ПОЧЕМУ?!

ПОЧЕМУ?!

«Так уж устроен человек: можно предчувствовать надвигающуюся беду, а когда она придет, кажется, что она свалилась неожиданно. Такой внезапной бедой для нашего народа стала война». Эти слова принадлежат Кириллу Трофимовичу Мазурову. Я их выписал из его книги «Незабываемое». Она издана через сорок с лишним лет после войны в Москве, когда К.Т. Мазуров был председателем Всесоюзного Совета ветеранов войны и труда.

До этого Кирилл Трофимович успел поработать руководителем белорусского правительства, первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии, первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, членом Политбюро ЦК КПСС. А во время войны я знал его как товарища Виктора – секретаря ЦК комсомола Белоруссии, уполномоченного Центрального штаба партизанского движения.

За время оккупации Мазуров прошел многие сотни километров партизанскими тропами от отряда к отряду, от бригады к бригаде. Я сам не раз получал от него указания, советы и, чего греха таить, взбучки. Не раз общался с ним и после войны. В своей книге Кирилл Трофимович добрым словом вспомнил и обо мне: «Нордман – геройский парень…»

Такая оценка дорогого стоит, тем более из уст человека, к которому ты всегда испытывал уважение. Жизнь Мазурова сложилась так, что с молодых лет он занимал высокие посты, обладал большой информацией по любым государственным проблемам. Но, оказывается, и он мучительно размышлял, почему война все-таки оказалась такой неожиданной.

Злополучный вопрос «почему» себе и другим задавали мы все, прошедшие ту войну, особенно те, кто знал о ее первых днях и месяцах не понаслышке. Не раз думал об этом и я.

В самом деле, почему командиры частей, расположенных в Брестской крепости, жили не в самой крепости, а в городе и по сигналу тревоги не смогли пробиться к своим подразделениям? Почему войска в приграничье не были приведены в состояние боевой готовности? Почему руководство Пинского обкома в первые часы войны осталось без связи с Брестом и Минском?

Теперь некоторые утверждают, что никакой внезапности не было, что во всем виноват Сталин, который все знал, но сам себя перехитрил. Мол, сообщали же разведчики о планируемом нападении гитлеровцев, Рихард Зорге даже дату конкретную назвал. Были и перебежчики с той стороны, которые тоже предупреждали наших военных. Что было – то было. Но Зорге называл разные даты, в том числе 15 мая. Однако прошел тот день, а война не началась. Значит, даст Бог, пронесет…

Далеко не лучшим образом на настроения людей повлияло и заявление ТАСС от 13 июня 1941 года. В нем утверждалось, что слухи о возможной войне между СССР и Германией абсолютно беспочвенны.

Мы ведь не знали, что оно по своей сути было адресовано не нам, а руководству Германии, что это германскую позицию пытались прощупать советские лидеры. Но поскольку заявление опубликовали во всех газетах СССР, люди его поняли по-своему: войны не будет. Мы сами – партийные и комсомольские активисты – убеждали их в этом. Разве мы знали тогда что-либо о тайнах дипломатии и большой политики.

Для меня, человека, прожившего большую жизнь, теперь та внезапность, как мне кажется, представляется более понятной. По крайней мере, больше, чем тогда. И поскольку на эту тему высказываются все кому не лень, то выскажусь и я. Все-таки я генерал, прошел всю войну. И не самыми легкими дорогами.

Мое понимание внезапности состоит из двух частей: военной и психологической. Если говорить о военной стороне дела, то главное было не в том, что мы не знали точной даты нападения. И не в том, сколько у Гитлера и его союзников было танков и самолетов. Этого добра и у нас хватало.

Дело заключалось в другом: немцы применили новую, более современную, а потому более эффективную тактику ведения боевых действий. Особенно использование бронетанковых частей и соединений, а также авиации, десантов, диверсионных групп.

До второй мировой войны в уставах всех армий мира было написано, что танки, например, на иоле боя могут и должны действовать только при непосредственной поддержке пехоты. Гитлеровцы отбросили эту концепцию. Их танковые дивизии без оглядки рвались вперед, сминали заслоны и передовые части противника, шастали по тылам, сеяли панику, вносили растерянность и деморализацию.

Стоит вспомнить и о грамотном использовании десантов. Еще во время атаки на Францию, Голландию, Бельгию немцы убедились, что одна воздушно-десантная рота, захватившая ключевой мост или дорожный узел, может парализовать действия нескольких полков.

