Удар по заседаниям
Удар по заседаниям
Самой главной неприятностью той поры для Маяковского было, пожалуй, то, что его на дух не воспринимал ответственный редактор газеты «Известия» Юрий Михайлович Стеклов (Овший Моисеевич Нахамкис). Через три года Владимир Владимирович рассказал:
«Я лично ни разу не был допущен к Стеклову. И напечататься мне удалось только случайно, во время его отъезда, благодаря Литовскому».
Осафа Семёновича Литовского (Кагана) впоследствии прославит Михаил Булгаков, сделав его прототипом критика Латунского, одного из героев «Мастера и Маргариты». Именно Литовский, как говорят, одним из первых стал употреблять словечко «булгаковщина», которым травили автора «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры», «Багрового острова» и «Бега».
А Маяковскому Литовский помог. Судя по его настоящей фамилии (Каган), он мог быть дальним родственником Лили Брик. Так это или не так, но 4 марта 1922 года в «Известиях В ЦИК» было опубликовано стихотворение Маяковского «Наш быт. Прозаседавшимся», более известное как просто «Прозаседавшиеся». В нём критиковались многочисленные заседания, на которых проводили время ответственные советские работники. Заканчивалось стихотворение так:
«Мечтой встречаю рассвет ранний:
"О, хотя бы / ещё / одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!"»
На следующий день на заседание коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов приехал Владимир Ильич Ленин. Выступая перед собравшимися, он неожиданно сказал:
«Вчера я случайно прочитал в "Известиях " стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области. Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики, ручаюсь, что это совершенно правильно. Мы, действительно, находимся в положении людей (и надо сказать, что положение это очень глупое), которые всё заседают, составляют комиссии, составляют планы – до бесконечности… Практическое исполнение декретов, которых у нас больше чем достаточно, и которые мы печём с той торопливостью, которую изобразил Маяковский, не находит себе проверки».
Борис Малкин, работавший заведующим агентством Центропечать, вспоминал:
«В тот же вечер мы позвонили Маяковскому и рассказали ему о выступлении Владимира Ильича. Маяковский был крайне взволнован и обрадован. Не удовлетворившись телефонным разговором, он приехал к нам поздно ночью, заставил передать ему всю речь Ильича и долго расспрашивал о съезде».
Анатолий Луначарский:
««Прозаседавшиеся» очень насмешило Владимира Ильича, и некоторые строки он даже повторял».
С этого момента двери газеты «Известия» перед Маяковским широко распахнулись. Художник-карикатурист Борис Ефимович Ефимов рассказал о том, как поэт появлялся в редакции:
«Размашисто раскрыв дверь ударом ладони (Маяковский не любил браться за дверную ручку), он обычно присаживался на край стола редакционного секретаря поэта Владимира Василенко и начинал читать принесённые для газеты стихи».
Сразу вспоминаются слова Юрия Анненкова о футуристах:
«Наиболее глубоким был Хлебников, наиболее последовательным и ортодоксальным – Кручёных, наиболее поэтическим – Пастернак, наиболее сильным и человечным – Маяковский. <…> Маяковскому улыбнулась удача, ему повезло, причём дважды: сначала его поддержал Горький, затем – Ленин. На долю Хлебникова и Кручёных такого везения не выпало».
Бенгт Янгфельдт:
«Для поэта, который не хотел ничего другого, как служить революции, реакция Ленина стала настоящим подарком. Маяковский правильно понял этот политический сигнал: уже через два дня он напечатал в „Известиях“ ещё одно стихотворение на ту же тему – „Бюрократиада“. Раньше правительственный орган публиковал его стихи лишь спорадически, теперь же за короткое время увидели свет шесть новых стихотворений.
Одновременно всё это выглядело унизительно, поскольку Маяковский был поставлен – и поставил себя – в положение, при котором он попадал в зависимость от милости вождя».
В стихотворении «Бюрократиада» (более длинном, чем «Прозаседавшиеся», и уже не настолько оригинальном) Маяковский решительно требовал упразднения всех канцелярий:
«… по-моему, / надо / без всякой хитрости
взять за трубу канцелярию / и вытрясти».
Поэт явно надеялся, что Ленин откликнется и на это его выступление против бюрократии и канцеляризма. Но вождь большевиков на этот раз промолчал.
В это время по Москве разнёсся слух, что Сергей Есенин собирается поехать в Германию, чтобы издать там свои стихи. Поэт и в самом деле 17 марта обратился к Луначарскому с просьбой походатайствовать перед наркоматом по иностранным делам о выдаче ему заграничного паспорта.
А учреждённое Владимиром Маяковским и Осипом Бриком издательство «МАФ» в конце марта 1922 года выпустило поэму «Люблю» (тиражом в две тысячи экземпляров).
Но Корней Чуковский, не видя вокруг себя никакого прогресса, записал в дневнике 29 марта:
«… нет никакой духовной жизни – смерть. Процветают только кабак, балы, маскарады да скандалы».
Сергей Есенин, вернувшись через год из-за границы, привезёт рукопись книги стихов, которую назовёт «Москва кабацкая».
29 марта на очередное заседание собрался Президиум ГПУ. Среди вопросов, которые решались в тот день, был вопрос о принадлежности заключённого Якова Серебрянского к партии эсеров, уже находившейся тогда под фактическим запретом. Так как фактов, впрямую компрометирующих Серебрянского, чекисты не нашли, руководство ГПУ решило отпустить его на свободу. Правда, в приговоре, вынесенном Президиумом, были такие слова:
«… взять на учёт с лишением нрава работать в политических, розыскных и судебных органах, а также в Наркомате иностранных дел».
Будь Яков Серебрянский стихотворцем, он наверняка бы написал что-нибудь о своей чекистской судьбе. Но он стихов не сочинял. Этим занимался его младший (двадцатидвухлетний) брат Марк Исаакович, учившийся в Коммунистическом университете имени Свердлова. В 1922 году он издал книгу стихов «Зелёная шинель».
Стоит обратить внимание и на такой факт: в марте 1922 года глава ГПУ Феликс Дзержинский предложил начальнику Иностранного отдела Соломону Могилевскому новую должность – полномочного представителя ГПУ в Закавказье и председателя Закавказской Чрезвычайной Комиссии. Могилевский ответил согласием. В заместители ему дали молодого, но подававшего большие надежды чекиста, которого звали Лаврентий Павлович Берия. Место Могилевского предстояло занять Мееру Трилиссеру.
А что в тот момент волновало большевистских вождей?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.