Послесловие

Послесловие

«Книга непокоя», составленная Бернарду Суарешем, помощником бухгалтера в городе Лиссабоне, по праву считается главной книгой великого португальского писателя начала ХХ столетия Фернандо Пессоа (1888–1935), главной мистификацией Великого Мистификатора, одним из лучших шедевров ХХ века. В Португалии она переиздавалась около 30 раз с 1961 по 2013 год. Внимание исследователей других стран Европы и американского континента тоже притягивает эта книга, изданная многократно во многих странах: восемнадцать изданий в Бразилии, девять изданий в Испании; по пять – во Франции, Великобритании, Соединенных Штатах Америки; по четыре – в Швейцарии и Бразилии, по три – в Швеции, Италии, по два – в Германии, Венгрии, Греции, Голландии, Японии и Израиле, Чехии и Польше; издавалась книга в Болгарии, Дании, Норвегии, Финляндии, Румынии, Хорватии, Словении, Марокко, Индии, Китае, Турции. Сотни ученых Европы и всего мира сейчас заняты исследованиями различных аспектов, таящихся в необозримых глубинах этой книги.

Проза поэта или поэзия в прозе, глубоко лиричные размышления философа, вербальная живопись художника, видящего через прозрачную для него поверхность саму суть вещей, – «Книга непокоя», в том виде, в каком она была оставлена автором, не была пригодна к публикации, только кропотливая работа многочисленных филологов над компоновкой ее фрагментов, выбором отдельных пометок автора из множества имеющихся, над определением, какие авторские правки считать окончательными, могут помочь скомпоновать нечто, подобное книге. Вот почему «Книга непокоя», вся состоящая из фрагментов, в каждом последующем издании предстает в измененном виде, раскрывая внимательному читателю все новые глубины. По мнению европейских переводчиков «Книги непокоя», она заставляет переводчика столкнуться с колоссальными трудностями. Игра метафорами, как открытыми, так и спрятанными, насыщенность неологизмами, глубина и сложность философских изысков автора, мышление отвлеченными понятиями, акробатические трюки, буквальное жонглирование стилистическими фигурами речи, постоянные переходы от одного плана повествования к другому, – все это чрезвычайно сложно передать другим языком, обладающим иными, исторически сложившимися средствами изображения. А к этому всему прибавляется сложнейший синтаксис Пессоа, который порой и хорошо подготовленных португальских читателей заставляет терять нить повествования: латинизмы, глаголы в различных формах и с различным значением, вкладывающиеся один в другой, как матрешки, и все это на протяжении одной только фразы, длиной в 15 строк. Но делалось это не красоты ради, нет, а чтобы, загипнотизировав читателя, ввести его в самое сердце того самого «непокоя», той самой жажды-тоски, которыми переполнены все творения Фернандо Пессоа. Ради этой цели – и совмещение несовместимого, противоположного, и внезапный обрыв – разрыв начатой речи, и необычное «извилистое» мышление, так легко и естественно перетекающее с психологического уровня на философский, раскрывающее внезапно свой символический и даже эзотерический план. Сам автор говорит в одном из фрагментов своей книги: «Я не пишу на португальском языке. Я пишу собою самим».

Неисповедимы пути вдохновения. Оно приходит от вскользь брошенного слова, от запаха, рождающего воспоминание…Так случилось, что «Книга непокоя» – интереснейшее исследование необъятной территории, которую она охватывает, родилась из одного слова: «desassossego» – «непокой», которое взволновало Фернандо Пессоа в 1913 году, скорее всего 20 января. В этот день он записал на отдельном листке стихотворение:

Сердце, верный спутник мой,

На ладони предо мной.

На него взглянул, дивясь,

как на лист, где жилок вязь.

С ужасом взглянул – смотреть

Так бы мог познавший смерть,

Тот, кого томит тревогой

Лишь мечта, а жизнь – немного.

(Перевод И. Фещенко-Скворцовой)

Стихотворение называлось «Dobre», что можно перевести как «погребальный звон», но и как «удвоенный». На том же листе, перевернув его горизонтально, Пессоа написал большими буквами: «O titulo Desassossego» – «Название Непокой». Речь идет о слове одновременно и обыкновенном, и загадочном, богатом оттенками значений и не имеющем точного эквивалента в большинстве других языков, даже в таком близком португальскому, как испанский язык. «Livro do Desassossego» можно перевести на русский язык и как «Книга беспокойства», и как «Книга неуспокоенности», и как «Книга тревог». Я выбрала – «Книга непокоя». Уже после окончания перевода узнала, что словенский перевод этой книги носит сходное название: «Knjiga Nespokoja».

