Снова Франция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Снова Франция

Первым из старых товарищей, кого Федоров встретил в Париже, был японский доброволец Ито, служивший в эскадрилье «Аистов».

— Виктор, дорогой! — закричал он по-русски, смешно раскатывая букву «р». — Вернулся?!

На широкой и обычно малолюдной авеню Клебер, где случилась эта встреча, они крепко обнялись, потом, не снимая рук с плеч, какие-то мгновения молча смотрели друг на друга…

— Как рад тебе, Ито, — заговорил Федоров. — Что ж мы стоим? — И, оглянувшись по сторонам, увлек товарища в ближайшее кафе.

Сын японского дипломата, Ито провел свое детство в Москве и Петербурге, хорошо знал язык, и они продолжали разговаривать по-русски. После короткого рассказа Федорова Ито отвечал на его вопросы. Их третья эскадрилья теперь носила имя недавно погибшего Жоржа Гинемера, погребенного с высшими почестями в Пантеоне, где покоятся самые прославленные сыны Франции и высечены имена героев, отдавших жизнь за отчизну.

— Если ты не спешишь, Ито, сходим поклонимся Жоржу.

— Обязательно… Вскоре после гибели Гинемера генерал Антуан приехал к нам на аэродром, произнес необыкновенно прочувствованное прощальное слово, а потом вручал награды не от имени Франции, как принято, а от имени Гинемера, завещав всем нелегкое бремя его героической славы… Ордена получили Фонк, Герто, он теперь комэск, и наш «малыш».

— «Малыш»? Как он?

— Уехал осенью в Россию. Но ты знаешь, как он отличился?

— Нет, не слыхал. Я ведь почти не видел французских газет, об этом писали?

— Да. «Малыш» сбил немецкого аса, командира 72-й истребительной эскадрильи Карла Менкгофа и… меня спас.

— Что ты говоришь! Как же это было?

Ито перешел на французский, так проще и привычнее было рассказывать о воздушном бое, да и русской военной терминологии он, конечно, не знал.

— Менкгоф появился после тебя. Он летал на красном «альбатросе», концы его нижнего крыла были окрашены в черный цвет, на фюзеляже — жирная буква М. Опаснейший противник — 39 побед, представляешь?

— Ничего себе… — только и сказал Федоров.

— Мы взлетели пятеркой, вел Деллен. И тут навстречу семь «альбатросов»… Они уже начали пикировать на нас, были выше…

Затрещали немецкие «шпандау»… Деллен вывел нас из-под огня, немцы проскочили… Все это очень быстро, ты же знаешь… Началась такая карусель… Двенадцать аппаратов в бою!.. Что там и как, я уж толком не помню, от одного увернулся, в другого сам стрелял… Менкгофа тоже видел. Но как он подобрался мне под хвост, этого совсем не заметил. И вот тут, каким уж чудом, наш «малыш» с переворота вышел прямо на красного «альбатроса» и точно вдоль фюзеляжа прошил его… Немец рванул вверх, на петлю, и только тут «малыш» увидел — концы крыльев черные… Говорит, что обомлел даже в первый момент, понял вдруг — сам Менкгоф… А тот на петлю не вылез, мотор-то ему тоже задели. Деллен и еще кто-то добивали боша по фюзеляжу… Всего продырявили. Как уж он там уцелел?.. Но сел.

— Живой?

— Живой, взяли его. Вечером на ужин пригласили. (Во время первой мировой войны был обычай чествовать сбитого противника, захваченного в плен, как и хоронить с почестями убитых вражеских летчиков. — Ю.Г.) Менкгоф был потрясен, увидев «малыша», мальчишку перед ним. Потом поднял бокал и говорит:

— Есть поговорка: новичку всегда везет. Но вы были безумно решительны и храбры… После первых выстрелов я собирался оставить свою жертву, как вдруг получил пулю в руку и в мотор. Ничего не поделаешь, уж такова судьба нашего брата летчика: сегодня я, а завтра ты…

— Повезло вам обоим: тебе и «малышу».

