Глава 5 Откуда есть пошла…

Глава 5

Откуда есть пошла…

Сказать, что «Панорама» всегда приносила новые дружбы, да нет — бывало, разрушала старые. Вот Юз Алешковский — с ним мы оставались в приятелях с московских времен, познакомившись на проводах в эмиграцию одного актера. Наверное, уже тогда Юз подумывал об отъезде. Я вспомнил, чуть ниже, как высылал ему через «контору» книги «Ардиса» и многие другие. И годами позже Юз уехал действительно. Да, так дружба и продолжилась здесь.

Приезжал Алешковский в гости, учил правильно жарить на раскаленной сковороде бифштексы — действительно, вкусно получалось. А еще рассказывал он, как приставал к нему в языковой школе эмигрант, грузин с виду, в широченной кепке-«аэродроме»:

— Вот ты писатель, да?

— Да — отвечал Юз, — вроде, да.

— Значит в картинах понимаешь?

— В каких? — удивился Юз.

— Мне вот совет нужен — я из Кутаиси вывез картину, очень много заплатил, кому надо. Картина — Рембрант называется. Сколько она стоит, а?…

Я и по сей день люблю рассказывать эту байку. А еще из Нью-Йорка Юз присылал в газету рассказы, чаще всего — из серии «Последние слова подсудимого», советского, разумеется. Написаны они были говорком улицы — здесь так не говорят даже те, кто раньше говорил. И однажды я ему сказал:

— Юз, ну хватит, давай что-нибудь еще, другое.

— А эти — что? У меня еще много их заготовлено для книги.

— Вот для книги их и побереги — в газете они как-то изжили себя: читатель-то наш оттуда давно уехал, может, хватит с него…

Юз грохнул трубкой, кажется, я даже и в Лос-Анджелесе слышал этот звук. И больше он не звонил. Лет двадцать прошло с той поры — а нам не случилось больше говорить с ним. Разлучила нас редакторская принципиальность… Так-то.

Что-то похожее было и с Левой Халифом: не показался мне его стих, хотя охотно его прозу печатал, и вот даже книгу целую издал — «ЦДЛ», чем и по сей день горжусь. А тут — заперло: ну, не очень был стих, честно. Рёв Халифа в трубке у меня по сей день в ушах:

— Как?!! Не нравится?!!

И тоже пропал лет на несколько. Вспыльчивый Лёвка. Я ему сам как-то потом позвонил, отошло все, дружим снова, хотя и живем на разных побережьях.

* * *

Губерман… один день пробыл в городе Игорь в тот раз, всего-то. На ночь он всё же остался у меня, улеглись мы далеко за полночь, при том, что вылет из Лос-Анджелеса предстоял ему где-то часов в 7 утра: это устроитель его выступлений в Штатах сэкономил на билете, думаю. А может еще почему, только рано я не встаю и уже в отсутствие Игоря нашел записку, оставленную им на столе: «Спасибо за разговоры…».

Говорили мы о том, о сём, о людях — участниках так называемого «литературного процесса», вспоминали россиян прежде всего, но и тех, что за пределами России. И, естественно, о самом «процессе».

— Ну вот, например, — говорил Игорь, — смотри, что происходит: поэт счастлив, что напечатал стихи, это теперь возможно и, в общем-то, доступно — издал сборник за свои деньги, или нашел себе мецената. Другое — что от этой лёгкости появляется на прилавках? Хотя, конечно, помимо мусора, много стоящего.

Много всё же… Вот, публицистика, статьи, появились хорошие имена — так это, преимущественно, для газет, для тонких журналов, верно? Романы… одна из возможностей опубликоваться — толстый журнал. Только потерял, по-моему, сегодня такой журнал свое назначение.

И здесь я не мог не согласится с Игорем:

— Вот я начал тебе говорить по поводу чупрининского журнала (понятно, я имел в виду «Знамя») — смотри, что было: несколько лет подряд мы, в меру наших возможностей, поддерживали этот журнал скромной премией за лучшую публикацию по предложенной нами номинации «Россия без границ». И на протяжении трех лет она вручалась от имени «Панорамы» — среди ее лауреатов поэтесса из российской провинции, превосходные были стихи, потом Андрей Волос, в другой год — Войнович Владимир…

А потом… я вообще, веришь ли, ничего не смог в нем найти, ну не удалось мне обнаружить нечто, на мой взгляд, значимое в годовом комплекте журналов. А ведь «3намя» традиционно считался одним из достойнейших литературных изданий! Памятен мне в этой связи такой эпизод, — продолжал я. — Итак, в тот раз был «год Войновича». Деньги, естественно, были скромные, в пределах нашего бюджета, и может быть, даже где-то вне этих пределов: однако поддержка живущих в России писателей сегодня дело, вроде бы, святое, и я не должен тебе объяснять — почему. В общем, фактически делились мы с ними своим гонорарным фондом.