Вначале Пессоа сам не знал, чему он даст название «Книга непокоя», были мысли озаглавить так книгу стихов. Но уже весной 1913 года Пессоа записывает, что это будет книга прозы, а в июне-июле Пессоа посылает в журнал «Орел» («?guia») текст под названием «В Лесу Отчуждения», который и был опубликован в августе того же года с указанием, что отрывок взят из «Книги непокоя». В последующие 16 лет ничего из этой книги не было опубликовано, но работа над нею не прекращалась. В сентябре 1914 года Пессоа пишет своему другу Арманду Кортеш-Родригешу, что эта работа, которой он болен, самым ужасным образом будто «пишет себя сама». И в другом письме добавляет, что состояние его духа заставляет его, вопреки собственному желанию, работать над этой книгой, однако «все – отрывки, отрывки, отрывки…»

И действительно, большинство фрагментов «Книги непокоя» представляют собой отрывки. Насыщенные необычными образами, выписанными оригинально и тщательно, они содержат также пробелы, оставленные в ожидании еще не найденных слов и целых фраз, необходимых для выражения какой-то идеи, завершения визуального описания, продолжения определенного ритма. Порой Пессоа, наоборот, оставляет несколько вариантов, не найдя сло?ва, какое бы полностью его удовлетворило. Некоторые отрывки – просто наброски или комплексы связанных между собой, но еще не оформленных художественно идей. И автор редко возвращался, чтобы исправить, дополнить, оформить ранее написанное, он был слишком захвачен раскрытием новых идей в новых текстах. У него даже не было отдельной тетради, в которой бы он записывал материалы «Книги беспокойства». Он писал свои фрагменты то на бумаге, взятой в конторах, где работал, то в кафе, которые обычно посещал, на отдельных листочках, конвертах, на листках, вырванных из записных книжек, на карточках, на обратной стороне листов с объявлениями, писал их в разное время и в разных местах. Для Пессоа была характерна беспорядочность почти во всем универсуме его творчества, но в «Книге непокоя» эта беспорядочность становится предпосылкой, без которой книга не соответствовала бы его беспокойному, тревожному гению.

Первые отрывки наполнены блеском пост-символической эстетики, что следует даже из их названий: «Легенда об Империи», «Мадонна Тишины», «Симфония одной Беспокойной Ночи». Один из самых ранних и фрагментарных отрывков – «Перистиль», Пессоа хотел сделать его входом в свою «Книгу». В самом начале этого отрывка он писал: «В те часы, когда пейзаж – это яркое сияние Жизни и мечта – всего лишь процесс мечтания, я поднял, о моя любовь, в тишине моего непокоя, эту странную книгу, похожую на открытые ворота, ведущие к заброшенному дому.

Я собрал, чтобы написать ее, души всех цветов и мимолетных моментов всех песен всех птиц, сплел вечность и застой. Ткачиха… я сидел у окна моей жизни, и забыл, что ты жила и была, ткала саван, чтобы надеть на мою скуку, и покровы из целомудренного льна для алтарей моей тишины…

И я предлагаю тебе эту книгу, потому что знаю, что она прекрасна и бесполезна. Ничему не учит, ничему не заставляет верить, ничего не заставляет чувствовать. Ручей, бегущий в пропасть? – пепел, что развеивает ветер, и не плодородная и не вредная… – я отдал всю душу написанию ее, но не думал о ней, когда писал, а думал лишь о себе, что я печален, и о тебе, что ты – никто.

И потому что эта книга – абсурд, я люблю ее; потому, что бесполезна, я хочу ее дать тебе; и потому что ничему не послужит это желание ее тебе дать, я ее тебе даю…» Он обращается в этом отрывке к некоему существу, абстрактно женственному и вечно непорочному. Видимо, о ней же говорит автор в «Мадонне Тишины» и в «Лесу Отчуждения».

Но уже к 1918 году, ко времени написания отрывка «Случайный дневник», центр тяжести «непокоя» сдвигается: он уходит от вневременных пейзажей духа к интимному в жизни и душе самого рассказчика, к его «здесь и теперь». В «Случайном Дневнике» он пишет: «О, большие горы в сумерках, улицы, почти узкие в лунном свете, иметь вашу бессознательность той… вашу духовность – только от Материи, без внутреннего мира, без чувствительности, без того, к чему можно было бы приложить чувства, или размышления, или непокой своего духа! Деревья – настолько всего лишь деревья, с их зеленью, такой приятной для глаз, такие внешние для моих забот, моих сожалений, такие утешители моих печалей, потому что вы не имеете ни глаз, какими бы вы их разглядывали, ни души, которая, разглядывая меня посредством этих глаз, могла бы их не понять и насмехаться над ними!»

