Война
Война
Шла первая неделя войны. Теоретически линия фронта проходила вдоль нашей западной границы, но на самом деле ее действительное положение невозможно было определить. Каждый день появлялись все новые и новые сообщения о стремительном продвижении войск противника вглубь нашей территории, о сдаче городов и сел, о больших потерях Красной Армии.
Направляясь в свою часть, дислоцированную на Западной Украине, я решил сначала ехать на юг, в сторону Харькова, и уже оттуда двигаться в западном направлении. В дороге меня не покидало беспокойство: по сводкам Информбюро город Стрый после ожесточенных боев был уже оставлен нашими войсками. Смогу ли я теперь разыскать своих товарищей?
Но произошел на пути моего следования, надо сказать, удивительный случай. Где-то на подъезде к Харькову наш поезд остановился на одной из станций. После проверки документов несколько человек, в том числе и я, вышли на платформу. Проводник нас предупредил, чтобы были внимательны и не отстали от поезда – тот может тронуться в путь в любую минуту.
Перед поездом на перроне собралось много военных. Шла посадка в вагоны. Все спешили поскорее занять места, говорили громко, нередко что-то кричали друг другу. И вдруг среди этого шума я услышал знакомый голос. Оглянувшись, увидел на соседнем пути грузовой состав, на открытых платформах которого сквозь брезент просматривались очертания танков. На одной из платформ стоял крепыш старшина сверхсрочной службы – наш командир танка, любивший слушать бой часов с луковицу величиной, доставшихся ему от деда – солдата Первой мировой войны. Я окликнул старшину и тут же бросился к платформе. Мы крепко обнялись. Ошеломленные столь неожиданной встречей, мы долго не могли прийти в себя и лишь хлопали друг друга по плечам.
Оказалось, что механики-водители нашей части незадолго до войны выехали на Урал для получения новой техники – тех самых танков Т-34, на которые мы с восторгом смотрели во время летних маневров в прошлом году. Поскольку в нашем экипаже на мое место механика-водителя никого не назначили, ожидая моего возвращения, то отправили на завод командира танка. Война застала моих однополчан в дороге. На этой небольшой станции под Харьковом им предстояло влиться во вновь формируемую танковую часть.
Пока я обнимался с сослуживцами, мой поезд отошел от перрона. В вагоне остались шинель и чемодан…
Однако горевал я недолго. Документы – при мне. Рядом – товарищи. При формировании экипажей меня назначили командиром танка, приказом по части присвоили звание старшего сержанта. Так начался новый этап моей жизни – фронтовой.
Сейчас трудно припомнить каждый боевой эпизод. Начальный период войны, как известно, для советских войск складывался неблагоприятно, нередко трагично. Наш батальон воевал порой даже непонятно где: то ли в тылу врага, то ли на передовой… Разведку часто приходилось проводить собственными силами.
Помню, как однажды наш лейтенант приказал мне залезть на высокое дерево и попытаться рассмотреть вражеские позиции. Взобравшись на достаточную высоту я увидел, что немцы совсем близко. Так близко, что мне не удалось остаться для них незамеченным – меня сразу же начали обстреливать. Пули засвистели рядом со мной, срезая ветки дерева и осыпая листву. От неожиданности и испуга я так быстро заскользил по стволу, что в считанные секунды оказался на земле. Да, неприятно было ощутить себя живой мишенью!.. Ведь мы, танкисты, чувствовали себя гораздо уверенней и безопасней в танке, хотя и видели часто, как те горят, превращаясь в бесформенную груду металла… Но все-таки танк был маневрен, у него пушка и снаряды к ней, а его экипаж защищен броней от пуль немецких автоматчиков. Наши же пехотинцы зачастую были вооружены только старыми трехлинейными винтовками Мосина или огнеметами, из которых можно было выстрелить всего два-три раза. Практически, они были безоружны перед хорошо обученной и вооруженной фашистской армией. Потому нас, танкистов, и бросали преимущественно туда, где туго приходилось пехоте: бесконечные марши, удары во фланг, короткие, но ожесточенные атаки, выходы к своим.
Многое в те тяжелые дни зависело от умения, выдержки, тактической сметки командиров. Подавая личный пример мужества в атаке, стойкости в обороне, они сплачивали нас на решительные действия.
Помню, как в сентябре 1941 года шли бои на дальних подступах к Брянску и будто вновь слышу голос командира роты:
– Калашников, остаешься за командира взвода. Будем прикрывать правый фланг стрелкового полка. Внимательно следи за моей машиной…
Рота вышла на опушку леса. Земля исполосована рубцами гусениц. Эти следы оставили мы, танкисты, утром, участвуя в контратаке. Бой тогда был коротким. Командир умело маневрировал огнем и машинами. Благодаря этому нам удалось быстро отсечь немецкую пехоту от танков, поджечь несколько машин.