А захват немецкими парашютистами острова Крит в 1940 году, на котором размещалось до 70 тысяч английских и греческих войск! Опасность малых и крупных десантов потом довелось познать и Красной Армии с ее тылом.

Немецкие генералы опередили военных из других стран прежде всего более смелым стратегическим и тактическим планированием и действием.

В этом была главная внезапность и для нашего, и для западного генералитета. Потому и пали за две недели Польша, Франция. По два-три дня продержались государства поменьше. На волоске висела и судьба Великобритании.

Теперь в прессе нередко встречается ехидный вопрос: «Разве нельзя было сделать своевременные выводы из поражений Польши, Франции и предпринять соответствующие меры?» Видимо, нельзя. Армия – механизм большой, сложный и громоздкий. Чтобы перестроить его, надо было перекроить и экономику страны. Потому советское руководство и пыталось оттянуть начало войны до весны 1942 года, чтобы успеть это сделать.

В то же время я полностью согласен с генералом П.А. Судоплатовым, который во время войны был заместителем начальника разведывательного управления Наркомата госбезопасности и первым заместителем разведывательного управления НКВД.

В своей книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год» он пишет: «Надо отметить, что наш Генштаб и его аналитики оказались не на должной высоте. Маневренный характер современной войны, наступательные операции немцев одновременно в нескольких направлениях не были учтены, так как они резко контрастировали со схемой первой мировой войны – нанесение главного удара на одном решающем направлении».

В книге писателя Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» я прочитал: «Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали».

Эти слова В.М. Молотова, человека, который многие годы был правой рукой Сталина, почему-то упорно игнорирует нынешняя пишущая публика. Она изо всех сил стремится доказать, что Сталин был в плену собственных иллюзий, более того, планировал нанести удар первым, но Гитлер упредил его.

Такую возможность отвергают даже немецкие военные историки. Однако в России есть люди, которым, выходит, очень хочется взвалить всю вину за развязывание страшной войны на свою страну.

В 1996 году в «Военно-историческом журнале» было опубликовано довоенное решение советского руководства о трех оборонительных рубежах: первом – приграничном, втором – по линии Днепра и Западной Двины, третьем – ближе к Москве.

Исходя из этого, войска на направлениях возможных ударов располагались так, чтобы не допустить окружения и разгрома еще в пограничных сражениях. Это решение тоже до сих пор не стало достоянием общественности, а ведь оно помогло бы понять очень многое. Для меня, например, в свете этого документа более ясным становится крик души секретаря Лунинецкого райкома партии В.И.Анисимова.

В своем сообщении для Наркомата путей сообщения СССР от 30 июня 1941 года он информировал, что к западу от Лунинца «сопротивление противнику оказывают только отдельные части, а не какая-то организованная армия».

С севера Лунинец «не прикрыт» вовсе, и немцы, «проходящие по шоссе от Барановичей на Слуцк, могут беспрепятственно прийти в Лунинец, что может создать мешок для всего Пинского направления».

Но этот мешок был почти пуст, что, оказывается, соответствовало замыслу, согласно которому армия накапливала силы для того, чтобы упереться на днепровском рубеже. Так и случилось. Она там уперлась довольно крепко. Вспомните, месяц длилась Смоленская битва. Продолжительные бои шли за Могилев, который не сдавался 23 дня. Оба города стоят на Днепре.

Но было еще одно важное обстоятельство, о котором знали только самые верхи государства. Как теперь стало известно из архивных документов госбезопасности СССР, перед самой войной Москва была информирована о том, что в случае конфликта между Германией и СССР США и Англия окажут помощь СССР только при неспровоцированном нападении Германии.

Упреждающий удар Красной Армии «может быть расценен как агрессивные устремления СССР на запад, и поэтому США и Англия в данной ситуации пойдут на союз с Германией против Советской России».

Похоже, именно поэтому немецким самолетам позволено было спокойно разгуливать в советском небе. Поэтому закрывали глаза на то, что под видом команд, разыскивающих немецкие могилы времен первой мировой войны, действовали группы профессиональных разведчиков.

Потому регулярно шли в Германию эшелоны с зерном, нефтью и другим сырьем, чтобы подчеркнуть, что СССР скрупулезно выполняет условия торгового договора и ни о каком другом развитии событий, кроме мирного, не помышляет.