Большинство из ранних фрагментов книги имеют названия, но начиная с 1915 года названия почти исчезают, а записи становятся более похожими на дневниковые, заполненные мыслями и волнениями человека, которому около тридцати, для которого привычно «думать эмоциями и чувствовать разумом». Пессоа называет этого человека Висе?нте Ге?деш. Личность его не настолько детально прорисована, как личности, например, самых известных гетеронимов (т. е. созданных воображением Пессоа авторов) Пессоа – Алберту Каэйру, Рикарду Рейша, Алвару де Кампуша. Висенте Гедеш появился в жизни Пессоа еще до 1910 года, он был поэтом, прозаиком и переводчиком. Но Пессоа сделал характеристику Гедеша конкретнее только тогда, когда тот стал автором «Книги непокоя». Подобно своему создателю, Гедеш одинок, сдержан, даже скрытен, аристократичен внутренне, обладал ясным умом. Он рассказывал на страницах книги о своих безуспешных попытках найти истину посредством метафизики, научных знаний, в том числе социологических. Описывал непокой, характерный для мировосприятия его поколения, как результат свободного, вплоть до разнузданности, мышления предыдущих поколений, разрушившего моральные, религиозные и социальные основы европейского общества, не оставив ничего прочного, за что могли бы держаться потомки.

Политическая ситуация в Португалии в последующие годы отличалась крайней нестабильностью. Смены правительства, забастовки, манифестации, мятежи. Республика постепенно шла к своему концу. Этот процесс завершился установлением первой диктатуры в 1926 году и, двумя годами позже, диктатуры Салазара. Все эти события отвлекли Пессоа от «Книги непокоя». Он обращается к другим проектам, среди которых написание статей и эссе в защиту мистического национализма и прихода Пятой империи, которая бы разрешила все политические проблемы Португалии. В это же время Пессоа пытается сделать карьеру предпринимателя в области культуры, он основывает скромное коммерческое агентство, одновременно являвшееся издательством, которое просуществовало с 1921 по 1924 год, после чего Пессоа вместе с другом-художником основывает журнал «Афина». В 1926 году Пессоа со своим родственником выпускает журнал, касающийся торговли и счетоводства. Так в возрасте тридцати с лишним лет Пессоа начинает играть активную роль, участвуя в экономической жизни общества. Естественно, что ему никак не импонировала эта роль, он называл активную жизнь в обществе наименее спокойным видом самоубийства.

В 1929 году, а возможно и годом раньше, Пессоа возвращается к своей «Книге непокоя», но он уже другой, а значит, изменяется и характер книги. Автором ее становится теперь Бернарду Суареш – служащий на складе товаров. Его нельзя считать гетеронимом Пессоа, его «другим Я», потому что в нем очень много от самого Пессоа. Ему присваивается статус полугетеронима. В знаменитом письме Адолфу Казайш Монтейру от 13 января 1935 года Пессоа пишет, что Бернарду Суареш возникает в нем только в те моменты, когда он устал, находится в инертном состоянии, словно для этого необходимо некоторое затемнение разума и ослабление процессов торможения. Проза, которую он пишет, – это непрерывный процесс мечтания. По мнению Пессоа, Суареш – это он сам, но с меньшей живостью и несколько менее ясным разумом.

Висенте Гедеш, который прежде считался автором «Книги непокоя», просто исчез. Бернарду Суареш унаследовал не только его книгу, но и многие черты его биографии, он живет также в Лиссабоне, также в его центральном районе – Байша, но только на улице Золотильщиков, к нему перешли некоторые воспоминания детства Гедеша, например дом его старых тетушек. Некоторые критики утверждают, что Гедеш (писавший книгу до 1920 года) более холодно-рассудочен и несколько более отстранен от невзгод собственной жизни, тогда как Суареш (писавший ее между 1929 и 1934 годами) несколько более эмоционален и не способен избавиться от своей постоянной и глубокой печали. Вернее всего, что эти различия объясняются изменениями на протяжении этих лет в личности самого их создателя – Фернандо Пессоа.

