Глава 12. В ГЕНУЕ И ФЕРРАРЕ

Глава 12. В ГЕНУЕ И ФЕРРАРЕ

Пребывание в Генуе. Хозяин пансиона делает мне скидку. Дебютирую в «Травиате». Пьер Джулио Брески. Возвращение в Милан. Встреча с братом Этторе. Договор с Феррарой. История одного пальто, и многое другое. Отказываюсь петь, увидя, что на афише назван «знаменитым»

После Салерно я вернулся в Милан, откуда уезжал много раз на гастроли, выступая в разных театрах Италии: в Брунетти в Болонье, в Гарибальди в Падуе, в Реджио в Парме, в Този Борги в Ферраре и в театре Карло Феличе в Генуе. Здесь я получил самое большое вознаграждение, а именно — девятьсот лир за выступления в течение двух месяцев. Я был законтрактован агентом Дзопполато, но, как ни старался, не смог выцарапать у него круглую сумму в тысячу лир! Дебютировал я в «Травиате», а затем пел в «Риголетто». Дзопполато рекомендовал меня в хороший генуэзский пансион, где обычно останавливались артисты. Он сам предупредил хозяина, который был ему приятелем, о моем приезде, так что тот пришел встречать меня на вокзал. Однако прежде чем последовать за ним, я предусмотрительно спросил его о ценах в пансионе. Он ответил, что для меня будет сделана скидка, и он удовлетворится всего лишь пятнадцатью лирами в день. Я тотчас же опустил свои чемоданы на землю. Как мог я позволить себе подобную роскошь при моем нищенском контракте? Он удивился. В Генуе, сказал он, нигде не устроиться дешевле, даже в самом скверном пансионе. Я показал ему контракт. Он был изумлен и спросил меня, каким же образом я думаю свести концы с концами. Тогда я рассказал ему, как жил недавно, договорившись с рыбаками в Ачиреале. Он очень обиделся сравнению Ачиреале с Генуей. Я стал уверять его, что мне наверно удастся найти в порту какую-нибудь харчевню, где я за несколько лир смогу есть вкусные супы и превосходную рыбу. Весьма недовольный, он тотчас же со мной распрощался. Однако, отойдя на несколько шагов, вдруг повернул обратно и спросил, сколько же я окончательно ассигную на два месяца жизни в Генуе? Все расчеты были у меня уже сделаны заранее, и я ответил, что желая дотянуть до конца сезона ничем и ни у кого не одалживаясь, считаю, что десять лир — максимальная сумма, которую могу позволить себе тратить в день. Не знаю почему, может быть просто из жалости ко мне, добрый генуэзец вдруг решился за эти десять лир принять меня в свой пансион. Он прибавил, что жена его уже приготовила мне комнату и назначила место за столом, но просил меня никогда и никому не проговориться о том, как он пошел мне навстречу. Должен сказать, что я провел этот сезон в симпатичнейшей среде и за мной ухаживали лучше, чем за другими постояльцами, платившими за пансион значительно дороже, чем я.

Я дебютировал в Карло Феличе в «Травиате» при переполненном театре. Спектакль шел при участии уже прославленных артистов. Роль Виолетты исполняла Анджелика Пандольфини, артистка исключительно одаренная и достигшая подлинного величия в сцене смерти. Роль Альфреда исполнял тенор Эльвино Вентура, производивший в то время фурор в опере «Ирис» Масканьи. Мой успех в «Травиате» показал, что я достоин моих выдающихся партнеров. Я каждый раз был вынужден бисировать знаменитый романс «Ты забыл Прованс родной». Этот успех привел к тому, что руководство театра решило поставить «Риголетто» и доверить мне партию главного действующего лица. И в этой опере снова повторился, если еще не усилился, тот успех, благодаря которому я завоевал видное положение среди молодых баритонов.

После первых представлений я познакомился в Генуе с Пьер-Джулио Брески, тогдашним редактором газеты «XIX век», писавшим обо мне и моем исполнении в выражениях очень лестных. Он восторженно высказывался обо мне и после «Риголетто», предсказывая мне самую блестящую карьеру. Мы стали друзьями. Я встретил его снова через много лет в Риме директором «Месаджеро». Наши взаимоотношения укрепились. Он стал постоянно бывать у меня в доме и был принят в моей семье как самый дорогой гость.

В конце марта 1900 года я вернулся в Милан. Ограниченные заработки не дали мне возможности сделать значительные сбережения. В моем бумажнике лежали последние сто лир, и это было все мое богатство. В Милане меня ждала радость; я смог снова обнять брата, отслужившего свое время в армии. Он провел со мной два дня, после чего двинулся в Рим. Я проводил его на вокзал и отдал ему половину остававшихся у меня денег. На другой день я прогуливался по пресловутой Галерее в ожидании какого-нибудь договора. И тут ко мне подошел один из тех жалких посредников, которыми в то время кишела Галерея, и спросил, расположен ли я выступить в «Эрнани» в театре Този Борги в Ферраре.