О мире и добрососедстве с Германией каждый день заявляла советская пропаганда. Сказанное говорит о том, что Сталин старался никому не дать ни малейшего повода для обвинений в адрес Советского Союза. И до последней минуты размышлял, на чью сторону встанет Запад. Ведь еще 21 июня 1941 года Госдепартамент США рекомендовал своему президенту «не давать заранее никаких обещаний Советскому Союзу в случае германо-советского конфликта». В этой ситуации любое неосторожное движение, непродуманное заявление могло быть расценено как «советская провокация».

Вопрос о том, на чью сторону станут США и Англия, оставался открытым до последнего момента. Даже в директиве пограничным округам в ночь на 22 июня Сталин требовал «ни при каких обстоятельствах не поддаваться провокационным действиям, могущим вызвать крупные осложнения».

Приводя эти строки, я ни для кого не ищу оправданий, тем более что не отношу себя к поклонникам Сталина. Я стараюсь осмыслить и понять то время, в котором жил.

Интересное суждение на сей счет высказал известный российский дипломат, один из лучших в наше время германистов Юлий Квицинский, долгое время работавший чрезвычайным и полномочным послом России в Германии.

В своей книге «Россия – Германия. Воспоминания о будущем» он написал: «Российская (советская) сторона до конца, до самого момента немецкого нападения, может быть, еще и много дней после него цеплялась за договор о ненападении, хотела верить, что нападение на нашу страну может быть недоразумением, отдавала перед лицом устремившихся на нее танковых лавин странные приказы не поддаваться на провокации».

Как теперь выясняется, шло невидимое сражение за будущих союзников. А поскольку оно было невидимым, никто в нашей стране о нем не знал. Потому в массовом советском общественном мнении и возобладала атмосфера излишней успокоенности: войны удастся избежать.

На мой взгляд, довольно точно па этому поводу высказался польский исследователь Чеслав Мадайчик. Он отметил, что в 1939–1941 годах в условиях активных советско-германских экономических контактов «в Советском Союзе избегали всего, что могло стать для гитлеровской Германии поводом для нападения и конфликта.

И несмотря на беспокойство, которое в общем-то вызывала экспансия этого государства, в советском общественном мнении ослабело ощущение особой опасности, которую несет немецкий фашизм и которая так сильно подчеркивалась Коминтерном в 1935 году. Не хватало также информирования населения о преступных действиях рейха в некоторых уже оккупированных им странах».

Так и было на самом деле. В советских газетах, в сообщениях по радио не было и намека на приближающуюся опасность, на необходимость глядеть в оба. А от тайн высокой политики мы, повторяю, были далеки.

Но почему теперь, говорю я себе в который раз, когда рассекречены архивы и опубликованы многие документы, убедительно объясняющие поступки и решения тогдашнего советского руководства, об этом молчит пресса?

Кстати, считаю что в самый раз вспомнить о советско-германском договоре 1939 года, который принято называть договором Риббентропа—Молотова.

Вот что о нем писал авторитетный политик и государственный деятель Уинстон Черчилль:

«Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии… В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германской армии с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи.

В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой мировой войны… Если их политика и была холодно расчетливой, то она была в тот момент также в высшей степени реалистичной».

Юлий Квицинский, цитируя эти слова, резюмирует: «Иначе говоря, окажись тогда наши западные союзники на месте СССР, они действовали бы точно так же или еще более холодно и расчетливо». И добавляет: «Советский Союз не продал в 1939 году душу дьяволу. Он сел играть с чертями в карты и обыграл их».

Я полностью разделяю этот вывод, более того, согласен с ним и другими аналитиками в том, что не будь этого договора, могло не быть и Победы 1945 года. Представьте себе, что танковые колонны гитлеровцев ударили не из района Бреста и Белостока, которые отстоят от Москвы на тысячу километров, а с рубежей у самого Минска, что на триста километров ближе к советской столице.

Вспомнить об упомянутом договоре меня вынуждает и такое обстоятельство. Одним из основных положений дискуссий вокруг него является плач о том, что Сталин и Гитлер «разделили Польшу, ставшую бедной жертвой двух тиранов».

И здесь меня удивляет позиция белорусских историков. Точнее, ее отсутствие, в лучшем случае поддакивание одной из сторон или молчание. Их не задевает даже тот факт, что из контекста дискуссий вокруг договора выпал… белорусский народ. Его как бы не было в то время. А ведь он до этого договора был разделенным, поскольку Польша в 1920 году оккупировала почти половину белорусских земель.

Так разве воссоединение целого народа ничего не стоит и в споре вокруг того договора? Неужели есть у кого-то стопроцентные основания утверждать, что Республика Беларусь сегодня существовала бы в нынешних границах, не будь того воссоединения в сентябре 1939 года?