И вот фашисты днем снова предприняли атаку на господствующую высоту: восемь танков неторопливо двигались на позиции нашей пехоты. Находясь в танковой засаде, мы выжидали, стараясь не обнаружить себя. Чужие бронированные машины накатывались волной. Казалось, еще немного – и они достигнут вершины высоты. Мой механик-водитель не выдержал, по внутренней связи выдохнул:
– Что мы стоим, командир? Сомнут же нашу пехоту…
И тут поступила команда: зайти фашистским танкам в тыл. Стремительный рывок из засады, залповый огонь из пушек – и несколько немецких машин загорелось. Вражеская пехота, не успев отойти, полегла под пулеметным огнем. Мы убедились, насколько расчетливо поступил командир роты, не рванувшись в бой раньше времени.
Я старался не упустить из виду танк командира роты. А он неожиданно круто развернулся назад. Сделал это командир решительно, быстро, уверенно. Очевидно, заметил, что немцы бросили в бой еще одну группу танков, пытаясь ударить нам во фланг и тыл.
Снаряды уже ложились рядом с нашими машинами, когда мы повторили тактический прием командира роты: вслед за ним мы на скорости скатились назад и скрылись в ложбине за высотой. Командир роты не только увел нас из-под огня противника, но и сумел вывести наши машины во фланг вражеским танкам. Получилась своеобразная карусель, в которой максимальные потери несли фашисты: их танки, то и дело вспыхивая чадными кострами, выходили из боя один за другим.
Но так было не всегда. Случались и страшные поражения, и горькие потери. Мы теряли товарищей, экипажи пополнялись новыми людьми.
В один из сентябрьских дней мы получили приказ занять исходный рубеж в густой роще, хорошенько замаскироваться и быть в готовности к контратаке. Когда все работы по маскировке закончили, я решил проверить, как приготовлен к бою пулемет ДТ (Дегтярева танковый). Не обратив внимания, что подвижные части пулемета находились на боевом взводе, вытащил соединительный винт, и… тут началась самопроизвольная стрельба. Она могла бы дорого обойтись экипажу, если бы нас не прикрыли своим огнем от появившихся немцев соседи.
Участвовать в военных действиях мне довелось недолго. В начале октября 1941 года под Брянском я был тяжело ранен. Случилось это в одной из многочисленных контратак, когда наша рота, заходя во фланг немцам, нарвалась на артиллерийскую батарею. Первым загорелся танк командира роты. Затем раздался удар по нашей машине, и после этого вдруг наступила полная тишина. Возможно, мы были просто оглушены, но в тот момент нам показалось, что бой стих. Как командир танка, я решил открыть люк и посмотреть, что происходит вокруг. Я только поднялся из люка, как рядом разорвался снаряд. На мгновение в глазах вспыхнул необычайно яркий свет…
Сколько я находился без сознания, не знаю. Наверное, довольно продолжительное время, потому что очнулся, когда рота уже вышла из боя. Кто-то пытался расстегнуть на мне комбинезон. Левое плечо, рука казались чужими. Как сквозь сон услышал:
– Чудом уцелел парень. В рубашке родился!
Ну, думаю, слава богу, жив!
Я лежал в блиндаже. Мое левое плечо было насквозь прошито осколком брони, отлетевшим внутри танка после прямого попадания в него. Спина казалась чужой, хотя болела так нестерпимо, как может болеть только своя. Левая рука не двигалась. Я плохо понимал, что со мной произошло и что творится вокруг – похоже, я был контужен…
Командир батальона дал команду отправить меня вместе с другими тяжелоранеными в медсанбат. Но где он, этот медсанбат, если мы сами уже оказались, по сути дела, в тылу немцев? Я пытался отказаться от отправки – не вышло.
Раненных, человек двенадцать, перенесли в грузовую машину – «полуторку». С нами были военврач и медсестра. Мне запомнилось лишь имя водителя – Коля. Видимо, потому, что он был единственной нашей надеждой во время пути. Ведь большинство из нас вообще не могли самостоятельно передвигаться.
К вечеру мы подъехали к какой-то деревне, и военврач распорядился остановить полуторку. Решил проверить, нет ли в селении немцев. В разведку послал водителя Колю, лейтенанта с обожженными руками и меня – тех, кто мог ходить. Вооружения на всех – пистолет да винтовка.
Поначалу все было спокойно. Деревня словно вымерла. Хотя потемневшие избы выглядели как-то неуютно. В каждой из них нам чудилась опасность. И действительно, неожиданно вдоль улицы в нашу сторону полоснула автоматная очередь. Мы прижались к земле и стали отползать назад к лесу, огородами, через картофельное поле.