Накануне вечером публика освистала в этой опере всю труппу, и теперь спешно приискивают новых исполнителей, чтобы заменить освистанных. Я тотчас же согласился, и в агентстве Дзапперт был заключен договор, по которому я обязывался выступить шесть раз за вознаграждение в шестьсот лир. Было оговорено также, что по прибытии на место я получу аванс в сто пятьдесят лир. Я радовался так, как будто подписанный мной контракт был необыкновенно значителен. Тем временем мне в портняжной мастерской Феррари сшили красивое демисезонное пальто, которое я должен был выплачивать в рассрочку, внося деньги каждый месяц. Когда я пошел взять его, то сообщил портному о только что подписанном контракте и обещал, что по возвращении из Феррары сразу выплачу ему всю причитающуюся с меня сумму. Портной поверил мне на слово и выдал пальто, даже не потребовав хотя бы первого взноса. Я вышел из мастерской не помня себя от радости, одетый в красивое новое пальто из английской материи светло-зеленого цвета. И на другой день я покатил в Феррару, только потому не в вагоне четвертого класса, что на итальянских железных дорогах четвертого класса тогда не было, так же, между прочим, как нет его и теперь. Я снял пальто, очень аккуратно сложил его и положил рядом с чемоданом. Пальто это являлось самой ценной вещью в моем гардеробе. И вдруг... Вдруг случилось так, что по какому-то несчастному случаю, по какой-то непонятной аберрации памяти я забыл его в поезде. Хватился его едва только вышел из вокзала и, конечно, тотчас бросился обратно, но поезд уже ушел. Я со слезами на глазах обратился к начальнику станции и умолял его предпринять поиски этого моего единственного нового пальто. Начальник станции сделал все от него зависящее, но пальто так и не нашлось. Я истолковал эту потерю как дурное предзнаменование и направился к театру с тяжелым предчувствием, сжимавшим мне сердце. И сердце меня не обмануло. В дверях театра я встретил дирижера оркестра, у которого на лице можно было прочесть выражение отчаяния. Он спросил, я ли Титта Руффо? Мы пожали друг другу руки, и он вышел со мной на улицу. Я узнал от него, что импресарио бежал, оставив труппу буквально на улице, и что сам он настолько без средств, что не знает, каким способом вернуться в Милан. При этом известии кровь застыла у меня в жилах. К довершению всего пошел проливной дождь и нам пришлось искать спасения от него в маленьком кафе. И, конечно, к нам подошел официант и спросил, что мы будем пить, и я был вынужден заказать две чашки кофе с молоком. В кармане у меня осталось всего десять лир. Между тем, в то время как я со слезами в голосе рассказывал маэстро о моих злоключениях, двое приятных молодых людей интеллигентного вида, прислушивавшихся к нашему разговору сидя за соседним столиком, подошли к нам и представились, назвав себя братьями Маньяги, жителями Феррары. Они с отменной любезностью выразили сожаление по поводу случившегося в их родном городе и пригласили нас к себе ужинать. Мне казалось, что принять их приглашение было бы величайшей бестактностью, но дирижер оркестра, человек бывалый, опытный в житейских делах и к тому же неаполитанец, всячески уговаривал меня согласиться. Когда ему удалось сломить мое сопротивление, мы оба последовали за молодыми людьми, которые привели нас к себе в дом, представили родителям, познакомили с семьей и угостили нас вкуснейшим ужином с таким вином, от которого воскресли бы мертвые. После ужина мы перешли в гостиную, где для музицирования стоял великолепный большой рояль. Дирижер оркестра, мотивируя свою просьбу тем, что он не будет иметь удовольствия услышать меня в театре, предложил мне исполнить что-нибудь из «Эрнани». К его просьбе присоединилась и семья Маньяги, любители пения и театралы. Я в глубине души очень обрадовался возможности хоть каким-нибудь способом отблагодарить их за любезное гостеприимство. В конце речитатива третьего действия один из братьев открыл окна, выходившие на улицу. После романса «О юных дней моих обманчивые сны» и арии «О Карл великий» огромная толпа, собравшаяся перед домом, стала неистово аплодировать. Я спел еще романс Ротоли «Мое знамя» под несмолкаемые возгласы одобрения. В результате этого выступления Маньяги-отец и дирижер оркестра стали вместе что-то обсуждать и о чем-то вполголоса совещаться. И вот в ближайшие дни труппа в составе оркестра, хора и солистов была восстановлена настолько, что еще через два дня был объявлен мой дебют в новой антрепризе, возглавляемой импресарио Маньяги.

Но утром в день представления я увидел свое имя, напечатанное на афише со следующим комментарием рекламного характера: «Сегодня вечером «Эрнани». Партия Карла V будет исполнена знаменитым баритоном Титта Руффо, приехавшим к нам после триумфов в Карло Феличе в Генуе». Этот вид рекламы вывел меня из себя. Я побежал к Маньяги и предложил ему тотчас уничтожить все афиши. Глубоко взволнованный, я доказывал ему, что я всего лишь молодой певец, хотя и удачно, но совсем недавно вступивший на ответственный и нелегкий путь артиста. Обманывать доверие публики я не собираюсь и ни в коем случае не стану петь под названием «знаменитый». Директор феррарской газеты, присутствовавший при нашей беседе, также посоветовал Маньяги перенести спектакль на другой день; он же тем временем объяснит публике причину переноса, что, несомненно, выставит меня в отличном свете перед общественным мнением. Так и было сделано.

На другой день в газете появилась великолепная статья, восхвалявшая меня как разумного человека, честного, добросовестного артиста. Популярность моя еще возросла. Это заставило меня особенно волноваться. В день спектакля я вошел в артистическую уборную в весьма нервном состоянии. Театр был переполнен. К счастью, успех мой превзошел все ожидания. Я выступил восемь раз в «Эрнани», вызывая все больший и больший энтузиазм. Наконец Маньяги предложил бенефис, во время которого преподнес мне большой лавровый венок. Сверх того он подарил мне тысячу лир и новое пальто, в котором я и уехал, не слишком горько оплакивая то, которое я потерял по дороге в Феррару. Вернулся я в Милан с таким чувством, точно я сам Юлий Цезарь. И, разумеется, первой моей заботой было рассчитаться с портняжной мастерской Феррари за светло-зеленое пальто, столь нелепо утерянное мной в поезде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.