Сможет ли кто-нибудь гарантировать хотя бы задним числом, что без того договора белорусам не пришлось бы воевать друг против друга по обе стороны советско-германского фронта? Теперь уже не секрет, что вплоть до января 1939 года Гитлер рассматривал довоенную Польшу в качестве своего младшего партнера при решении своих задач на востоке.

Об этом прямо говорит известный британский историк Б. Лиддел Гарт, который посвятил второй мировой войне капитальный труд. Да и в польской прессе до сих пор звучат суждения такого рода: надо было вместе с Гитлером двинуть польские дивизии на восток, и тогда бы польский главнокомандующий Рыдз-Смиглы, стоя на трибуне мавзолея, вместе с германскими предводителями принимал бы победный парад в Москве.

Познакомьтесь с увесистым томом известного в Польше историка Ежи Лоека «Исторический календарь» – сами убедитесь. Правда, Е. Лоек все-таки признает, что к 1948 году Германия и ее союзники во второй мировой войне потерпела бы поражение, а Польша была бы примерно в той ситуации, в которой оказалась в 1943 году поверженная Италия. Но это было бы лучше для Польши, утверждает историк.

Спрашивается, что лучше? Было бы лучше оказаться в «компании», по вине которой пролито море крови, компании, осужденной мировым сообществом? Или было бы лучше, если бы вторая мировая война длилась девять-десять лет? Какими жертвами она обернулась бы тогда для его страны – Польши? А для Беларуси? Ведь в таком случае западным белорусам, призванным в польскую армию, пришлось бы драться с восточными, с теми, кто служил в Красной Армии.

Свои соображения Ежи Лоек высказал спустя сорок лет после окончания войны. Но подобные разговоры не утихают доныне. Почитайте и послушайте современного польского «профессора Вечоркевича». Он твердит то же самое. И если такие суждения звучат сейчас, то сколько их было в 1939 году.

Тогда давайте зададимся вопросом: разве можно допустить, что советское руководство не знало о реальных настроениях в различных слоях довоенного польского общества? Вряд ли. И это знание, надо полагать, тоже было каплей, упавшей на весы в августе 1939 года в пользу советско-германского договора.

Мне кажется, что тема этого договора должна была стать для белорусских историков принципиально важной потому, что в контексте договора решалась судьба белорусского народа.

Молчание в данном случае подобно вранью. А ведь и так ни про одну войну столько не врут и не врали, как про вторую мировую и нашу Великую Отечественную. Врут, говоря о ее причинах, о победе, продолжают врать и через шестьдесят лет после Великой Победы.

У замечательного историка и мыслителя Вадима Кожинова встретил такие слова: «Знакомясь с иными нынешними сочинениями о войне, читатели волей-неволей должны прийти к выводу, что Сталин, да и тогдашний режим в целом, чуть ли не целенаправленно стремились уложить на полях боев как можно больше своих солдат и офицеров, патологически пренебрегая тем самым и своими собственными интересами (ибо чем слабее становится армия, тем опаснее для режима)…»

У меня тоже есть ощущение, что кое-кто не прочь внушить всем именно такую оценку прошлому.

Особенно обидно, когда подобное отношение к истории собственной страны и ее армии демонстрируют вроде бы респектабельные издания, например московская «Независимая газета» и ее приложения.

Несколько лет назад один из московских ветеранов Вооруженных Сил и Великой Отечественной войны Николай Васильевич Аксенов дал аргументированный «отлуп» пресловутому предателю и борзописцу Резуну-Суворову, а также некоему кандидату химических наук Эрлену Вакку.

Оказывается, Резун-Суворов открыл ему тайну «мифической флотилии… которая погрузилась в воды реки без единого выстрела». Речь шла о Пинской речной флотилии, в которой до войны служил отец Вакка.

Я тоже имел честь соприкасаться с бойцами и командирами этой флотилии. Более того, корабли флотилии в середине июля 1941 года высадили наш отряд в устье реки Случь, впадающей в Припять.

По приказу командующего флотилией контр-адмирала Рогачева экипажи передали нам несколько десятков килограммов тола, капсюли и пару мешков сухарей, мешок соли.

А вот пулеметов Рогачев не дал, хотя Корж очень просил об этом. Видимо, не решился контр-адмирал, не имея «приказа сверху», а может, и не верил в успех партизанского дела.