— Мне вдвойне, а Меоса тяжело ранило в июле семнадцатого…

Вот как сам Меос потом опишет свой последний во Франции полет: «В боевом дневнике моей эскадрильи сказано следующее: «Сен-Поль-сюр-мер, 12 июля 1917 года. Ранение русского пилота аджюдана (соответствовало русскому подпрапорщику. — Ю.Г.) Меоса при возвращении с разведки». Дело было так. На обратном пути с задания мой «Испано-Сюиза» (мотор на самолете «спад») заглох, и я был атакован двумя «фоккерами» при перелете через линию. Получил одну пулю навылет через грудь справа, а вторая, видимо разрывная, разорвалась при ударе о самолет рядом с головой, и ее осколками я был ранен в левый висок, около глаза. Я послал свой «спад» за линию окопов французских альпийских стрелков, которые вытащили меня из торчащего кверху хвостом истребителя и втолкнули в яму, по колено наполненную водой. А потом по ходам сообщения протащили в амбуланс (походный лазарет. — Ю.Г.), где эскулапы сделали перевязку. Я категорически требовал отвезти меня в эскадрилью. Все у меня сливалось в одну темную пелену с маленькими яркими звездами, в голове стояли шум и свист. Сильно тошнило. Я весь был наполнен этим непрекращающимся шумом и воем, от которого, казалось, могут лопнуть ушные перепонки, и только язык машинально повторял: «В эскадрилью!.. В эскадрилью!..» Меня провели в штаб полка, а там полковник усадил в свой автомобиль. «Вы, летчик, только не разговаривайте», — напутствовал меня в дорогу старший врач полка… Липко, сладко было во рту, кружилась голова. Я потерял сознание. Очнулся уже в Париже, в военном лазарете Де Бурже…»

Федоров и японец долго сидели в кафе, вспоминая бои, друзей, строя прогнозы о скором окончании войны.

— Да, а как твоя Ниночка? — спросил Федоров.

Ито зажмурился и приложил к сердцу обе руки. Он был влюблен в дочь Жюля Ведрина Нину и в знак своей верности даме сердца на борту своего «спада» написал: «Моя Ниночка».

Многие летчики делали надписи на бортах. «Спад» Гинемера был известен как «Старый Шарль». Это был первый аэроплан, где по предложению самого Гинемера фирма «Испано-Сюиза», выпускавшая моторы, поставила 37-миллиметровую пушку, стрелявшую прямо через вал винта. На «Старом Шарле» «первый метеор» Франции успел одержать несколько своих последних побед. Всего их было у 23-летнего капитана 53!

— Ты так и не сказал, какого числа погиб Гинемер, я знаю, что в сентябре, — спросил Федоров.

— Одиннадцатого это случилось. Он вылетел с лейтенантом Бозон-Вердюраз на патрулирование, тот вернулся один. 30 сентября Ренэ Фонк на таком же «спаде» с пушкой сбил немецкого капитана Висмана, его взяли в плен, этот капитан сказал, что Гинемер упал уже мертвым. Немецкая пуля попала ему в голову… В районе Поэль-Капель упал…

Они помолчали.

— Знаешь, — заговорил Ито, — есть, наверное, предчувствие. В августе, почти накануне несчастья, Гинемер в Париже говорил, что был сбит восемь раз и возвращался в строй с царапинами, а «бесконечного везения не бывает»… Что это?

— Никогда не задумывался… Просто солдат понимает, что на войне всякое случается, никто ведь не застрахован, мы с тобой тоже…

— Тьфу, тьфу, тьфу. — Ито три раза «сплюнул» через левое плечо. — Наша русская горничная всегда так делала, чтобы отвести беду, не наглазить.

— Не сглазить, — поправил его Федоров.

