ГЛАВА XXIX

ГЛАВА XXIX

(157) Важнейшим свидетельством его мудрости, если говорить прямо, следует считать записки пифагорейцев, содержащие правду обо всем, отделанные по сравнению со всеми прочими сочинениями такого рода, покрытые, словно нетронутым пухом, старомодным налетом древности, составленные с помощью божественного знания, полученного свыше, полные мыслей и проницательные, замысловатые и разнообразные по форме и содержанию, исключительно простые и совершенные по стилю, насыщенные до предела очевидными и бесспорными фактами, изложенными научно и полно (такое изложение называется силлогизмом), если читать эти записки соответствующим образом, чтобы это чтение не было второстепенным или поверхностным. Итак, эти записки передают от первоисточников знание об умопостигаемом мире и богах.

(158) Итак, Пифагор учит обо всех природных явлениях и дает полный очерк двух частей философии — этики и логики. Он дает всяческие математические знания и излагает лучшие науки. В целом, в человеческих знаниях о чем бы то ни было нет ничего, что не было бы детально изложено в этих сочинениях. Итак, если признать, что из приписываемых Пифагору сочинений одни подлинные, а другие составлены на основе его лекций и поэтому не называют авторов и отсылают как к автору к Пифагору, то из всего этого очевидно, что Пифагор был достаточно сведущим во всей мудрости. Но говорят, что он отдавал предпочтение геометрии. Ведь у египтян хорошо разработана геометрия, так как еще с древних времен и из-за разливов по воле богов Нила образованные египтяне были вынуждены измерять всю землю, на которой они жили, и поэтому наука была названа «геометрией» (землемерие). Но и исследование небесных явлений, в котором также был сведущ Пифагор, не остается у них в небрежении. Действительно, представляется, что все его геометрические теоремы происходят из Египта, а теоремы о счете и числах, как говорят, изобретены финикийцами. Учения о небесных явлениях некоторые равно относят и к египтянам, и к халдеям.

(159) Пифагор, как говорят, заимствовав все это и умножив знания, развил их и вместе с тем ясно и стройно изложил своим ученикам.

Действительно, он первым придумал название «философия» и сказал, что она есть стремление, как бы любовь к мудрости, а мудрость есть знание истины, заключенной в сущем. Сущее он признавал и говорил, что оно нематериально, вечно и что только оно деятельно, — такими признаками обладают лишь бестелесные вещи. Далее, материальные и телесные виды, называющиеся похожим именем существующих, по причастности к сущему, подвержены рождению и гибели и никогда не являются истинно сущими. Мудрость же есть знание о собственно сущем, а не о соименных ему подобиях, поскольку телесные вещи непознаваемы и не дают точного знания, как лишенные предела и не доступные познанию и как бы вовсе не существующие соответственно их отличию от целостности и соответственно их неспособности получить ясное определение.

(160) Невозможно получить знание о вещах по природе непознаваемых. Следовательно, следует стремиться не к знанию о несущественном, но скорее к знанию об истинно-сущем, всегда неизменном и постоянном и существующем одновременно с понятием «существование». Обычно постижение существующих вещей сопровождается постижением соименных им сущностей, даже если не делать этого специально, как постижение частичного связано с постижением общего. «Поэтому, — говорит Архит, — кто хорошо постиг общее, тот сможет хорошо рассмотреть и частности, что они собой представляют». Поскольку существующие веши не являются едиными, однородными и простыми, они сразу представляются в разнообразных и многочисленных видах: как мысленные и бестелесные виды, которые называются сущим, и как телесные и доступные восприятию, которые участвуют в истино сущем.

(161) Обо всем этом он передал точнейшие знания и ничего не оставил неисследованным. Он передал людям общие знания, как, например, искусство демонстрации, определения и различения, как можно понять из пифагорейских сочинений. Он обычно возвещал предельно короткими изречениями в символической форме своим ученикам грандиозные и разветвленные рассуждения, подобно тому как Аполлон и сама природа, первый — добрыми словами, вторая — при помощи малых по величине семян, являют нескончаемое и труднопостижимое обилие мыслей и сотворенных вещей.