Мы думали только об одном: надо успеть предупредить товарищей. Но вдруг с той стороны, где осталась машина, мы услышали выстрелы очередями. Наш лейтенант скрипнул зубами:
– Из «шмайсеров» лупят, сволочи! А нам хоть бы парочку автоматов…
Я зажал свой ТТ между коленями, передернув затвор, убедился, что патрон в патроннике. Пригибаясь, мы побежали через кустарники к месту боя.
Не знаю, чем бы все закончилось, поспей мы туда на две-три минуты раньше. Но немцы на мотоциклах с колясками уже пропали из виду за поворотом дороги…
Страшная нам открылась картина!.. Какой там бой… Тех раненых, кто мог слезть с машины, немцы расстреляли внизу, остальных изрешетили в кузове. Несколько человек, с которыми мы только что плечом к плечу сидели в полуторке, бились теперь под ней в конвульсиях. Сквозь хрип и шуршание в тягостной тишине было слышно, как из щели под деревянным бортом одна за другой туго шлепают капли: чаще, чаще… И вдруг о дорожный гравий ударила алая струйка крови.
Мы плакали от бессилия, сжимая в руках оружие. Нам хотелось ринуться вслед за врагом и стрелять, стрелять в него…
Но что мы могли сделать против немецких автоматов и пулеметов?..
Первым пришел в себя лейтенант:
– Надо пробиваться через линию фронта к своим!
Посовещавшись, решили передвигаться только ночью.
Шли тяжело и медленно. От разрывающей меня боли в плече я иногда впадал в забытье и приходил в себя, когда подбородок касался жесткого рукава гимнастерки Николая… Тащил ли он меня или успевал подхватывать, когда я собирался упасть?
Не лучше были дела и у лейтенанта…
Во время одной из дневок Коля увидел пожилого крестьянина, шедшего кромкой леса. В руке у него была небольшая сумка. Оказалось, житель ближнего села. Ходил в поле, чтобы деревянной колотушкой намолотить немножко ржи для своей голодной семьи. Все, какие были, продукты немцы у них отняли. Убирать урожай немцы запретили под страхом смерти: теперь он принадлежит «великой Германии». Так и уйдут под зиму неубранные поля!..
Стыдно было жевать то зерно, которое он помаленьку отсыпал каждому из нас в ладонь…
Мы спросили крестьянина, нет ли поблизости фельдшера – наши раны начали гноиться, бинты засохли и почернели от крови и грязи. Этот добрый человек взялся помочь: вывел нас на лесную дорогу, густо заросшую травой и объяснил, как добраться по ней до села и там отыскать дом фельдшера:
– Тут километров пятнадцать будет… очень душевный лекарь! Но сейчас светло, и вам не стоит рисковать. Дождитесь ночи – и, как только стемнеет, выходите на дорогу. Идите по ней на юг.
Поблагодарив крестьянина, мы стали ждать темноты. В томительном ожидании нам казалось, что солнце не собирается уходить. Вынужденный привал не приносил отдыха, хотя мы и пытались поспать, предвидя трудную ночь. Тревожно было на сердце…
С наступлением сумерек мы вышли на дорогу и осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, двинулись в путь. Петляющая лесная дорога с бесконечными ухабами и неизвестностью за каждым поворотом вела нас к селу, где мы рассчитывали получить помощь. Шли всю ночь. Тем не менее, до рассвета нам не удалось войти в село. Надо было снова дождаться темноты.
Зная, где находится дом «душевного лекаря», мы постарались укрыться поблизости от него, чтобы можно было вести наблюдение и по очереди отдыхать. Ко второй половине дня поняли, что в селе воинских частей нет, а местные жители будто покинули свои дома: огороды пусты, никакого движения или шума. Мы решили послать Николая на разведку, посоветовав ему пробираться к дому лекаря огородами. Сами приготовили оружие, чтобы в случае опасности прикрыть его отступление.
Николай благополучно добежал до дома и скрылся в нем. Для нас наступили самые тягостные минуты – минуты ожидания товарища, который был нами же послан в неизвестность. Вернется ли?..
Наконец, откуда-то сбоку раздался короткий свист – наш условный сигнал. Мы ответили на него. И через пару минут уже развязывали принесенный Николаем узелок с едой. Сам же он, рассказывая нам о своем походе, все время повторял со слезами на глазах: «Ребята, вот это человек! Вот человек! Настоящий, наш, русский мужик!»
Когда сверток был раскрыт, нашему удивлению не было конца. На пожелтевшей газете, как на скатерти-самобранке, – половина каравая хлеба домашней выпечки, три вареные картофелины, два яблока и маленький пакетик соли! Поскольку самого Николая уговорили поесть в доме, все принесенное предназначалось для нас двоих. А пока мы ели, он рассказывал нам о лекаре.
