ГЛАВА XXXII

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА XXXII

(214) О мужестве уже много говорилось в этой книге, — это, например, замечательные поступки пифагорейцев в истории о Тимихе, тех, кто решился умереть, но не нарушить запрет Пифагора относительно бобов, и другие поступки, свидетельствующие о таком образе действий, а также благородные деяния самого Пифагора, которые он совершил, путешествуя повсюду один, подвергаясь тяжелым испытаниям и опасностям, приняв решение оставить родину и жить на чужбине, свергая тирании и устанавливая порядок в объятых смутой полисах, даруя им свободу взамен рабства и прекращая беззаконие, ниспровергая дерзость и препятствуя гордецам и тиранам. С одной стороны, он был кротким наставником для людей справедливых и культурных, с другой — изгонял из своего общества людей необузданных и дерзких, запрещая им давать наставления, и первым он охотно помогал, вторым же всеми силами противодействовал.[178]

(215) Итак, можно привести множество примеров таких поступков, которые часто удавались Пифагору, но самым замечательным является то, что он сказал и сделал с неотразимой откровенностью при встрече с Фаларидом[179]. Когда его держал у себя жесточайший тиран Фаларид, с ним вступил в общение мудрый муж по имени Абарид, родом из гиперборейцев. Абарид пришел ради того, чтобы беседовать с Пифагором, и задавал вопросы преимущественно о божественных предметах: о статуях богов, о правильном почитании богов, о божественном предопределении, о том, что происходит на земле и на небе, и о многом другом.

(216) Пифагор, как это было в его характере, отвечал ему с большим пророческим воодушевлением и со всей правдивостью и убедительностью, так что привлек к себе слушателей. Фаларид во время этой беседы, воспылав гневом к Абариду, хвалившему Пифагора, и к самому Пифагору, осмелился произнести в адрес самих богов ужасные проклятия, которые мог позволить себе только такой муж. Абарид же поблагодарил за это Пифагора, а потом расспросил у него о том, как все управляется небесами и зависит от небес, а также от многих других вещей и от действия жертвоприношений. Абарид, не считая Пифагора, учившего о таких вещах, шарлатаном, необычайно восхищался им, как богом. В ответ на это Фаларид отверг искусство прорицания, а также священнодействия, открыто совершающиеся в храмах.

(217) Абарид же перевел разговор с этих предметов на всем очевидные вещи: он ссылался на чудесную и божественную помощь в безвыходных ситуациях: в невыносимых войнах, при неизлечимых болезнях, при гибели урожая, во время мора и в подобных тяжелейших и ужасных ситуациях, и пытался убедить Фаларида, что существует божественное провидение, превосходящее любые чаяния и силы человека. Но Фаларид и на это отвечал так же бесстыдно. Тогда Пифагор, подозревая, что Фаларид собирается предать его смерти, и вместе с тем зная, что ему не суждена смерть от Фаларида, стал говорить авторитетно. Глядя на Абарида, он сказал, что переход с неба в воздушные слои и на землю происходит от природы.

(218) Он также рассказал хорошо всем известные вещи о связи всех явлений с небом и ясно показал, что у души есть свобода выбора, затем подробно рассказал о совершенной деятельности рассудка и разума. После этого он откровенно говорил о тирании, о всяческих преимуществах, приобретенных благодаря случаю, о несправедливости и всяческом человеческом корыстолюбии, убедительно разъяснив, что все это ничего не стоит. Вслед за тем он произнес боговдохновенное наставление о наилучшем образе жизни, энергично противопоставил его наихудшему, ясно раскрыл правду относительно природы души, ее способностей и состояний. Самое замечательное то, что он показал, что боги невиновны в зле и что все болезни и все проблемы физического состояния есть результат распущенности. Он раскритиковал писателей и поэтов за ту ложь, которую они говорили в мифах. Затем, изобличая Фаларида, он стал наставлять его и показал, сколь велика и обширна власть небес на примере ее проявлений. Что касается наказания по закону, то он представил множество подтверждений тому, что оно совершается правильно. Он ясно показал различие между людьми и другими живыми существами, со знанием дела рассуждал о заключенном в человеке разуме и его внешнем выражении, дал совершенное представление об уме и происходящем от него познании.

(219) Он дал исключительно полезные наставления по многим другим нравственным вопросам, связанным с ними, касающимся того, что является в жизни благом, и очень кстати добавил дополняющие их увещевания и запреты относительно того, чего не следует делать. И самое главное: он провел различие между тем, что делается по воле судьбы, и тем, что делается согласно уму, сказал много мудрых мыслей о демонах и бессмертии души. Но это уже требовало бы другой манеры изложения, а то, о чем уже говорилось, вполне в духе проявляемого им мужества.

(220) Ведь если он, оказавшись в этих ужасных обстоятельствах, показал философствование с твердым рассудком, с полным самообладанием и стойко защищался в суровых обстоятельствах и если к тому, кто подвергал его опасности, он проявил самостоятельность и откровенность, то это значит, что он с полным презрением относился к тому, что считается страшным, как к вещам, не заслуживающим внимания. И если тогда, когда с обычной точки зрения ему угрожала смерть, он полностью пренебрегал ею и не обращал внимания на грозящую опасность, то, как я полагаю, ясно, что он совершенно не знал страха смерти. И еще более благородный по сравнению с этим поступок совершил Пифагор, когда он побудил свергнуть тиранию Фаларида и обуздать тирана, который принес бы непоправимые беды людям, и освободил Сицилию от жесточайшей тирании.