На вручении наград каждый лауреат выступил с ответной речью. Валера Бегишев, наш представитель в Москве, был на той встрече, слышал выступление Войновича и потом прислал мне его текст. Чуть позже речь писателя была опубликована и в самом журнале, и в «Литературке» (наверное, и еще где-то) — в сокращении. Но и из того, что осталось, было понятно: Войнович высказался тогда в том смысле, что, с одной стороны, премии — это хорошо, но, с другой стороны, брать награды из рук новых богатеев, которые, как кость, как подачку кидают их оскудевшим литераторам — обидно… Дословно я слов Войновича, конечно, не вспомню, но что-то было вроде «Вот, жируют, а нам, как купцы, со стола подбрасывают куски…». Ну каково, а?

— Но выступил-то он после того, как взял премию… — полувопросом перебил меня Игорь.

— Вот-вот. После того.

— А Чехов — при таких убеждениях — он бы не взял. Короленко, Успенский — и они, если бы выступили, то уж точно не взяли. Но — если уж ты взял, то не выступай, хотя бы! Не знаю, — продолжал Игорь, — я как человек, который ни от кого никогда не получал премий, может быть, несправедлив, но я уверен: если взял, то не выступай!

Очень близко тому, как прокоментировал Гладилин, когда ему стал известен этот эпизод.

Вскоре и Гладилин позвонил из Парижа: «Ну, и не брал бы, если так видишь, а коль всё же принял — «спасибо» скажи, или просто смолчи», — возмущался Анатолий Тихонович, и ведь по делу.

— Ну а в связи с журналами, да и вообще… — продолжил Игорь. — Я ничего не могу сказать аргументированного, может быть… но я точно знаю: в России все будет хорошо, и, наверное, это основа моего оптимизма. Чудовищно талантливая страна! В смысле людей — талантливая.

Потом стало совсем поздно и мы разошлись по спальням, а перед тем условились, что соберусь я, наконец, вот уже спустя два десятилетия в гости к нему — в Израиль. А то всё здесь, да здесь — в Калифорнии… Ну, иногда в Москве еще. Я и собрался, взял билеты: через Франкфурт на «Люфтганзе» — прямых полетов из Лос-Анджелеса не было, нет их, кажется, и сейчас, и дальше уже — на израильскую «Эл Ал». Упаковался, дозвонился тамошним друзьям, Губерман уже был готов встретить меня назавтра…

Я и сейчас помню, как трубка звенела голосом сына — «Папа, какой Израиль! Сдай билеты! Там война!». Война — не война, а «интифада» в тот день, действительно, началась. И в общем, даже не опасения за собственную безопасность, хотя и это тоже, конечно, но и очевидная неуместность отпускных удовольствий была явна: людей же убивают на улицах!..

Билеты я пытался сдать — взять-то их взяли, только денег за них не вернули. «Какая война?» — с наигранным удивлением ответили сотруднику агентства путешествий, куда я принес билеты. «У нас нет никакой войны… Деньги за билеты мы не возвращаем.».

Ну, нет — так нет. Жаль, конечно, было полутора тысяч долларов, только разве сравнится это чувство с тем, которое ощущаешь здесь, в домашнем уюте на расстоянии в тысячи миль, когда в телевизоре начинают снова и снова мелькать кадры хроники из Израиля… Хроники воюющей — на своей территории — страны.

* * *

Не случилось тогда, а Губермана встречал я — в нашем аэропорту, здесь, в Лос-Анджелесе. Вот и в тот вечер, разговоры — разговорами… а помню, не в первый раз убеждал Игорь, листая страницы фотоальбомов: «Напиши книгу…»

— Какую же? — спрашиваю, — давно написан «Вертер», — отшучивался я, укладывая высокими стопками альбомы с фотографиями обратно на полки.

— Да ты полистай их, — Игорь провожал взглядом альбомы, — открой старые номера газеты — вот и вспомни фигурантов твоих заметок, обстоятельства… Интересно же!

«Может, прав Игорь? — всё чаще возвращаюсь я к этой мысли. — Вот и Таня Кузовлева, близкий мне человек, — тоже говорит…».

— Зачем, — спрашиваю уже её, — теперь-то кому, ну, кому это интересно? Было — и было. Быльём поросло.

— Всегда, — возражает Таня, — сохраняется круг тех, кому не безразлично проживаемое здесь, сегодня. Да и мы сами, — категорически завершает она спор, — нам это надо!

Может быть… может быть… А ещё вот что: даже и теперь, когда редакция перестала для меня быть обязательной и повседневной службой, представляется мне, что газета остается притягательным полюсом, на который всё собиралось: обстоятельство за обстоятельством, встреча за встречей…

Только что позвонил мне Лёва Мороз — приходи на выставку в галерее. «В моей, — сказал он, — галерее»! Конечно — приду. Да и как не прийти — ведь это после него, тогда мне не знакомого, началась служебная часть моей американской биографии. Впрочем, об этом уже было в первых главах…

Сейчас же — из того, что сохранилось в записях, в публикациях, — я пытаюсь выбрать из них «самое-самое».

Начать надо бы, наверное, вот с чего.

А было такое: в Мичигане молодой ученый-славист основал небольшое издательство — с двумя-тремя сотрудниками. Слависта звали Карл Проффер…

Я бы назвал эту главу так:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.