Звать его Николай Иванович. У него три сына воюют на фронте. Немцы уже несколько раз к нему наведывались и вызывали в комендатуру в соседнее село. Поэтому он просит нас быть поосторожней. Но появиться в его доме мы должны непременно: без врачебной помощи нам не обойтись!
Когда наступил вечер, мы пробрались к дому Николая Ивановича. Он уже ждал нашего появления, предусмотрительно занавесив окна одеялами и приготовив весь имеющийся медицинский инструмент и материал…
Осторожно, стараясь не причинить нам боли, он освободил раны от намотанных тряпок и окровавленных бинтов, тщательно обработал их и наложил повязки. После оказания помощи он произнес мягко, но настоятельно:
– Ребята, нельзя вам сейчас уходить! Раны не смертельные, но весьма опасные, и желательно вам выдержать постельный режим. Хотя бы дня два, три… Я спрячу вас на сеновале. Не могу я вас отпустить в таком состоянии!
И, не дождавшись нашего ответа, со словами: «Вот и хорошо, вот и договорились! Прошу в палату!» – он повел нас на сеновал.
Почувствовав такой родной и такой любимый запах сухой травы, я чуть не потерял сознание. Николай Иванович пожелал нам спокойной ночи и, как бы извиняясь за то, что не оставил нас в доме, добавил:
– Мои орлы любили спать на сеновале…
Я лежал, зарывшись в душистое сено, и вспоминал свое, уже такое далекое, детство. Тоска по дому, по родным навеяла грустные мысли: что будет со мной, выживу ли я в этой страшной бойне?.. Как там мама? Скорее всего, все мои братья воюют, мама осталась одна. Жаль, сестры мои живут далеко от нее… С этими мыслями я погрузился в сон.
Ранним утром, пока все село спало, наш доктор разбудил нас. Он принес на сеновал еды на весь день, обжигающе холодную воду в двух ведрах да кучу старых книг и журналов, по большей части медицинских. Осмотрел наши раны и перевязал их. Уходя, он сказал, что не придет до темноты, чтобы не вызвать подозрений, а с наступлением ночи тщательно осмотрит нас в доме.
– А книжечки почитайте! – посоветовал. – Поверьте, они вам еще пригодятся.
Днем мы знакомились с проблемами медицины, читая принесенную литературу, и с тревогой обсуждали сложившуюся ситуацию и свой предстоящий путь выхода из окружения.
Ночью Николай Иванович рассказал нам об обстановке в селе и о том, что удалось узнать о последних боях наших войск. Сведения эти были очень неутешительными.
На сеновале нам пришлось провести двое суток. На третью ночь Николай Иванович разрешил уйти. Он дал нам с собой на пару дней продуктов, запас бинтов и йода, вывел огородами за село и показал направление, в котором предполагалось самое близкое расположение фронта. Мы обнялись с ним и, поблагодарив за помощь и доброту, расстались. К большому сожалению, мы тогда даже не узнали фамилии нашего спасителя…
Наш путь из окружения проходил по бездорожным глухим местам и с каждым днем становился все труднее и труднее. Шли мы, как и прежде, по ночам, пытаясь в светлое время отдыхать. Старались питаться как можно реже и меньше, экономя продукты. Тем не менее, они уже через три дня подошли к концу. Голод заставлял нас искать что-либо съедобное в лесу. Мы ели ягоды – рябину, калину, жевали сухую траву, грибы… Мучила сильнейшая жажда: воду отыскать можно было лишь в застойных местах, а от этой тухлой болотной воды болели животы, нас мутило.
Положение осложнялось еще и тем, что все это время вокруг было подозрительно тихо. Как будто шли мы не к фронту, а от него… От неуверенности настроение становилось все мрачней. Мы уже не пытались определять точное направление пути, а только одержимо шли и шли на восток.
Лишь на седьмые сутки нам посчастливилось выйти к расположениям частей Красной Армии. Произошло это около города Трубчевска. Смертельно уставшие, голодные, ободранные, с грязными повязками на ранах, но бесконечно счастливые, мы все-таки вышли из окружения!..
После недолгой соответствующей проверки нас разлучили: раненых – меня и лейтенанта – отправили в госпиталь, а Николая сразу же зачислили водителем в одну из действующих частей.
Расставались мы со слезами на глазах. Пережитое нами за эти несколько дней по-настоящему сблизило нас.
Я не знаю, как сложилась судьба этих двух моих товарищей, очень сильных духом людей. Может быть, они погибли в боях за Родину, а может, дошли до Берлина и стали свидетелями полного разгрома фашистской Германии и нашей долгожданной Победы…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.