Таким образом, такие отрывки из «Книги непокоя», как например, «В Лесу Отчуждения», с их эстетикой постсимволизма, переходят «по наследству» от Гедеша к Бернарду Суарешу.

Бернарду Суареша даже вряд ли можно считать полугетеронимом Пессоа. Его имя отличается от имени автора двумя буквами: Fernando – Bernardo, а фамилия является почти анаграммой фамилии Пессоа: Soares – Pessoa.

В отрывках, относящихся к 1930 году, когда написано уже более половины «Книги непокоя», появляется новая эстетика, в мечтании сквозит изумительная откровенность, искренность. Книга превращается в некий правдивый дневник, в интимные записки – не о видимых и совершающихся вещах, но о вещах мыслимых и чувствуемых, в исповедь автора, в «автобиографию без фактов» одной души, какую «томит тревогой // Лишь мечта, а жизнь – немного». В последней и самой плодотворной фазе работы над книгой «непокой» автора – уже не смутное ощущение тоски, не взволнованность разума, это ясное и настойчивое сознание того, что жизнь проходит, почти прошла. Непокой был для Суареша болезненным, но необходимым условием его человеческого существования. В отрывке «Проза отпуска» Суареш пишет об этом так: «…Существую, не зная об этом, и умру, не желая этого. Я – интервал между тем, кем я являюсь, и тем, кем не являюсь, между тем, о чем мечтаю, и тем, что сделала из меня жизнь, наполовину абстрактная и плотская, и между вещами, что – ничто по своей сути, я также являюсь ничем…» Интервал, пустой промежуток сознания…

Если феномен гетеронимии подобен неумолимому распылению существа самого Пессоа, отрицанием его единого «я», гетеронимы являются масками, представляющими этот интервал, ложными воплощениями сознания автора, возникающими из вечного отсутствия этого сознания, – то «Книга непокоя», по мнению Ричарда Зенита, – «дневник, запертый на ключ, в котором обо всем говорится так открыто, как только можно. Но, хотя мы и могли бы прочесть написанное в этой книге, она остается для нас закрытой, потому что слова ее так нам близки, несут в себе такой свет и такие истины, что мы узнаем себя в ней, но, будто какая-то таинственная рука не позволяет нам идти дальше, мы снова забываем о себе и продолжаем чтение».

«Книга непокоя» является и всегда будет представлять собою много возможных книг, не может быть какого-то одного, окончательного издания. Один из составителей двух сравнительно недавних изданий «Книги непокоя» Ричард Зенит пишет в предисловии к своему второму изданию этой книги, что, даже если было бы возможно идентифицировать все фрагменты, которые Пессоа думал включить в «Книгу непокоя», такое издание все равно не соответствовало бы задумке автора, ведь Пессоа собирался подвергнуть материалы книги тщательному пересмотру. Если бы это осуществилось, книга была бы значительно меньше по объему. С другой стороны, каждый составитель старается отобрать фрагменты, точно относящиеся к этой книге, но существует много дополнительных отрывков, не имеющих пометку «Книга непокоя», какие также могут иметь к ней отношение.

Пессоа собрал в большом конверте с надписью «Книга непокоя» около трехсот фрагментов в различных стадиях завершенности работы над ними. Но и среди них было обнаружено несколько материалов, включенных туда ошибочно (например, тексты, подписанные Бароном де Тейве – полугетеронимом Пессоа). Кроме этого «ядра» книги, отобранного самим автором, было обнаружено более двухсот дополнительных отрывков, рассеянных по различным тетрадям и отдельным листкам.

Во всех изданиях «Книги непокоя», начиная с первого («Аттика», 1982), были собраны тексты, не идентифицированные определенно как относящиеся к «Книге непокоя», но, по всей вероятности, являющиеся ее частями. Эта вероятность определяется каждый раз составителем издания, то есть является весьма субъективной. Составляя свое второе издание книги, Ричард Зенит попытался ограничить объем книги только теми отрывками, чья принадлежность к этой книге не вызывает сомнений. Но, отмечает составитель, «Книга непокоя» сама притягивает сомнения, и вместо сорока исключенных из книги отрывков он включил другие, написанные в той манере, какая встречается только в «Книге непокоя».