(221) То, что именно он совершил это, подтверждают и оракулы Аполлона, гласящие, что власть Фаларида будет свергнута тогда, когда его подданные станут более могущественными, более единодушными и объединятся друг с другом, что и случилось, когда там был Пифагор, и благодаря его указаниям и наставлениям. Но еще большим доказательством служит то, когда это произошло: именно в тот день, когда Фаларид угрожал смертью Пифагору и Абариду, он сам был убит заговорщиками. Подтверждением сказанного следует считать также то, что случилось с Эпименидом.

(222) Эпименид, ученик Пифагора, когда какие-то люди собирались его убить, призвал Эриний[180]и богов-мстителей и заставил заговорщиков перебить друг друга, и так же, как представляется, и Пифагор, помогая людям по примеру справедливости и мужества Геракла, для пользы людей наказал и предал смерти того, кто поступал высокомерно и жестоко, и он совершил это посредством самих оракулов Аполлона, с которыми по своей природе он был связан с рождения. Мы сочли достойным вспомнить по этому поводу тот замечательный успех, который имело его смелое поведение.

(223) Как еще одно доказательство мужества Пифагора отметим его постоянство в своем справедливом мнении, проявлявшееся в том, что он делал только то, что было ему угодно и что диктовал ему истинный разум, и ни удовольствие, ни горе, ни какое-либо другое настроение или опасность не отвращали его от этого. И его ученики предпочитали умереть, чем нарушить его заповеди. Испытав всевозможные злоключения, они сохранили свой образ мыслей неизменным и, вовлеченные во множество опасностей, они никогда не изменяли учению Пифагора. Постоянно звучали у них призывы «закону всегда помогать и с беззаконием воевать»[181], отвергать и гнать от себя роскошь, и с рождения приучать себя к разумному и достойному мужчины образу жизни.

(224) У них были мелодии, сочиненные для разных душевных состояний. Одни мелодии предназначались как самое действенное средство против уныния и терзаний, другие также против раздражения и гнева.[182]С помощью этих мелодий они усиливали эмоции или ослабляли их до умеренного состояния и делали их соразмерными мужеству. Более всего укрепляло благородство их натуры убеждение, что никакое человеческое несчастье не должно быть неожиданностью для разумного существа, но следует ожидать всего, над чем сами они не властны.

(225) Если же ими когда-либо овладевал гнев, печаль или что-то другое в этом роде, то они уходили прочь, и каждый наедине с собой мужественно старался сдержать и излечить это состояние души.[183]Благородны также были усилия пифагорейцев в познании и ученых занятиях, и испытания свойственной всем от природы невоздержанности и жадности, и разнообразные способы сдерживания и подавления их, неумолимо действующие огнем и железом, требующие большого напряжения и терпения. Поэтому они благородно воздерживались от употребления в пищу любого мяса живых существ и от некоторых других видов пищи[184], поэтому поддерживали ум бодрым и свободным от того, что этому мешает, и поэтому словесная сдержанность и полное молчание, которые способствовали владению ими языком в течение многих лет, воспитывали в них мужество. Также у них было в обычае напряженное и неустанное постижение и изучение труднейших основоположений и поэтому воздержание от вина, умеренность в пище и сне, неподдельное отвращение к славе, богатству и подобным вещам.[185]

(226). Все это воспитывало в них мужество. Эти мужи, как говорят, чуждались жалоб, слез и подобных вещей.[186]Воздерживались они и от молений, просьб и подобной рабской лести, считая это трусостью и малодушием. Этим же их качеством следует объяснить то обстоятельство, что самые главные и основополагающие принципы все они всегда хранили в тайне, строго не допуская посторонних к своему учению и храня его в памяти, незаписанным, чтобы не предавать огласке, и передавали его преемникам, как таинства богов.

(227) Поэтому долгое время широко не разглашалось ничего достойного упоминания, и то, что преподавалось и изучалось, было известно лишь в стенах школы. В присутствии посторонних, так сказать непосвященных, если это и случалось, то они объяснялись друг с другом инсказательно, посредством символов, следы которых до нашего времени сохранились в известных выражениях, например, «огня ножом не разгребать» и тому подобных, которые в буквальном смысле напоминают старушечьи наставления, а после разъяснения удивительно полезны тому, кто их понял. Но самой главной заповедью относительно мужества является конечная цель пифагорейцев

(228) — защитить и освободить от стольких темниц и оков плененный с рождения ум, без которого никто вообще не может познать ничего разумного, ничего истинного и не может ничего воспринять посредством какого-либо чувства. Ведь, по их словам, «ум все видит и слышит, а остальное глухо и слепо». Вторая по значению заповедь такая: прилагать все усилия к тому, чтобы ум наконец очистился и всячески подготовился таинствами наук, и тогда приобщить его к полезному и божественному учению, внедрив в него знания, чтобы ум не боялся отвлекаться от телесных предметов и чтобы, ведомый к бестелесным предметам, не отводил бы от них взгляда из-за их слишком яркого блеска и не обращался бы к страстям, пригвоздившим душу к телу, и чтобы он вообще был недосягаем для всех чувственных и низменных страстей. Ведь укрепление духа в этих страстях и возвышение над ними было проявлением совершенного мужества. Итак, пусть все сказанное будет для нас свидельством мужества Пифагора и пифагорейцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.