился полноценный невроз страха, дополненный фобией животных. Он довел себя до исступления детскими религиозными загадками, неосознанно исполнял разнообразные ритуалы, страдал от приступов неконтролируемой ярости, боролся со своей детской сексуальностью, в которой гомосексуальные желания играли в основном скрытую роль.

Эти травматические эпизоды детства подготовили почву для невротического сексуального поведения «человека-волка». Некоторые последствия вселяющего страх опыта, подчиняющиеся тому, что психоаналитики называют принципом замедленного действия, проявились в виде серьезных психологических проблем лишь гораздо позже, в начале взрослой жизни. Пациент не переживал данные эпизоды как травмы до тех пор, пока его психическая организация не была готова к этому, однако они каким-то образом сформировали его предпочтения в любви: навязчивая тяга к женщинам с большими ягодицами, которые могли удовлетворить его стремление к половому сношению сзади, а также потребность принижать объекты любви, что достигалось выбором только служанок или крестьянских девушек.

Фрейд, прежде чем даже задумываться о восстановлении разорванной ткани эротической жизни «человека-волка», посчитал необходимым исследовать мелодраматические рассказы пациента о тех волнующих и разрушительных эпизодах из детства с участием сестры и няни. Панкеев настаивал на аутентичности этих историй, но мэтр, естественно, сомневался. Тем не менее, даже если все обстояло в точности так, как рассказывал пациент, по мнению основателя психоанализа этого было недостаточно, чтобы объяснить серьезность детского невроза «человека-волка». Причины продолжительных страданий оставались неясными на протяжении нескольких лет лечения. Ясность постепенно приходила в процессе анализа главного сна – того, которому «человек-волк» обязан прозвищем.

По своей значимости в литературе по психоанализу сон о волках уступает лишь историческому сну об инъекции Ирме, который Фрейд проанализировал в 1895-м. Он не мог точно сказать, когда именно «человек-волк» вспомнил свой сон. Впоследствии пациент говорил, и основатель психоанализа согласился с ним, что это произошло в самом начале лечения, и на протяжении нескольких лет сон истолковывался снова и снова. В любом случае после рассказа о сне психоаналитику «человек-волк», художник-любитель, нарисовал волков (в данной версии их было всего пять), которые сидели на ветвях большого дерева и смотрели на сновидца.

С этим сном, увиденным почти 19 лет назад, пациент ассоциировал будоражащие воспоминания: ужас при виде изображения волка в книжке, которую сестра показывала ему с явным садистским удовольствием, стада овец, которых держали поблизости от имения отца и бо2льшая часть которых погибла во время эпидемии, рассказанная дедушкой история о волке с оторванным хвостом, а также сказки наподобие «Красной Шапочки». Эти откровения мэтр воспринимал как результат примитивного, глубоко запрятанного страха перед отцом. Свою лепту в содержание сна вносили тесно связанный с этим страх кастрации и желание маленького мальчика получить сексуальное удовлетворение от отца – сие желание трансформировалось в тревогу из-за мысли о том, что подобное удовлетворение означает кастрацию, превращение в девочку. Однако не все в этом сне было желанием или его результатом. Переданные в нем реалистические впечатления, а также полная неподвижность волков – качества, которым пациент придавал огромное значение, – привели Фрейда к предположению, что в явном содержании сна в искаженном виде воспроизведен фрагмент реальности. Данная гипотеза явилась результатом применения сформулированного основателем психоанализа правила, что работа сна неизбежно преображает впечатления или желания, зачастую превращая их в свою противоположность. Эти молчаливые, неподвижные волки должны означать, что юный сновидец действительно стал свидетелем волнующей сцены. Помогая Фрейду в его поисках – пассивно и вяло, – пациент истолковал внезапно распахнувшееся окно как способ сообщить, что он проснулся, чтобы наблюдать эту сцену, какова бы ни была ее природа.