Кстати, моряки Пинской флотилии были единственными, кто оказал нам хоть какую-то помощь в вооружении отряда. Сухопутные, так сказать, части, расположенные в Пинске, даже НКВД и его подразделения не пособили ничем.

Мы уходили в леса, не имея ни одного пулемета. Этот момент Василий Захарович Корж также отметит в докладной записке Центральному штабу партизанского движения.

Тот короткий переход по Припяти на судах флотилии стал нашей последней встречей с бойцами советских Вооруженных Сил на долгих три года вперед. Потом мы еще несколько дней слышали уханье корабельных пушек этой флотилии. Эти залпы подбадривали нас, как бы давали знать: моряки дерутся. Они дрались!!!

Документы свидетельствуют, что они дрались на Березине, на Днепре, защищали украинскую столицу и только потом, взорвав последние мониторы и катера, влились в сухопутные части. Резун-Суворов, как и в большинстве случаев, просто врет. Читать его – значит унижать себя. Предатель навсегда останется предателем. И неважно, кого или что он предал.

Возвращаясь к тому времени, к лету 1941 года, хочу сказать откровенно: да, нам было очень сложно ориентироваться в ситуации. И мы, тогда простые смертные, делали собственные выводы. Не всегда верные.

Я не случайно упоминал, что тогда, 22 июня, из Парохонска мы довезли до Пинска не всех мобилизованных.

Не допускаю, что они проявили малодушие. Ведь потом в партизанские отряды в массовом порядке приходили такие же местные парни и мужчины в летах, как и те, которых мы со старшим лейтенантом из военкомата не довезли до Пинска. Тогда, скорее всего, они полагали, что все быстро закончится, что обойдутся без них. Ведь только о таком единственно возможном исходе еще вчера можно было услышать из каждого репродуктора.

Из уст мобилизованных то и дело слышались слова: «Не ко времени война, в разгаре косовица, на носу уборка хлебов». Впрочем, какая война случается ко времени. Тем более, смею утверждать, никто из них, из нас не мог в то время предполагать, что война станет такой длительной и столь жестокой. А значит – не мог и подготовиться к ней. В первую очередь морально подготовиться. Такова вторая сторона моего понимания внезапности войны.

Подтверждение своим размышлениям нахожу у В. Кожинова, который много писал о причинах победы СССР и поражения Германии: «Наше превосходство над врагом было не собственно «военное»; это было превосходство самого мира, в который вторгся враг. И оно не могло осуществиться, реализоваться в краткое время, ибо дело шло о «мобилизации» не армии, а именно целого мира».

«Перед лицом смертельной опасности, – рассуждает далее Кожинов, – пружина народного сопротивления сначала сжалась до предела, а затем распрямилась и ударила со страшной силой». Я видел, как она сжималась, как распрямлялась и била. Я сам был частицей той пружины и той самой пружиной. Сжимался, разжимался. Бил при любом удобном случае. И горжусь этим.

В то же время я далек от мысли сваливать вину за все ошибки и трудности на верхи. Виноваты были и кадры на местах. Поначалу в условиях возникшей военной опасности далеко не все действовали организованно и ответственно. Тот же Пинский обком в первые дни и недели войны находился, как теперь говорят, в информационном вакууме, довольствуясь случайными, отрывочными сведениями. Массированные бомбежки, панические слухи добавляли неразберихи, подталкивали к поспешным решениям.

В такой ситуации Пинский обком еще вечером 23 июня допустил очень серьезную ошибку. Он перебазировался в местечко Ленин – километров на сто к востоку.

Уже 24 июня бюро ЦК КП(б)Б дало обкому указание «возвратиться в Пинск и приступить к руководству райкомами из областного центра». Потому тогда вернулся и наш истребительный отряд, который сразу же был преобразован в партизанский. Мы снова взяли под охрану вокзал, почту, облисполком, склады. Но авторитету властей в глазах местного населения был нанесен невосполнимый урон.

Василий Захарович Корж вспоминал об этом не раз и всегда с сожалением. В конце 1941 года он послал разведку в Октябрьский район Гомельской области. В тот самый район, где партизанские отряды возглавляли знаменитые к тому времени на всю страну Тихон Пименович Бумажков и Федор Илларионович Павловский – первые Герои Советского Союза из белорусских партизан.

Разведка доложила, что «районное начальство никуда не уходило», а с первого дня «стало работать со своими людьми», что партизанское командование располагается прямо в райцентре, потому почти никто из местного населения в полицию не пошел. Упомянул он об этом и в своей докладной записке, о которой я писал. И добавил: «Вот если бы так во всех районах».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.