Друзья поэта

Друзья поэта

Покинувший Дальний Восток поэт-футурист Пётр Незнамов ту пору описал так:

«В середине сентября 1922 года я приехал в Москву и поселился в помещении Вхутемаса на улице Кирова, тогда ещё Мясницкой.

День был не по-осеннему жаркий. По улицам несло мелкий пёстрый сор. Здания ещё ждали ремонта, краска на них облупилась. На углах торговали с лотков оборотистые приобретатели, так и не ставшие Морозовыми и Прохоровыми. Звонкое имя "Моссельпром "звенело в ушах.

В Сокольниках играли в футбол. На Сухаревке стояла протолчённая толпа народа: здесь на ходу срезали подмётки. Длинный книжный развал около МГУ привлекал молодёжь; студенты поражали худобой и неистребимой весёлостью. За заставами дымила индустриальная Москва.

Вскоре я вместе с Родченко, Асеевым, художником Пальмовым и другими товарищами уже был в Водопьяном переулке, узеньком и коротком, в двух минутах ходьбы от Вхутемаса.

Передняя-коридор была длинна, узка и тесна от заставленных вещей: в квартире жило несколько семей…

Тут я познакомился с Владимиром Владимировичем. С О.М.Бриком я познакомился ещё на вокзале».

Приехавшего в Москву Петра Незнамова Николай Асеев охарактеризовал так:

«Он был даровитый поэт, принципиально преданный существовавшей тогда среди нас „фактографии“, то есть обязанности отражения действительности, в противоположность работе фантазии, выдумки, воображения. <…> Маяковский, а вслед за ним и я не очень усваивали эту теорию, главным пропагандистом которой являлся Сергей Михайлович Третьяков…»

Поэт-фактограф Незнамов оставил нам портрет лидера комфутов:

«Маяковский тогда ходил остриженный под машинку – высокий, складный человек, хорошо оборудованный для ходьбы, красивый и прочный, выносливый, как думалось мне, на много десятилетий вперёд. В каком он был костюме – не помню, но казался вросшим в него, и костюм был рад служить этому органически опрятному человеку…

Ничего от «тигра», на чём настаивал Бурлюк, в нём не было, скорей что-то «медвежатное», если принять в расчёт всем известную элегантную "неуклюжесть " его».

Пётр Незнамов обратил внимание и на распределение «ролей» в футуристском тандеме Маяковский– Брик: принимая гостей в Водопьяном переулке, Владимир Владимирович, как правило, говорил мало:

«… он как бы отдыхал от дневного перерасхода энергии по издательствам, редакциям, дискуссиям, давая передышку своей неуёмности, своей нетерпеливой силе.

Душой разговора был Осип Максимович Брик, человек общительный и живой. Он удивительно цепко схватывал все особенности текущего литературного момента и умел быстро сформулировать явление, не переставая при этом быть весёлым, ровным и уравновешенным. Он так много читал, что казалось, будто он всё читал».

И ещё о квартире в Водопьяном переулке (по словам всё того же Петра Незнамова):

«Ходили мы туда ежевечернее. Там в то время бывали Асеевы, Штеренберги, Родченко, Варвара Степнова, Лавинские, Арватов, Каменский, Гринкруг, мы с Пальмовым, художник А.Левин, Рита Райт, Пастернак, Левидов, одно время приходили Рина Зелёная и композитор М.Блантер. Сёстры Владимира Владимировича бывали редко и больше днём, чем вечером.

Рину Зелёную заставляли петь, и она исполняла эстрадные песенки.

Слева от двери, как войти в комнату, стоял рояль, и, кроме Блантера на нём часто музицировал Осип Максимович.

Маяковский вёл разговоры, играл в карты, шутил, подавал необыкновенного своеобразия реплики.

За картами своему партнёру он заметил:

– Вот случай, когда два враждебных лагеря не противостоят, а противосидят друг другу.

Как-то ему несколько юмористически рассказывали, как тащился от города к городу, на манер грузовика, одноглазый Бурлюк, он, улыбнувшись, промолвил:

– Бедный Додя, через всю Сибирь – и с одним фонарём!».

Тем временем (28 сентября 1922 года) из Петрограда ушёл «философский пароход», первый пароход, на котором Советская Россия вышвыривала за рубеж не согласных с большевиками мыслителей.

1 октября вернувшиеся из Италии Айседора Дункан и Сергей Есенин покинули Францию и на пароходе «Париж» отправились из Гавра через Атлантику в Америку

А Москву Брик с Маяковским всё никак не покидали.

Бенгт Янгфельдт:

«По каким-то причинам запланированная на начало сентября поездка в Берлин была отложена, и Маяковский и Осип уехали только месяц спустя, через Эстонию; с немецкими визами проблем, очевидно, не возникло, но для того, чтобы они могли въехать в Эстонию, их официально сделали "техническим персоналом " советской дипломатической миссии в Ревеле».

Сообщая об Эстонии, Янгфельдт как-то не очень уверенно говорит про немецкие въездные визы, с которыми проблем, «очевидно, не возникло». Но как могли возникнуть какие-то проблемы у людей, которых «сделали» работниками советского представительства в Эстонии? «Сделать» такое могло только ГПУ, что лишний раз подтверждает наше предположение, что Владимир Маяковский стал гепеушником.

Этому есть ещё одно косвенное свидетельство – 2 октября 1922 года Маяковский написал заявление заведующему Производственным бюро Высших Государственных художественно-технических мастерских Вхутемаса и его издательства Ефиму Владимировичу Равделю. В этой бумаге речь идёт о том, что из-за плохой постановки дела издательство сорвало все сроки выхода в свет собрания сочинений поэта. И поэт уведомлял заведующего в том, что договор с издательством он расторгает. Но…

В самой последней фразе своего заявления Маяковский допустил оговорку, которая наводит на размышления. Вот эта фраза:

«Прошу немедленно произвести расчёт расходов но производству и разницу возвратить мне не позже четверга, т. к. в пятницу я уезжаю в служебную командировку.

Вл. Маяковский

2/Х-22 г.».

В какую служебную командировку собирался поэт, если он тогда нигде официально не служил?

Могут сказать, что все свои поездки по литературным делам (если оплату дорожных расходов производило какое-то ведомство, например, Наркомпрос) Маяковский называл «служебными». Допустим. И предположим, что в заявлении во Вхутемас речь шла именно о такой командировке.

Но зачем тогда понадобилось та шумиха, которой была обставлена подготовка к этой поездке? Она-то лишний раз и подтверждает, что этот вояж за рубеж был не совсем обычным. Видимо, «легенда», придуманная в ГПУ поначалу (что Маяковский и Брик едут лечиться на немецкий курорт), была отвергнута и заменена другой. Её-то и предстояло «обкатать» перед самым отъездом.

3 октября 1922 года Ульянов-Ленин впервые после продолжительной болезни (первого инсульта) председательствовал на заседании Совнаркома.

А Маяковский вечером того же дня устроил «прощальную» встречу с читателями. Он читал им свою новую поэму «V Интернационал». Газета «Вечерние новости» 9 октября сообщила:

«Чтение поэмы заняло львиную часть вечера… "Левым маршем "Маяковского вечер закончился».

Что это за поэма?