В этом месте истории болезни мэтр посчитал необходимым прерваться на комментарии. Он понимал, что способность победить недоверие ограничена даже у самых преданных его сторонников. «Боюсь, – писал он, подготавливая всех нас к сенсационному откровению, – что это будет также моментом, когда меня оставит вера читателя». Фрейд собирался сообщить информацию, извлеченную «человеком-волком» из глубин бессознательной памяти, должным образом приукрашенную и тщательно скрытую, – картину полового сношения родителей. В реконструкции Фрейда нет ничего неопределенного: пациент стал свидетелем трижды повторившегося коитуса, причем по крайней мере один раз a tergo[150], в позиции, когда наблюдателю видны гениталии обоих партнеров. Уже достаточно необычно, но основатель психоанализа на этом не остановился. Он убедил себя, что «человек-волк» наблюдал сие эротическое представление в возрасте полутора лет.

Впрочем, в этом месте Фрейд вспомнил об осторожности и почувствовал необходимость указать на собственные сомнения, не только ради читателя, но и ради себя самого. Нежный возраст наблюдателя не слишком его беспокоил; взрослые, утверждал мэтр, регулярно недооценивают способность детей видеть, а также понимать увиденное. Однако основатель психоанализа задавался вопросом, происходила сцена, так уверенно нарисованная пациентом, в реальной жизни или была плодом его воображения, основанным на наблюдениях за совокупляющимися животными. Фрейда, конечно, интересовала истина, однако он твердо заявил, что это, в сущности, не так уж и важно, ведь «сцены наблюдения за половым сношением родителей, совращения в детстве и угрозы кастрации являются несомненным унаследованным достоянием, филогенетическим наследием, но точно так же они могут быть приобретены благодаря личному переживанию»[151]. Выдумка это или реальность, воздействие на психику ребенка будет совершенно одинаковым. Поэтому Фрейд пока оставлял сей вопрос открытым.

Разумеется, проблема соотношения реальности и фантазии была для мэтра не нова. Как мы уже видели, в 1897 году он отказался от гипотезы, что реальные события – изнасилование или совращение детей – сами по себе могут вызывать невроз, в пользу теории, которая главную роль в формировании невротических конфликтов приписывала фантазиям. Теперь он снова доказывал формирующее влияние внутренних, по большей части бессознательных психических процессов. Фрейд не настаивал, что психологические травмы являются исключительно следствием явно придуманных эпизодов. Скорее, он рассматривал фантазии как фрагменты увиденного и услышанного, вплетенные в ткань ментальной реальности. В последней части своей работы «Толкование сновидений» основатель психоанализа утверждал, что «психическая реальность» отличается от «материальной реальности», но она не менее важна. Именно такой подход мэтр считал необходимым при анализе сна о безмолвных волках на дереве – не только для науки, но и для полемики. Его утверждение, что воспоминания о первичной сцене должны иметь некоторую основу либо в реальности, будь то наблюдения за родителями или животными, либо в ранних фантазиях, было явно направлено против Юнга: смысл заключался в том, что невроз взрослого человека обусловлен полученным в детстве опытом, независимо от того, как этот опыт был искажен и скрыт последующими фантазиями. «Влияние детства, – с максимальным сочувствием говорит Фрейд, – становится ощутимым уже в начальной ситуации образования невроза, поскольку вместе с другими факторами оно решающим образом определяет, окажется ли индивид несостоятельным и в чем именно при решении реальных жизненных проблем».