— Извини, стал забывать слова. Да, а куда тебя назначили?

— На «спады» в 89-ю эскадрилью. Хотел вернуться в нашу, но сказали, что так нужно. Неудобно было настаивать.

— Жаль… Товарищи будут огорчены…

Наговорившись, они, как условились, отправились в Пантеон и долго стояли перед аркой, на которой были выбиты золотом слова: «Памяти капитана Гинемера — символа мужества и бесконечного героизма армии и нации». Ниже две скрещенные пальмовые ветви. А справа, в центре высокого зала, изваянная из белого мрамора символическая скульптура и гордый девиз: «Жить свободным или умереть«…И опять потекли для Федорова фронтовые будни. Он ничего не надписывал на борту своего пушечного «спада», но товарищи, а вскоре и противник узнавали его в бою по особому почерку. Родная эскадрилья «Аистов» напомнила Федорову о себе совершенно сенсационным сообщением о том, что 9 мая Ренэ Фонк за один день сбил шесть немецких самолетов!..

Так посмертно был побит рекорд Гинемера, сбившего 25 мая 1917 года четырех «бошей». Свой успех Фонк посвятил «памяти великого друга».

«Ах, Жорж, Жорж…» — с грустью подумал Федоров, достал свою походную книжку в твердом коричневом переплете с маленьким металлическим замочком, открыл, отыскал странички с выписками из записок Крутеня. «Как они были похожи, и обоих уже нет…» Прочитал: «Гинемер был три раза сбит, и его спасало только отличное «жесткое» привязывание к аппарату поясом и подтяжками, поэтому, сваливаясь все разы с высоты, он вдребезги разбивал аппарат, но сам оставался цел, или, в общем, выживал».

Тут же и о втором «короле»: «Летчик Наварр, например, специально «подготавливал» себе сначала противника, вертясь невдалеке от него мелким бесом и выделывая всякие трюки, работая на его психологию, а потом вдруг наскакивал…»

— Не одни победы, бесценный опыт оставляют герои, но сколько же нам еще наскакивать друг на друга? — вслух произнес Федоров и закрыл свою книжку.

Чувствовалось, что война приближается к концу, и Федоров не раз думал о том, что тогда сможет с чистой совестью вернуться домой.

Вестей из России, где власть в свои руки взял уже народ, доходило мало, тем более в действующую армию. Буржуазные газеты поносили Советы, предрекали недолговечность нового большевистского строя. Особенно злобствовали бежавшие из России представители высшей знати, богатеи-промышленники, мечтавшие вернуть свои поместья, заводы, фабрики, шахты и, конечно же, власть. Другие эмигранты — люди, испуганные революционным вихрем, растерявшиеся, — никак не могли постичь происшедших перемен, решить, к какому берегу им прибиться. И в то же время многие политэмигранты, люди, застигнутые во Франции войной, солдаты русского экспедиционного корпуса всей душой рвались на родину.

Федорову на фронте редко встречались земляки, но отголоски событий, происходивших в эмигрантских кругах Парижа, доходили и до него, не раз служили поводом для споров о будущем России в их офицерской среде.

И тут Виктор, которого часто втягивали в эти дискуссии, неизменно отстаивал идею народовластия:

— Вы же внуки Парижской коммуны, господа, у вас же прекрасный девиз: «Свобода, равенство, братство!» Так разве мой русский народ не достоин свободы?.. Вот меня, бежавшего из царской России, приняла же Франция, надеюсь, я честно служу ей, но как только кончится война…

— Уедете в Россию?

— Непременно! Я много не знаю, что и как там дома, но, поверьте моей искренности, Россия на верном пути. Наш народ…

— Ваш народ, ваши большевики заключили мир с немцами — это, по-вашему, тоже правильный путь, разве союзники так поступают? — начинали горячиться собеседники.