Порядок расположения фрагментов в книге – самый запутанный вопрос. Идеи Пессоа относительно этого были очень противоречивы, особенно о характере соединения фрагментов начала работы над книгой 1913–1920 годов с текстами заключительной фазы работы 1929–1934 годов. Отрывки из первой фазы работы, названные автором «грандиозными», представляют собой, по словам одного из критиков, «молитвенник декаданса», соединяя в себе апофеозы и восхваления, литании и мечтания, это книга максим и советов, обучающая науке мечтания вместо жизни, написанная читателем Анри-Фредерика Амьеля, Оскара Уайльда, Жориса Карла Гюисманса, Мориса Метерлинка, Мариу де Са-Карнейру. Они значительно отличаются своей изысканной искусственностью, идущей от постсимволизма, от текстов второй фазы, стремящихся к простоте и точности выражения, несмотря на их близость к жанру поэзии в прозе. Пейзажи этой второй фазы работы реальнее, в них практически нет лилий, кипарисов, дворцов и принцев, зато больше площадей, садов, торговцев, трамваев, они более однородные и часто связаны с местом работы их нового автора – Бернарду Суареша. Как уже говорилось, в самом начале второй фазы работы над книгой, примерно в 1928–1929 годах, книга обретает иную форму, иную эстетику, что, видимо, и позволило автору вернуться к оставленной им работе. Пессоа не исключал возможности перевести большие отрывки, написанные в первой фазе работы («Похоронный Марш для Короля Луиша Второго да Бавиера», «Симфония Беспокойной Ночи»), в другую, отдельную книгу. Но окончательного решения по этому поводу он не принял, а перенес их в отдельный раздел «Книги непокоя». Важно замечание Пессоа, сделанное им в 1931 году, о необходимости «адаптировать» более ранние фрагменты к психологии Бернарду Суареша, который стал ее автором позднее, а также придать стилю написания всех фрагментов, и ранних, и поздних, характерную для Суареша мечтательность и «логическую бессвязность». Именно этим замечанием автора Ричард Зенит руководствовался, взяв за основу своего последнего издания более ста фрагментов из последней фазы работы над книгой, когда Бернарду Суареш уже появился, в качестве основного корпуса, к которому были присоединены другие отрывки, из той же фазы и более ранние. Но порядок расположения фрагментов, учитывая, что многие из них не датированы, определился субъективным мнением составителя.

Язык «Книги непокоя» также заслуживает тщательного изучения. Пессоа предъявлял к нему большие требования, объясняя, что он сам, в своей значительной части, является той прозой, какую он пишет. «Книга непокоя» содержит много фраз, вызывающих удивление, кажущихся странными, отмечает составитель одного из последних изданий «Книги непокоя» Жеро?ниму Пизарру. Среди них есть фразы, в которых существительное стоит во множественном числе, а определяющие его прилагательные – в единственном, и на таком несогласовании автор настаивает в своем примечании; или может нарушать согласования между существительным и прилагательным в роде и т. п. У Пессоа можно встретить весьма загадочные фразы. «Как заглушенные коврами залпы, волнистые двери опускаются вверх; не знаю почему, но именно эту фразу навевает мне тот звук. Может быть, потому, что этот звук более присущ спуску, хоть сейчас они и поднимаются. Все объяснилось». О каких дверях идет речь? О ставнях окон? О жалюзи, закрывающих окна? И почему они, против всякой логики, «опускаются вверх»? (Мы уже прочли примечания Пессоа, сделанные карандашом: «Может быть, потому, что этот звук более присущ спуску».) И почему эти двери или окна – волнистые? Фразы «Книги непокоя» пытаются приблизить к нам, передать многообразные сложные ощущения автора ритмической музыкальной прозой, порою превращающейся в поэзию. В «Книге непокоя» Пессоа, сравнивая поэзию и прозу, отдает последней предпочтение. В ней пишущий чувствует себя свободнее, он может вводить в нее музыкальные ритмы, и это не стесняет его размышлений. Он может включать в нее ритмы поэтические и все же оставаться вне этих ритмов. Случайный поэтический ритм, включаясь в прозу, не стесняет ее, тогда как случайный прозаический ритм, включенный в стихотворение, заставляет его спотыкаться. Проза, по словам Пессоа, вмещает в себя все искусство, отчасти потому, что в слове заключается весь мир, отчасти потому, что в свободном слове заключается вся возможность о нем (о мире) и говорить, и думать.

Пессоа утверждает, что грамматика – это инструмент, а не закон. Это первый принцип, лежащий в основе его стиля. Второй принцип: говорить о том, что чувствуется именно так, как это чувствуется. Поэтому, если этого требует чувство языка, Пессоа нарушает законы грамматики.