Неспособность «человека-волка» справляться с проблемами взрослой жизни, как мы уже видели, определялась его постоянными неудачами в эротических привязанностях. И вовсе не случайно, что на протяжении нескольких лет, когда Фрейд анализировал этого пациента и писал историю его болезни, он обдумывал теорию сексуальной жизни. После 1910 года основатель психоанализа написал несколько статей на эту тему, однако не составил из них отдельную книгу. «Все уже когда-то было сказано», – однажды обмолвился он и, похоже, применял это усталое возражение к любви не в меньшей степени, чем к другим аспектам желания. Тем не менее, с учетом той важной роли, которую он приписывал сексуальной энергии в экономике психики[152], Фрейд не мог позволить себе полностью проигнорировать эту бесконечно обсуждаемую и не поддающуюся определению тему. Год за годом ему приходилось выслушивать пациентов, любовная жизнь которых была неудачной. Зигмунд Фрейд характеризовал «совершенно нормальное любовное поведение» как «два течения», сливающиеся друг с другом, «нежное и чувственное». Есть, правда, люди, которые, любя, не вожделеют, а вожделея, не могут любить, но подобное разделение является симптомом неправильного эмоционального развития, поэтому большинство таких индивидуумов воспринимают это расщепление как скорбное бремя. Однако подобные нарушения встречаются очень часто, поскольку любовь, как и ее соперница ненависть, формируется в самом раннем детстве в примитивных формах, и в процессе взросления человека ей суждено пережить много сложностей: эдипова фаза, помимо всего прочего, является временем экспериментов и обучения в сфере любви. В кои-то веки соглашаясь с признанными авторитетами в этой области, Фрейд рассматривал нежность без вожделения как дружбу, а вожделение без нежности как похоть. Одна из главных целей психоанализа состояла в том, чтобы дать реалистические уроки любви и создать гармонию двух течений. В отношении «человека-волка» перспективы такого счастливого разрешения долгое время выглядели весьма туманными. Его непреодоленный анальный эротизм и такая же непреодоленная фиксация на отце, а также тайное желание иметь детей от отца стояли на пути такого развития – и на пути успешного завершения лечения.

Анализ «человека-волка» длился почти четыре с половиной года. Он мог бы продолжаться и дальше, если бы Фрейд не решил использовать необычный прием. Он обнаружил, что данный случай болезни не оставляет желать ничего лучшего в отношении «плодотворных трудностей». Однако на первом этапе трудности были скорее раздражающими, чем плодотворными. «Первые годы лечения едва ли принесли изменение». Пациент был сама вежливость, «но оставался недоступным, окопавшись за установкой послушной безучастности. Он внимательно слушал, понимал, но ничего не принимал близко к сердцу». Фрейд испытывал глубокое разочарование: «Его безупречная интеллигентность была словно отрезана от сил влечений, господствовавших над его поведением». «Человеку-волку» потребовалось много месяцев, чтобы наконец принять активное участие в анализе. Затем, почувствовав давление внутренних перемен, он возобновил свой неявный саботаж. Пациент, очевидно, уже привык к своему душевному состоянию и не соглашался поменять его на неопределенные выгоды относительной «нормы». Оказавшись в затруднительном положении, Фрейд установил дату окончания лечения – через год – и твердо придерживался своего решения. Риск был велик, хотя мэтр не шел на него, пока привязанность пациента к нему не стала достаточно сильной, чтобы дать надежду на успех.

Выбранная стратегия оправдалась. «Человек-волк» поверил в серьезность намерения своего психоаналитика, и под «неумолимым давлением» его сопротивление ослабло. Теперь он быстро предоставил весь «материал», который был необходим мэтру для устранения симптомов. К июню 1914 года Фрейд считал его – в полном согласии с мнением самого «человека-волка» – более или менее излеченным. Пациент стал ощущать себя здоровым и даже собрался жениться[153]. Этот случай принес основателю психоанализа огромное удовлетворение, и его интерес к примененной технике – «шантажистскому приему», разработанному для того, чтобы вовлечь «человека-волка» в процесс анализа, – сохранился на долгие годы. Но подобная тактика, предупреждал Фрейд почти четверть века спустя, принесет успех лишь в том случае, если применяется своевременно. Он отмечал: «Однажды определив срок, его нельзя оттягивать, иначе пациент утратит впредь всякую веру». Этот вклад основателя движения в технику психоанализа считается одним из самых смелых и в то же время самых неоднозначных. С удовлетворением вспоминая результат, он несколько высокопарно приводит старую поговорку: «Лев прыгает только раз».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.