— Не знаю, — честно признался Федоров, — но и судить свой народ не берусь… Я лично с вами до победы…

28 июля 1918 года опубликован приказ о награждении Федорова орденом Почетного легиона: «…Офицер, полный отваги, пылкой храбрости и скромный. После того как он отличился в 1916 году, был тяжело ранен во время воздушного боя.

Едва поправившись, отправился на фронт в Румынию и потом в Россию. Возвратившись по собственному желанию во Францию, чтобы продолжать сражаться, ежедневно давал доказательства высокого чувства долга и непреклонной воли к победе. Во время последних сражений провел много воздушных боев, в которых был сбит двухместный вражеский аэроплан. Два ранения. Две благодарности в приказе. Орден Почетного легиона».

Снова заговорили во Франции о русском герое-летчике, вспомнив подвиги «казака Вердена». Мировая война близилась к концу. Германская армия истощалась. Второе сражение на Марне, начатое немецким наступлением, обернулось для них поражением. Мосты через Марну, разрушенные артиллерией и авиацией, грозили германцам катастрофой. Контрнаступление союзников развернулось по всему фронту от Реймса до Суассона. Одной из причин неудач на Марне специалисты считали неискусную деятельность германской авиации. Ее подавили своим господством в воздухе французские и английские авиаторы, среди которых были русские.

Неожиданное наступление союзников 8 августа, начатое прорывом танков в районе Амьена, стало, как говорил потом автор плана немецкого наступления Людендорф, «самым черным днем германской армии в истории мировой войны».

Французская авиация продолжает господствовать в воздухе. Как всегда, Федоров в гуще боев. «Великолепный пример патриотизма, храбрости, — говорится о нем в приказе по армии от 12 августа, — блистательные бои… Продолжает быть примером воодушевления, мужества и упорства…» Отчаянно сопротивляясь, германские войска откатываются на всех направлениях. Надежды Гинденбурга удержаться на захваченных территориях до весны будущего года тают день ото дня. Федоров снова ранен в бою, но через три недели возвращается в строй.

В госпитале он узнает подробности возвращения и последнего воздушного боя прославленного Гарро. Бежавший из долгого немецкого плена Гарро в середине августа вновь появился в 26-й эскадрилье, которой теперь командовал капитан де Сэвэн. Легендарный летчик скромно тренируется под руководством своего командира. Из-за сильной близорукости летает в очках. Первая же попытка принять участие в воздушном бою приводит Гарро в отчаяние:

— Я больше никуда не гожусь, — заявил он командиру. — На боевых скоростях ничего не вижу…

Де Сэвэн как мог утешал его, убеждал продолжать тренировки. Гарро приобрел новые, более сильные очки, специальный козырек, начал ежедневно делать упражнения для глаз. И сильно изменившуюся тактику воздушного боя тоже необходимо освоить. Он расспрашивает старого друга Фонка, ведет с товарищами учебные схватки, наконец в паре с де Сэвэном сбивает немецкий «фоккер». Возбужденный боевым успехом, Гарро радостно объявляет:

— Началась моя расплата за плен!

В Шампани, куда перебросили группу воздушного боя, идут напряженные сражения на земле и в небесах.

Утром 5 октября Гарро вылетает в патруле с пятью товарищами. Очень скоро они вступают в бой с немецким патрулем. Де Сэвэн неотступно следит за безрассудно смелым Гарро, стараясь не оставить его одного.