Составитель последнего издания «Книги непокоя» – Жерониму Пизарру считает, что следует отказаться от субъективных попыток скомпоновать книгу из таких разнородных фрагментов, поскольку сам автор не успел (или не захотел?) адаптировать их в соответствии с однородной психологией и стилем, а главное, не успел (или не захотел?) продумать порядок их расположения в книге. Книга – Протей, с постоянно изменяющейся формой, вернее, не книга, а множество различных книг, по мнению Пизарру, заслуживают того, чтобы на основе этих текстов был создан архив, представляющий собою дискретное множество, который можно было бы озаглавить (цитатой из одного фрагмента): «Ни одна проблема не имеет решения». Пизарру настаивает на том, что фрагменты книги не должны быть предметом решения проблемы их адаптации при составлении единой книги, это не проблема, но реальность, которую надо принимать как данную. Это мы должны адаптироваться к явлению Фернандо Пессоа – многообразию и его личности, и его литературного наследия – так же, как должны признать, что отсутствие единого и достаточно определенного издания «Книги непокоя», непохожесть каждого издания на другие (что касается и разных изданий одного и того же составителя) – это не негативное, а, напротив, позитивное свойство этих текстов, доказывающее их жизнеспособность, способность к развитию. Пессоа каждый день предстает все более разнообразным в результате исследований и интерпретаций его текстов.

Пизарру, вслед за исследовательницами Марией де Глориа Падран, Лейлой Перроне Мойзеш, Эдуарду Лоуренсу и другими, утверждает, что тексты «Книги непокоя» представляют собой развивающийся синтез всего литературного наследия Пессоа, некий «микрокосм множественности» этого текстуального универсума. По их словам, на страницах «Книги непокоя» звучат голоса, которые нельзя спутать с другими: голоса Алвару де Кампуша (многие описания из «Табачной лавки») с его девизом «чувствовать все всеми возможными способами» («Passagem das Horas»), Алберту Каэйру с его антиметафизической улыбкой и Рикарду Рейша с его гордым и печальным эпикуреизмом.

Свое выступление на Международном конгрессе, посвященном Фернандо Пессоа, Эдуарду Лоуренсу озаглавливает: «“Книга непокоя” – текст – самоубийство?» Почему? Мы помним, что Пессоа – мастер мистификаций, для него все – маска, маска, за которой внимательный читатель видит настоящее. Одно из самых известных стихотворений Пессоа – ортонима – об этом:

Поэт – притворщик по роли,

Легко ему сделать вид,

Придумать саднящей боли

Подделку, что не болит.

Но боли его минуя, —

Читатель стихов – изволь —

Почует сполна иную

Свою, небывшую боль.

Игрой занимая разум,

Кружа все тем же путем,

Так носится, раз за разом,

Поезд, что сердцем зовем.

(«Автопсихография», перевод И. Фещенко-Скворцовой)

И вот в «Книге непокоя», сплавляя в ее текстах голоса своих других «я», Пессоа как бы создает другую версию самого себя. Эта версия создана в прозе, которая, по словам самого Пессоа, в меньшей степени – обман, чем поэзия. «В прозе сложнее быть другим», – писал Пессоа. Маски падают, и, как сказал Эдуарду Лоуренсу, мы слышим «голос, какой ближе к безмолвию, к непрозрачности, к неска?занному и несказа?нному в существовании, которое мы воображали поэтом Фернандо Пессоа». Пессоа как бы отрицает самую свою суть – вот почему Лоуренсу и задал этот вопрос: не является ли эта книга самоубийством Пессоа? Так это или нет, но перед нами нечто, более всего напоминающее дневник-исповедь, а такие вещи не бывают лживы…

Итак, в «Книге непокоя» Пессоа, сплавляя идеи и голоса всех своих гетеронимов, создает еще одного полугетеронима самому себе, имя которому – Фернандо Пессоа. «Книга непокоя» заключает в себе сундуки с имуществом Пессоа, ведь рукописи, собранные в этих сундуках, – части одного невозможного лабиринта. По словам Пизарру, проза Пессоа может читаться как реализация непокоя, как материализация того, что нас никак не может умиротворить, как понимание того, что ни подготовка какого-либо нового издания этой книги, ни сборника эссе о «Книге непокоя» не смогут принести читателю покоя, только больше непокоя, тревоги и неудовлетворенности, – разве не этого хотел бы сам автор?

Ирина Фещенко-Скворцова

Данный текст является ознакомительным фрагментом.