(162) Например, такое изречение самого Пифагора: «Начало — половина всего»[155]. Не только в этом полустишии, но и в других, подобных, божественнейший Пифагор заключил искру истины для способных разжечь ее, утаив за краткостью речи необозримый и огромный размах умозрения. Или такой пример: «Все приличествует числу», — изречение, которое он очень часто произносил перед всеми. Или: «дружба есть равенство»[156], или слово «космос»[157], или, в самом деле, слово «философия», а также понятие «существование»[158], или[159], или прославленное понятие «четверица». Все эти и многие другие образы и стихи Пифагор придумал для пользы и исправления учеников, и те, кто понимал его слова, так чтили и боготворили их, что для обшины учеников они стали формой клятвы:

Именем клятву даю открывшего нам четверицу,

Неиссякаемой жизни источник.[160]

Вот каким удивительным было это проявление его мудрости.

(163) Из наук, почитаемых пифагорейцами, как говорят, на первом месте были музыка, врачевание и ведовство. Они были молчаливы и послушны, и у них вызывал одобрение тот, кто умел повиноваться. Из медицины они более всего принимали то, что касается образа жизни, и этот вопрос у них был подробно разработан, и прежде всего старались найти определения правильного соотношения питья, еды и отдыха. Поэтому они едва ли не первыми занялись вопросами питания и стали определять порядок приготовления пищи. В большей степени, чем их предшественники, пифагорейцы применяли мази, но применение лекарств одобряли меньше и использовали их главным образом для лечения гнойных ран, а хирургия и прижигания у них были менее всего в употреблении.

(164) При некоторых болезнях они произносили заклинания.

Они считали, что музыка также очень благотворно действует на здоровье, если заниматься ею подобающим образом.[161]Для исправления души они применяли также избранные стихи Гомера и Гесиода.[162]Они думали, что нужно удерживать и сохранять в памяти все, чему учат, и все, что было сказано, и что нужно до тех пор готовить себя в соответствии с обучением и лекциями, пока это позволяет способность восприятия и запоминания, потому что именно этой способностью человек познает и ею хранит познанное. По крайней мере, они высоко ценили память, очень упражняли ее и уделяли ей много внимания. В учебе они не оставляли то, что им преподавалось, пока не усваивали твердо элементарные знания, и каждый день они перебирали в памяти сказанное следующим образом.

(165) Пифагореец не вставал с постели до тех пор, пока не вспоминал все случившееся накануне. Он совершал эту процедуру следующим образом. Он пытался восстановить мысленно, сначала что он сказал, или услышал, или какое приказание, встав после сна, отдал домашним, и что было вслед за этим, а что — еще позже, и свои следующие поступки он оценивал таким же образом. И опять вспоминал, кого первого он встретил, выйдя из дома, кого второго и что было сказано сначала, что потом, и что еще позже. И о других событиях вспоминал точно так же. Он пытался восстановить в памяти все случившееся за целый день, стремясь припоминать в том порядке, в каком произошло каждое событие. Если свободного времени после сна у него было больше, чем обычно, он пытался припомнить таким же образом, что произошло позавчера.

(166) И более всего они старались развивать память, так как ничто так не содействует приобретению знаний, опыта и рассудительности, как память.

Благодаря этим занятиям всю Италию наводнили философы, и Италия, прежде безвестная, впоследствии благодаря Пифагору стала называться Великой Грецией, и многие в ней стали философами, поэтами и законодателями. Написанные ими учебники по риторике, торжественные речи и законы были принесены в Элладу. И если упоминают натурфилософов, то прежде всего, как правило, называют Эмпедокла и Парменида из Элей[163], а если хотят привести какие-либо сентенции о жизни, то приводят сентенции Эпихарма[164], и почти все философы знают их наизусть. Вот что мы сказали о мудрости Пифагора, о том, как он в высшей степени побуждал к ней людей, и насколько каждый мог приобщиться к ней, и о совершенстве его учения.