Приближается еще группа «фоккеров». Теперь семь немцев с одной стороны и шесть с другой. Силы явно неравные. Де Сэвэн непрестанно покачивает крыльями перед Гарро, подавая сигнал возвращаться. Но Гарро пять раз атакует немцев, и командир тоже, следом за ним. Безрезультатно. Гарро заупрямился. Он летит в направлении на Вузьер выше семи «фоккеров», которые возвращаются к себе. Патруль из «спадов» 48-й эскадрильи заметил Гарро и де Сэвэна, беспрерывно сопровождающего его, и дал сигнал, что идет к ним на помощь. Гарро тотчас очутился среди немцев, за ним командир. Бой идет одновременно с несколькими противниками. Когда де Сэвэн отделался от своих «фоккеров», он никак не мог найти в воздухе «спад» Гарро с огромной цифрой 30 на верхней плоскости. На последних каплях бензина де Сэвэн возвращается, пересаживается на автомобиль и мчится в 48-ю эскадрилью. Там ему рассказывает один летчик, как он видел «спад», атакованный сразу тремя «фоккерами». Два из них не выдержали, стали виражить, третий немец хладнокровно ждал атаки. Неожиданно «спад» начал падать, разваливаясь на части…

Самолет, найденный в Вуазьере, подтвердил гибель знаменитого и упрямого Гарро… Для Федорова, как и для всех французов, Гарро был ожившим сказочным героем, и вот его вновь не стало, теперь уже навсегда, как не стало кумира Франции Жоржа Гинемера, чье знамя и славу подхватил непобедимый Ренэ Фонк. За хладнокровие и расчетливость летчики прозвали его «воздушным математиком».

С начала войны Фонк летал на «вуазенах», пока их 103-ю эскадрилью бомбардировщиков не пересадили на «ньюпоры». Разработав свою тактику воздушного боя, он быстро наращивал счет побед. Так, за один год — с августа семнадцатого — Фонк сбил пятьдесят самолетов. А к концу войны число одержанных им побед выглядело просто невероятным: 75 официально зарегистрированных сбитых аэропланов противника и 120 отмеченных как безусловно подбитые!..

Искреннее восхищение подвигом никогда не собьется на пошлую зависть, тем более у бойца к бойцу. Федоров восхищался Ренэ Фонком.

7 ноября 1918 года. Командующий армией подписывает приказ, где опять отмечено неукротимое мужество русского добровольца:

«Федоров Виктор, су-лейтенант 2-го иностранного полка, летчик эскадрильи СПА-89, доблестный офицер. На своем посту в течение четырех лет ни разу не дал сломить себя ни усталости, ни ранам.

9 октября 1918 года бросился на помощь нашим бомбардировщикам, сражавшимся с неприятелем, и сбил один истребитель, упавший в пламени.

10 октября, атакованный тремя «фоккерами» и раненный во время битвы, тем не менее сумел вернуться на свой аэродром на аэроплане со множеством пробоин…»

В этот самый день вернувшийся из госпиталя Федоров вылетает на патрулирование. Барражируя вдоль линии фронта, он не встретил ни одного немецкого самолета. «Понятно, — думает Федоров, — что летать, когда проиграна война… Еще несколько дней, и все…» И вдруг, летчик не верит своим глазам: несколько десятков бомбардировщиков, конвоируемых истребителями, идут к линии фронта, чтобы обрушить свой смертоносный груз на ближний город, «пустить кровь» мирным людям под самый занавес — дикий жест варварства и отчаяния.

Эту воздушную армаду хищников может задержать лишь один Федоров, находящийся в воздухе. Только он способен расстроить ее боевые порядки, связать немецких летчиков боем, чтобы успели подняться с аэродрома его друзья-истребители.

Это верная гибель, но вся жизнь Федорова, его совесть и честь диктуют только одно такое решение. И он бросается в атаку…

В первый же момент летит к земле объятый пламенем бомбардировщик… Второй… Строй армады нарушен, Федорова атакуют со всех сторон юркие «фоккеры»… Падает еще один немецкий самолет… Легенды, сложенные об этом бое, утверждают, что было сбито Федоровым четыре, даже шесть самолетов врага… Но разве способен один человек уничтожить такую армаду?.. Следом за немцами падает на вражескую территорию в дыму и огне легендарный русский летчик — «воздушный казак Вердена»…

В этот же день, 7 ноября, германские парламентеры отправились к маршалу Фошу для переговоров о перемирии.

До конца первой мировой войны оставалось всего четыре дня…

* * *

На моем столе кипа писем из Самарканда от Анны Георгиевны Федоровой, которые помогли рассказать о Викторе Георгиевиче, других братьях, родителях, об этой прекрасной русской семье, заочно познакомиться с некоторыми из продолжателей рода Федоровых.

По всем документам, которые мне удалось разыскать в архивах России и Франции, по кратким публикациям в советской печати, воспоминаниям летчика эскадрильи «аистов» Эдгара Ивановича Меоса 7 ноября 1918 года — последний день жизни «воздушного казака Вердена». «Нет! — пишет Анна Георгиевна. — Брат Виктор не погиб!» Ей неизвестны обстоятельства его пленения, но, обвиненный… в шпионаже (!!!), Федоров попадает в тюрьму… Попробуем предположить, как это могло произойти: подбитый самолет падает на вражеской территории… Виктор Федоров сумел посадить израненную машину и, пока его не схватили, покинув разбитый аппарат, начинает пробираться к линии фронта.

У французских военных летчиков, уходивших на боевое задание, было только два документа: личная воинская книжка и маленькая зеленая карточка. Именно эта карточка, вернее ее отсутствие, и могла сыграть роковую роль. Дело в том, что по условиям, выработанным в свое время известной Гаагской конференцией, регулировавшей правовые нормы ведения войн, запрещалось пользоваться разрывными пулями «дум-дум». Немцы первыми употребили эти пули, их примеру последовали союзники. Но, если в пулеметных лентах захваченных самолетов находили разрывные пули, летчика расстреливали. Французское командование, когда узнало о расстреле захваченных в плен немцами авиаторов, выдало всем своим маленькую зеленую карточку с подписью командира части и печатью, где говорилось, что пилоту, летнабу, воздушному стрелку такому-то приказано стрелять разрывными пулями. Немцы заимствовали подобную карточку, введенную союзниками. Ее предъявление освобождало пленного от ответственности.

Федоров пробирается к линии фронта, ему все еще угрожает плен. И вдруг он вспоминает, что, вернувшись из госпиталя, забыл взять в полет злополучную карточку… И если его захватят, расстрела не миновать. С ним тотчас рассчитаются за сбитые только что самолеты и за все прошлое, слишком хорошо известно противнику его имя…

Федоров уничтожает свою воинскую книжку, сбрасывает кожаную куртку и остается в одном свитере. Теперь он не летчик, а, скажем, убежавший из плена французский солдат… Бои-то наземные продолжаются…

Немцы ловят Федорова, в его рассказ о побеге или другую какую-то версию не верят и считают лазутчиком, шпионом и бросают в тюрьму…

Заточенного летчика терзает жесточайшая простуда. Хотя заключено перемирие, но еще долго будут ждать пленные возвращения домой, а он и вовсе безвестен, французский шпион. Как уж удалось Федорову подать весть о себе, никто теперь не расскажет, но из долгого заточения его вызволяет французское правительство. Летчик вернулся во Францию тяжело больным, у него, как пишет Анна Георгиевна, открылась горловая чахотка.

«Мой младший брат по просьбе Виктора поехал к нему в Париж из Сибири. Виктор Георгиевич умер у Константина на руках…

Константин написал мне тогда из Парижа, где он стал шофером такси. Потом прислал письмо из Ниццы и пропал… Никаких вестей о нем больше не было…

У Виктора Георгиевича во Франции никого не осталось, его жена и дочь Галина Викторовна вернулись в Россию. Перед Отечественной войной Галя приезжала ко мне, когда еще мама моя была жива, потом и они пропали, судьба их тоже неизвестна… Опять вмешалась война… Жили они в Рыбинске». Мои поиски в Рыбинске вдовы и дочери Федорова результатов не дали. Исчезли бесследно… «Насчет Семена Георгиевича ничего не могу добавить. Он просидел восемь лет или больше. Только скажу одно: он был смел и как факел сгорел…»

Изучая архивы департамента полиции, я случайно нашел в агентурных донесениях совершенно секретный документ о «разработке» перехваченного письма Александры Николаевны Кадошниковой — «А. Н. К.», заключенной в ташкентской крепостной тюрьме. Она пишет Ксении Иосифовне Несвадьбе. В «разработке» дается справка об упомянутом в тексте Федорове: «Федоров Семен Георгиевич осужден на каторжные работы на 15 лет. Находится на излечении в арестантском отделении Ташкентского военного госпиталя».

Читаю копию письма «А. Н. К.», которую перевели из тюрьмы в тот же госпиталь. «…Условия режима здесь безусловно много лучше и легче. Двери не запирают, пишу что угодно и куда хочу, без всяких проверок (святая простота! — Ю.Г.), почему и описываю такие подробности. На прогулку ходим к мужчинам… Свидания по семейному пропуску, кто хочет и прямо в палате. Видела Федорова, познакомилась и передала ему Ваш поклон, но узнала от него, что вы переписываетесь…»

Этот документ я показал дочери Семена Георгиевича Федорова, той самой «незаконнорожденной» Нине Павловне Гонтарь-Михиной, получившей отчество по имени крестного отца.

— Боже мой, это ведь столько напомнило… Правда, там было папе много легче. Мама чуть не каждый день навещала его, иногда позволяли ночевать даже. И меня потом с собой брала. Ксению Иосифовну тоже знаю. Это были наши соседи по Ташкенту. Большая, очень интеллигентная семья, много было студентов, почти все принимали участие в революционном движении…

Каждая находка в архиве, каждое письмо от родных Федорова бесконечно радовали меня, рисовали неведомое мне время, делали понятнее и ближе семью летчика, его окружение, душевный настрой дома Федоровых, который изначально формировал характер, взгляды Виктора, его отношение к жизни, людям. Разве мог он остаться равнодушным, когда его младшего брата, гимназиста Евгения, за революционную деятельность посадили в тюрьму? Виктор тоже был «виноват» в том, что Евгений примкнул к большевикам, участвовал в революции, а в ту пору, после тюрьмы, Виктор помогал Евгению подготовиться и сдать экстерном за курс гимназии.

Или вот другой брат летчика — Яков, который, как написала мне Анна Георгиевна, после империалистической войны «воевал и на гражданской вместе с Фрунзе…».

Глубокие корни пустила на родной земле эта семья, обо всех и не расскажешь. Прислали мне номер газеты «Ленинская смена», выпущенный к сорокалетию со дня организации комсомола Казахстана. Целая страница отведена рассказу о жизни одного из первых комсомольских вожаков, Георгия Петровича Федорова, племянника летчика. Тут портрет юного коммуниста, комсомольский билет за № 8, удостоверение Верненской советской партийной дружины.

Свой рассказ о председателе Семиреченского крайкома РКСМ Георгии Федорове старый большевик, его соратник Н. Дублицкий, назвал очень точно: «Мы сурового времени дети», закончив очерк такими словами: «Память о Георгии Федорове, коммунисте, верном ленинце, навсегда будет жить в истории комсомола Казахстана».

Одной из первых комсомолок стала и его сестра Вера Петровна. Отчаянная девушка на коне разъезжала по казахским аулам, организовывая ячейки, в 1923 году вступила в партию и долгие годы работала в газете. Ее дочь, инженер Людмила Афанасьевна Каторгина-Федорова, помогала восстановить историю только этой одной семейной ветви: «…Дедушка наш, Петр Георгиевич Федоров, погибший на фронте в июне 1916 года в чине подполковника, командовал 3-м батальоном 20-го Туркестанского стрелкового полка.

Его сын — Ростислав Петрович — был военным. Во время Отечественной войны — разведчик, не раз забрасывали его в тыл. Вернувшись с фронта, майор Ростислав Федоров через год скончался в госпитале от ран.

Дядя Петр Петрович хотел быть агрономом, но в двадцатые годы ему отказали в приеме как сыну царского офицера. Хотя его братья были уже коммунистами и на большой ответственной работе, он не стал к ним обращаться. С двумя своими товарищами он добрался зайцем до Москвы, там он добился приема у Михаила Ивановича Калинина и по его рекомендации был принят в институт. Из Ташкента Петра Петровича послали в глухое село Гиждуван создавать колхоз. Я была ребенком, но помню, как переживали за него в нашей семье. Ему угрожали басмачи, сожгли дом, в котором он жил, но он остался там до конца и помог стать Гиждувану процветающим агрогородом. В 1941 году дядя Петр ушел на фронт и погиб в 1942-м. Вот так защищали родину мужчины Федоровы…»

Интересна и полнокровна жизнь третьего и уже четвертого поколений этой ветви федоровского рода, в нашем же повествовании нельзя не привести еще одной судьбы — сына Ростислава Петровича. Владимир Ростиславович Федоров, внучатый племянник «воздушного казака Вердена», стал советским военным летчиком!

О всех же Федоровых, потомках гимназического учителя из Верного и сибирской казачки, можно написать удивительную книгу.

Сколько таких семей в России!

* * *

Рано, очень рано оборвалась жизнь Виктора Георгиевича Федорова, многое бы он еще мог совершить во славу авиации, во славу России. По его желанию, о чем не раз говорено было близким, вернулись из Франции на родину жена и дочь, но… исчезли бесследно в огненном смерче второй мировой войны… По-разному складывались и судьбы соратников Федорова, Славороссова — героев сражений в небе Франции и России.

Венсенский замок. Историческая служба военно-воздушных сил Франции. Несколько документов, найденных спустя 60 лет: «…Капитан Павел Аргеев в 1918, вернувшись на западный фронт, сбил за пять месяцев 9 вражеских самолетов. Во время одного из своих сражений он один атаковал 8 немецких самолетов и поджег один из них».

Бумаги из личного дела сообщают, что русский летчик награжден вторым орденом Почетного легиона, на Военном кресте уже девять пальм, многократные благодарности в приказах по армии. Его краткая боевая характеристика и портрет помещены в специальной книге, посвященной самым выдающимся французским асам и выпущенной в Париже после войны.

«Замечательный летчик-истребитель, один из лучших во французской и русской армиях», — подводит итог последний приказ о боевых заслугах Аргеева.

Следующая, печальная находка-некролог… «Самолет, известный как «Лимузин Потэ», обслуживающий линию Прага — Варшава, в районе Трантенау вошел в слой густого тумана. Было 12 часов 30 минут пополудни 30 октября 1922 года.

Из открытой пилотской кабины все стало неразличимым. Самолет на подлете к горному массиву Ризенгебирге. Надо было еще набрать высоту. Альтиметр, установленный в Праге, показывает 950 метров.

Вдруг с правой стороны биплана, совсем рядом, появились верхушки сосен… Падает, перебитый крылом, ствол дерева. Павел Аргеев последним инстинктивным движением выключает контакт…» Некролог подробно освещает жизнь и подвиги русского летчика, его место в плеяде подлинных асов. «…Начало 1922 года. Мы находим Аргеева на авиалиниях Франко-Румынской кампании, где он вместе с Деленом обслуживает линию Париж — Страсбург, затем до Праги и, наконец, Прага — Варшава…» Еще раньше — весной 1919 года — сообщение телеграфных агентств: «19 апреля погиб в авиационной катастрофе пионер авиации, герой минувшей войны, гордость Франции Жюль Ведрин. Вылетев из Парижа в Рим, его самолет упал в районе Дорм. Пилот и механик погибли. Причина катастрофы не выяснена».

Сколько таких последних вылетов…